Семнадцатая сказка.

  ДЕМОН-ХРАНИТЕЛЬ

В день приезда ведьмы-вагафы в форт очередь занимать не имело смысла. Она шла кольцами по всем этажам, серпантином завивалась по лестницам, разрасталась бесформенной массой на нижней площади. Охрана раздавала номерки у ворот. Очередь за номерком дважды опоясала крепость. Охранники отсекали желающих проникнуть в форт, минуя очередность. Люди кричали, плакали, совали в забрало извергам документы о привилегиях и проклинали судьбу, забираясь обратно в лодки. Кто-то из них заплатил состояние за то, чтобы попасть в форт. Кто-то вешался с горя на реях, кто-то топился у пристани, кто-то хотел утопиться, но лодки стояли так плотно, что протиснуться к воде не везде удавалось. Трупы и раненных охранники сортировали у стены на две кучи, и частенько путали. Народ негодовал и просил класть одного покойника аккуратно поверх другого, чтобы у вновь прибывающих был если не шанс, то хотя бы надежда ступить на берег.
– Интересно, я к утру достоюсь? – спросила графиня вспотевшего распорядителя.
– Как пойдут дела. Сегодня, в связи с ажиотажем, допускается только один вопрос.
Графиня заметила, как старый пират подкупал девицу у самой двери приемной. Пират предлагал за очередь золотые монеты, но та мотала головою в ответ. Пират предлагал трофейный нательный крест, который прошел вместе с ним все моря и может быть продан за хорошие деньги в музей пиратства. Девица не соглашалась. Пират бы с радостью отнял у нее номерок, но девица была не по-женски мускулиста, широка в плечах и выше пирата на две головы. На спине ее спортивной куртки был вышит государственный герб, что говорило о немалых заслугах.
– Зачем мне деньги, если я не знаю, как дальше жить? – жаловалась она. – Деньги быстро кончаются.
– Хочешь, скажу, – предложила графиня. – Все будущее открою.
– Откуда ты знаешь про мое будущее?
– Я тоже ведьма, только рангом пониже. Твои проблемы не так сложны, чтобы ломиться к вагафе. Я справлюсь, а ты уступишь мне очередь.
– Посылай ее к дьяволу, – советовал девице пират.
– Подожди. Пусть сначала расскажет прошлое, а потом я решу, слушать ее или нет. Пусть расскажет сначала, что было.
– Девочка из бедной семьи нашла себя в спорте, – предположила графиня. – Отец тебя бросил и фотокарточки не оставил. Мать надрывалась с утра до ночи на работе. Дальше был интернат для физически одаренных детей, сборы, соревнования, испытание нервов и честолюбия. Первые пластмассовые кубки, покрытые фольгой, очень сильно действовали на психику. Так? Отступать некуда. Возвращаться назад не имеет смысла. Можно только идти вперед. Но на самой вершине таких, как ты, было много, олимпийского золота на всех не хватило. Тем, кто поверил, что главное не победа, а участие, в спорте делать нечего. Это лозунг для неудачника. Их ожидает болезненный спуск с Олимпа, с тяжестью профессиональных болячек, безденежьем, разочарованием в близких, любимый подонок, который дернул от тебя сразу, как только не увидел миллиона долларов призовых… Потом ты поняла, что беременна. На тренерскую работу не позвали. Обидели. Надо было чему-то в жизни учиться. Но Ангелы не слепые, и человеческие страдания время от времени трогают их сердца. У тебя был Гид, который, бросив тебя однажды, выдал утешительный приз: путешествие в крепость, где можно спросить, как жить дальше.
– Как ты узнала? – девица испуганно посмотрела на графиню.
– Форт от своих секретов не держит, – заметил пират. – Она следит за тобой давно…
– Нет, она сказала такие вещи, которые не могут знать в форте. Про ребенка моего, например. Про то, что его отец меня бросил.
– Тоже мне, – усмехнулся пират, – редкая невидаль. Чего бабе жаловаться на судьбу, если бы не мужик-подлец?
– Она все правильно сказала про моего отца, – отметила девушка.
– Все вы одинаковые, – не смутился пират. – А спортсменку любую видно на милю. Я бы сам догадался. Не верь ей, я предлагаю наличные.
– А я информацию о будущем, – сказала графиня. – Вагафа ответит на один вопрос, я на три. Торговаться будем?
Спортсменка протянула графине свой номерок.
– Ну?.. – спросила она. – Скажи, что мне сделать, чтобы выйти замуж?
– Перестать гоняться за мужиками, – ответила Мира. – Найди себе компанию людей, с которыми тебе легко и приятно, даже если это бесполезные для карьеры и совсем незнаменитые люди. Мужик найдет тебя сам. Увидишь. Классный, между прочим, дядька. Я даже завидую.
– А… а… – растерялась женщина. – А что мне делать, чтобы заработать денег?
– Перестать гоняться за деньгами, – ответила Мира. – Найди дело для души, и деньги придут. Никогда не вкалывай ради денег. Делай только то, что радует душу, даже если эта работа совсем не престижна. Увидишь, деньги сами будут искать тебя.
– А со здоровьем?..
– А что у нас со здоровьем? Чтобы быть здоровой надо прекратить носиться по клиникам. Купи себе лыжи, велосипед, найди лесок недалеко от дома и посмотри, какая чудная природа ранним утром, пока воздух не отравили машины.
– Я поняла, – сказала женщина с некоторым разочарованием в голосе. – Спасибо.
– На здоровье. Чуть что обращайтесь.
– А спроси-ка ее, каким видом спорта ты занималась, – усмехнулся пират. – Пусть она угадает?
– Каким? – спросила девушка.
– Это уже четвертый вопрос.
– И все-таки? – настаивала спортсменка.
– Давай-ка, скажи… – злорадствовал пират. – Две золотые монеты плачу, если вдруг угадаешь.
– Метанием бумеранга, – ответила графиня, протягивая руку за золотыми монетами.
– Здорово! – восхитилась метательница бумерангов. – Отдай ей деньги.
– Счастливого возвращения.
– И ты… – пожелала спортсменка, – тоже будь счастлива.
Пират заплатил, но далеко от своих золотых монет не ушел. Он дождался, пока девица уйдет, и достал из-за пазухи крест.
– Купи, – предложил он графине. – Если сама знаешь все, зачем тебе ведьма?
– Сгинь, – приказала ее сиятельство.
– Возьми за пять золотых. Крайняя цена. Все, что осталось от состояния.
– Сгинь.
– Хитрая стерва! Знала, чем она занимается…
– А ты тупой пьянтос, – ответила Мира. – На кой хрен форту спортсмены, если они не профи по метанию бумерангов? Стрел и пуль на каждого дурака не напасешься, а клоунов своих хватает.

Пока тянулась очередь, графиня, не теряя времени, размышляла над своей судьбой: несчастная дочь амбициозной мамаши. Не вышла замуж за принца, была изгнана из дворца, скиталась по свету, убегала от одних неприятностей, догоняла другие. Получила по башке. Ненадолго угомонилась. Теперь хочет знать, когда ей дадут по башке второй раз. Графиня впала в апатию. Ей вспомнился маленький граф, который носился по галерее босиком и обожал пугать охранников, уснувших на посту. Однажды пожилой рыцарь испугался спросонья и упал в обморок прямо на крошку. «Боже мой, – подумала Мира. – Какое счастье, что мне удалось спровадить его отсюда. Что угодно с ребенком может произойти в нашем мире, главное, чтобы больше никогда, ни за что на свете, ни при каких жизненных обстоятельствах он не оказался погребенным под тонной рухнувшего железного идиота».
Дверь открылась, а графиня еще раздумывала, прежде чем переступить порог. Переминалась с ноги на ногу. Каждого нового ушедшего к вагафе, сопровождали одобрительным гулом. Графиню сопроводили молчанием. Дверь закрылась. На колесе, подвешенном к потолку, горела свеча. Длинные пальцы ведьмы перебирали четки.
– Скажи, пожалуйста, ведьма-вагафа, – обратилась графиня, стараясь не встречаться с ней взглядом, – все ли в порядке с моим пацаненком? Счастлив ли он в том мире, в котором живет?
– Разве об этом ты хотела спросить?
– Если малыш в порядке, значит, Ангел его хранит. Если Ангел хранит, значит, мир за пределами крепости все еще существует. Если мир существует, значит, я довольна своей судьбой. Что еще?
– Не знаю, существует ли мир за пределами крепости, – ответила графине вагафа. – Возможно, на счастье твоего пацаненка это никак не влияет; но Ангел, которого ты отправила на небеса, не хранит никого. Его самого хранят… прочные стены тюрьмы.
– Эккур в тюрьме? – удивилась графиня.
– Второй вопрос… Куда торопишься, дурочка? Оставь свою гордыню там, где толпа. Ты правильно рассудила их, но не рассудила себя. Ты – человек. У человека свои законы. У природы – свои. У человека своя беда – у природы своя. Ты не должна меня спрашивать, что происходит с миром. И не должна пугаться, потому что хинея – это вся твоя жизнь. Просто ты вдруг прозрела, а люди нет. Послушай меня, девочка: ни Ангелы, ни хинеи не могут защитить Человека. Забудь эти сказки. Человека может хранить и оберегать только другой Человек. Если хочешь сказать кому-то спасибо, вернись и скажи, ибо больше Человек Человеку сказать не может.
– Такого человека в моей жизни нет. Мне некуда возвращаться.
– Того, кто по настоящему предан, невозможно вычеркнуть из судьбы. Можно только убежать, запереться в тюрьме, выбросить ключ из окна.
– Я здесь из-за крошки.
– Можешь обмануть себя, но меня не обманешь. Твой сопливый мальчишка мог жить и умереть где угодно. Он оказался в форте, потому что ты хотела защитить того, кто по настоящему тебе дорог. А сейчас удивляешься тому, что он тоже хочет защитить тебя?
– Ему действительно грозит опасность?
– Третий вопрос. И на все на три ты прекрасно знаешь ответы. Зачем пришла ко мне, Мирослава?
– Послушай, ведьма! Я не выжила из ума и могу сама разобраться в мотивации своих поступков. Может быть, я не всегда права, но, по крайней мере, всегда уверена…
– Одного дурака засадили в тюрьму, – покачала головою вагафа, – другая дура сама себя в тюрьму засадила. Убирайся в свою уверенность, – ведьма опустила четки и указала графине на дверь. – У невежества толстые стены, они защитят тебя лучше истины.



– Когда Человек перестанет заблуждаться насчет себя самого, он перестанет быть сам себе интересен, – сказал Валех. – Его мир превратится в энциклопедию, где аккуратно записанные истины будут расставлены по ровным полкам архива. По пыльным переплетам будут ползать жирные пауки, и никто не зайдет в это царство победившего здравого смысла даже для того, чтобы вытереть пыль.
– Ты заблуждаешься, Ангел, если считаешь, что Человеку негде заблудиться, кроме как в себе самом.
– Когда Человек перестанет заблуждаться насчет окружающего мира, мир рухнет, и энциклопедия истин станет простираться до границы Вселенной. Очень жирные пауки станут ползать по полкам. Скажи, Человек, зачем нужна Истина, которую никто никогда не узнает?
– Затем, мой Ангел, что она должна быть. Существа, которые придут Человеку на смену, должны подразумевать, догадываться, на худой конец, верить в то, что где-то глубоко под землей, хранятся пыльные Истины, заплетенные в коконы паутины, которые никто не увидит. Обладая такою бесценной верой, проще стремиться по жизни к чему-то абсолютному, издалека, напоминающему истинное знание о самом Человеке и о природе вещей. И если кто-то вдруг знает абсолютную истину человеческой жизни, он должен молчать как рыба, ибо истина, сказанная раньше времени, становится лженаукой. Но если Ангел знает о смысле человеческой жизни больше, чем может сказать Человеку, он будет беспощадно врать в ответ на все больные вопросы.
– Отчего же? Мне не жаль сказать тебе правду, но поверишь ли ты Ангелу, Человек?
– Так, скажи… Чего выпендриваться, если знаешь? На кой ляд мы тут с тобой словеса развесили. Знаешь – возьми да скажи.
– Смысл человеческой жизни в окружающем его мире заключается в том, чтобы отделаться от этого мира как можно скорее.
– Предположим, некоторым удалось отделаться. И что? Смысл жизни на этом исчерпан?
– Если Человеку удалось избавиться от окружающего мира, смысл его жизни будет заключаться в том, чтобы избавиться от себя самого. От страстей своих человеческих и сумятиц.
– Допустим, некоторым удается и это. Что дальше?
– А дальше – самое интересное. Избавившись от этого мира и от себя самого, Человек начнет искать занятие, которое принесет ему утешение. Веришь мне, Человек?
– Верю, мой Ангел. Но зачем искать утешение в жизни, от которой ничего не осталось, Человек уже не узнает.



Важнее всех срочных дел на запущенной даче, Натан Валерьянович счел покос травы. Проще говоря, вырубку сорняков, которые заполонили участок. Отдельные фрагменты растительности были обнаружены хозяином на крыльце и даже на закрытой террасе. Профессор нанял косарей из деревенских мужиков, но те, прибыв на объект с инструментом, косить отказались. Крестились, плевались через плечо, советовали хозяину продать это гиблое место и, в конце концов, разошлись. Натан Валерьянович сам взялся за косу и лопату. Освободив фундамент от лопухов, профессор обнаружил трещины и поехал на базар за цементом. Он купил раствор и краску, пригласил маляра, но тот, увидев дом, обнесенный высоким забором, даже не взялся за кисть. Бригада маляров, привезенных из Москвы, тоже не завершила работу. В обеденный перерыв работяги наведались в продуктовую лавку и там узнали все: что это проклятое место за версту объезжают все, кому дороги жизнь и рассудок; что здесь пропадают автомобили, мирно едущие по шоссе, и разбиваются мирно летящие самолеты. О том, что время от времени, в тихую, ясную ночь над этим проклятым местом зависает тарелка пришельцев, разбрасывая по полям шаровые молнии. Каждый, кто видел своими глазами явление, сходит с ума, а так как видела его вся округа, то полный дурдом творится здесь повсеместно.
Чтобы докрасить дом, Натан Валерьянович пригласил алкоголика, которому было все равно. Бесшумно парящие тарелки, бутылки, стаканы и консервные банки мерещились ему задолго до того, как дача Боровских стала проклятым местом. Сделав дело и получив расчет, старательный алкоголик прихватил с собой дрель и продал ее на барахолке самому же Натану Валерьяновичу. С тех пор профессор решил помощников не приглашать и взялся сам за покраску крыши. Тут-то его настигло событие, которое положило конец размеренной жизни.
– Эй, наверху! – услышал Натан Валерьянович. – Спускайся, в Москву поедем.
Боровский отложил кисть, поправил очки и приблизился к краю крыши. – Зачем ты туда залез? Спускайся! У нас нет времени, – торопил молодой человек. Он топтался по двору в ожидании, что профессор вот-вот прыгнет вниз. За забором человека ждало такси. Но профессор только попятился. – Дядя Натан, имей совесть! Вернемся – покрашу. Я же обещал, что приеду делать ремонт, ну?
– Явился… – дошло до Натана Валерьяновича.
– Спускайся, скорее! Русские Кубок Дэвиса играют с французами.
– Когда ты обещал здесь быть, паршивец?!
– Но я же здесь.
– Никуда я с тобой не поеду, пока не закончу работу.
– Я сам покрашу, дядя Натан!
– Обманщикам больше не верю.
– Хорошо, только спустись, заплати за такси. Я от промзоны три часа ехал.
– Нет, не спущусь, – отрезал Натан Валерьянович. – Я дождусь Мирославу и все ей расскажу о твоей учебе и тренировках.
– Прямо на крыше ждать будешь?
– Эрнест, ты знаешь, мое здоровье кончилось тебя воспитывать. Терпение тоже кончилось.
– Тогда спустись, чтобы меня выпороть.
– Нет, этот номер у тебя не пройдет. Меня больше не перехитришь. Я тоже хитрить умею.
– Просто кинь кошелек.
Натан Валерьянович вытер руку о фартук и показал крошке фигу.
– Вот тебе!
– Ладно! Сам напросился… – Эрнест приблизился к лестнице, но Натан Валерьянович, ловко втащил ее на крышу. – Нет, ты видел?! – обратился молодой человек к водителю такси. – Папаша платить не хочет. Жди, когда совесть проснется.
– Не проснется, – предупредил Натан.
– Куда деваться бедному еврею… – вздохнул молодой человек, скинул куртку и влез на перила крыльца. Натан Валерьянович взялся за сердце. Молодой человек подтянулся, едва не оторвав водосточный желоб, и Натан Валерьянович сел, чтобы не упасть. Молодой человек влез на крышу, отряхнулся и забрал у профессора кисть. – Не будь упрямым ослом, – сказал он. – Отмойся и едем. Посмотри на себя в зеркало, весь в краске. Горе мое! Ты обиделся что ли?
– Что ты делал в Монако? Ты не тренировался ни дня. Только мешал Оскару. Ладно бы только Оскару. Все Монако на тебя жалуется… И вся Флорида. Опять ездил в Майами? Кто тебе устроил турниры в Америке? Кто разрешил играть в сетке, если ты должен был провалиться еще на стадии квалификации? Что это за лаки-лузер такой, Эрнест Виноградов, открытие теннисного сезона? Я не знаю такого открытия. Зато догадываюсь, кто тебе устроил «зеленый коридор». Настоящие спортсмены тренируются годами, а не прыгают по дольменам. Не надо думать, что я ослеп и оглох. Если не хожу за тобой с ремнем, это не значит, что я перестал тебя контролировать. Что за контракты ты подписываешь без моего ведома? Эти люди знают, что ты ребенок?
– Иди в дом и отмойся. Сегодня будем подписывать вместе. Нужен твой респектабельный вид.
– С наглым существом, которого ты выбрал себе в наставники, разговора не будет! – отрезал Натан. – И вообще… Чтобы играть на таком серьезном турнире, как Кубок Дэвиса, надо весь год работать на корте. Работать день и ночь! День и ночь!.. А ты что делал весь год? Прохлаждался с девицами! Гастролировал по второсортным турнирам, выматывал себя, в то время как должен был набирать форму.
– Некрасов стучит… – догадался крошка.
– Все твои похождения выложены в сети твоими же бесстыжими поклонницами! – злился Натан. – Уму не постижимо, где ты находишь таких развратных девиц!

Совершенно сердитый Натан Валерьянович слез с крыши и уединился в комнате. – Что за переговоры? – спросил он крошку, который маячил за дверью. – Какой контракт ты собираешься подписать? Если в деле участвуют безответственные личности, «респекта» от меня не жди. Более того, я не допущу никаких отношений с партнером, из которого торчат перья, словно из индюшачьей задницы.
– Не парься, дядя Натан! Перьев в моей жизни больше не будет.
В порядке одолжения Натан Валерьянович позволил усадить себя в такси.
– В Олимпийский, – скомандовал граф, и машина тронулась с места.
– Вот и хорошо, что не будет. Вот и прекрасно, что ты сам это понял. И впредь не жди, что я буду потакать безрассудству!
– Ты заколебал… – Эрнест открыл дипломат, небрежно брошенный на сидении, достал конверт из-под стопок долларовых купюр.
– Что это? – оторопел Натан Валерьянович. – Откуда? Никуда я с тобой не поеду. Ну-ка… мы возвращаемся. Расплатись с водителем. И пока не объяснишь происхождение денег, мы за ворота не выйдем!
– Поезжай, – разрешил Эрнест растерянному таксисту.
«Натану Валерьяновичу», – было написано на конверте рукою Оскара. – «…не ругайте ребенка, – просил Учителя ученик. – Я его задержал. Пожалуйста, подъедьте с ним в Олимпийский, проследите, чтобы деньги не были пущены на ветер. Преданный вам Оскар Шутов».
– Как у него дела? – спросил Натан.
– Чернил раздобыл. Книгу пишет.
– А над прибором работает?
– Не… – помотал головою Эрнест. – Беседует с ним, как с другом.
– Где живет? Почему я не могу ему дозвониться? Эрнест, «кочевая жизнь» по частотам может быть опасна для психики. И временные порталы – тоже ненадежная вещь, а прибор… Почему он беседует с ним вместо того, чтобы продолжать работу? Прибор опять в разобранном виде?.. – спросил Натан с тревогою в голосе.
– В разобранном, разобранном… успокойся.

С водителем такси Эрнест не расплатился принципиально.
– Я человек без судьбы, – напомнил он возмущенному дяде Натану. – Это вам, а не мне, придуманы глупые правила. Не заплачу – никто не заметит.
Пока Натан призывал к справедливости крошку-графа, машина уехала. В Олимпийском профессора ждали другие разочарования. Игра началась при полупустых трибунах, но с Эрнестом постоянно кто-то здоровался, кто-то дергал его тут и там, задавал вопросы, требовал внимания. Профессору показалось, что на ребенка нападают сущности параллельного мира. Только они могли совать в руки мячики для автографов и требовать фотографию. Но больше всего Боровского возмутила особа, которая, не стесняясь взрослого, респектабельного человека, назначила крошке свидание в гостиничном номере и сунула визитку в карман. Натан Валерьянович решил еще раз потолковать с графом, но тот был схвачен массажистом французской команды и отведен в служебные помещения.
Профессору совсем не хотелось сидеть одному на пустой трибуне. Он чувствовал себя приглашенным на ассамблею призраков, и не был уверен, что с «перьями» в жизни графа покончено навсегда. «Перья» мерещились ему всюду. Он видел на пустых скамейках огромных Ангелов с «ирокезами». Чувствовал гомон бесов на задних рядах. Невидимые зрители сновали мимо него, не дожидаясь окончания сета. Сквозь закрытые двери вылетали из зала, хлопая крыльями. Натан Валерьянович сел за спинами молодых людей с российскими флагами, которые по ошибке забрели на шабаш, и ежился всякий раз, когда замечал направленные на себя телекамеры. Профессора не оставляло ощущение, что зал пустой неспроста. Что билеты продавались отнюдь не в кассах стадиона. Что все это обман и иллюзия, которая в любой момент лопнет. Главное, чтобы не закрылся портал, через который они попали сюда.
– Зачем мы пришли? – спросил он Эрнеста, когда тот наконец-то сел рядом. – Что нам нужно от нечистой силы?
Натана насторожил человек, который в перерыве помахал ему рукой и раскланялся, словно приветствовал нового поселенца дехрона. Боровский вежливо кивнул и отвернулся, потому что человек намеревался вступить с ним в контакт.
– Это твой адвокат, – напомнил Эрнест. – Не узнал?
– Боже мой! Не узнал! Как неудобно! – смутился Натан Валерьянович. – Надо пойти поздороваться.
– Успеешь.
Человек, который только что махал Натану рукой, исчез, а игра продолжилась.
– Как неудобно получилось… как неловко… – сокрушался профессор.
– Смотри туда, – Эрнест указал на противоположную трибуну. – Врач-офтальмолог. Мировая знаменитость. Видишь?
– Не вижу, Эрнест! Я так торопился, что оставил дома очки.
– Все слепые кроты, вроде тебя, должны за километр видеть хорошего офтальмолога. У него клиника под Парижем. Он глаза в пробирках выращивает. Не для всех, конечно. Для тех, у кого власть и деньги. Его племянник работает физиотерапевтом французской сборной и сам когда-то играл. А, впрочем, не важно.
– Зачем мы сюда приехали?
– Знаешь, кто сидит с офтальмологом? В черных очках с белой тросточкой? Мистер Копинский. Хочет ангажировать доктора…
– И что же?
– Пока профессор не вставил Максу глаза, нужно действовать. Копинский уже нашел донора. Вон сидит… – Эрнест указал на мужчину с дамой двумя рядами ниже. –Стопроцентное зрение обеих глаз. Только пока он не знает о том, что донор. Он считает себя другом Макса и живет за его счет. Играет на бирже…
– «Обоих глаз», надо говорить, – поправил Натан. – Глаз – слово мужского рода. И во французском тоже. Ты и по-французски неправильно говоришь.
– Слышишь, о чем я говорю? Копинского надо брать за горло.
– Нет! Эрнест, нет! – воскликнул Боровский и компания, сидящая впереди, обернулась. – Нет, – повторил он тише. – Пока я жив, ты близко к этому человеку не подойдешь.
– Почему ты так хорошо обо мне думаешь?
– Потому, что я тебе не позволю! Человек остался без глаз. Брать за горло инвалида – возмутительная низость.
– Был бы человек. Он клиент интерпола.
– Тем не менее, я тебе запрещаю.
– Ни черта ты не понял, дядя Натан. Клиника, которая лечит Копинского, по контракту должна воскресить его из мертвых. Но если у пациента отвалился глаз по сакральным причинам, она не обязана ставить его на место. Одна надежда на клинику под Парижем. Но ведь там тоже могут отказать. Скоро у меня будет весь компромат на Копинского: нелегальная торговля оружием, наркотиками, скупка и перепродажа предметов искусства… Если он станет пациентом клиники, я отдам бумаги французским журналистам.
– Не стоит этого делать.
– С Копинским нужно общаться на понятном ему языке.
– Не надо совсем общаться с таким человеком!

В перерыве Натан Валерьянович решил поговорить с адвокатом. Извиниться за забытые дома очки. А также справиться о здоровье супруги и планах на отпуск. Но адвокат пришел сюда не болтать и не болеть за Россию. Он принес пакет бумаг, который в присутствии Натана Валерьяновича вручил Эрнесту, получил от него наличные и сильно благодарил.
– Сделал, что смог, – оправдывался адвокат, прижимая руку к карману, в котором только что утонул бумажник. – Самая подробная информация, которую возможно было собрать по интересующему вас вопросу. Поклон от меня господину Шутову…
– По какому вопросу? – поинтересовался Натан, но партия началась, а Эрнест пропал и возник на противоположной трибуне.
В отсутствии очков профессор догадался, чья голова выросла за спиною Копинского, но поделать ничего не смог. Зрителей просили не покидать своих мест и не кричать под руку спортсменам во время подачи.
– Привет, Копинский, – шепотом поздоровался Эрни.
– Я тебя знаю? – насторожился человек в очках и повернул к собеседнику ухо.
– Знаешь, знаешь.
– А!.. ваше сиятельство! Чего ж не на корте? Я сижу за него болею, а он… сзади ко мне подбирается. Я только не понял, ты здесь за французов или за русских?
– За себя.
– Правильно, – согласился Копинский, – всегда надо играть за себя.
– Выйди поговорить.
– О чем с тобой говорить, звереныш! Я пришел сюда насладиться твоей игрой, а не паршивым акцентом.
– Лучше выйди, – Эрнест покосился на офтальмолога, который начинал испытывать дискомфорт от присутствия молодого нахала. – Твоим друзьям не понравится разговор.
Без особой охоты, скорее из одолжения, Макс Копинский поднялся с места, не дожидаясь перерыва в игре. Натан Валерьянович тотчас сорвался к выходу, но пока добежал, разговор уже начался.
– Натан Валерьянович… – Макс первым заметил профессора и вышел навстречу, – я польщен. Большая честь для меня познакомиться с вами лично.
После сердечного рукопожатия Копинский снова ослеп и был отведен Эрнестом в сторонку. Макс обстукал белой тросточкой место у подоконника, ощупал бумагу, которую вручил молодой человек. Профессор постеснялся влезть в разговор, занял позицию наблюдателя и почти ничего не слышал. Только замечал удивленно приподнятые над очками брови Макса.
– …Обменять на дольмен? С какого перепуга? – спросил Копинский и получил еще один документ из коллекции, собранной адвокатом семьи. – Милый мой граф, ни для кого не секрет, что ваша матушка сгоряча совершила глупость. Если б ребенок был жив… – Макс развернул бумагу и просмотрел ее вскользь, – не знаю, что бы я сделал со всеми вами. А теперь мне эта история безразлична, равно как и ваши проблемы.
Натан Валерьянович напряг слух. В руках у Эрнеста появилась дискета, но Копинский не испугался даже дискеты.
– Мой юный граф, – улыбнулся он. – Я плачу этой клинике столько, что можно построить еще одну такую же на «плас д-Этуаль». Они только и ждут возможности оказать мне услугу. Сразу видно, что ты пришелец. Надо родиться в этом мире и умереть, чтоб понимать такие нюансы.
Натан Валерьянович рискнул приблизиться к переговорщикам, но упустил конец фразы.
– …не обещаю, – услышал он ответ Эрнеста, – не гарантирую, что вы станете друзьями, но я могу прекратить войну между вами. Оскар не против, но наши требования тебе известны.
– Юный мой друг, – Копинский обнял графа и невзначай отгородил от ушей Натана. – Я всегда говорил, что ты очень смелый, но очень глупый мальчишка. Подумай сам: на кой черт мне благосклонность мерзавца Шутова, если я откажусь от дольмена? С той минуты, когда я завещаю имущество, я плевать на него хотел. Без дольмена мне вся ваша банда никоим образом не интересна... Натан Валерьянович! – спохватился вдруг Макс и снова кинулся пожимать профессору руку. – Вы не представляете, как мне приятно с вами познакомиться. Я невероятно… просто необыкновенно польщен.

Сердечно простившись с Копинским, профессор отправился искать графа.
– Эрнест! – он выждал момент, когда в уборной не останется лишних персон, и постучал в дверь кабинки. – Открой сейчас же! Немедленно открой. Я вызову охранника и попрошу сломать дверь. Ты там живой или нет?.. Ты там? Или ты подашь голос, или я пошел за охраной. – Профессор прислушался. В запертой туалетной кабинке кто-то хлюпал носом и шуршал бумагами. – Поедем домой, мой мальчик. Всякие неудачи в жизни бывают. Я понимаю, что ничего хорошего сегодня не произошло, но и плохого не произошло тоже. Зачем вам Ангельские игрушки? Если уж совсем неймется, занялись бы Греалем. У этого аппарата гораздо больше возможностей. А главное – меньше риска… уже потому, что собран своими руками. – Щелкнул замок. Красные глаза и опухший нос блеснули надеждой в сортирных сумерках.
– Хлам твой Греаль!
– Я бы поспорил. Почему ты так думаешь?
– Я не думаю, – всхлипнул крошка. – Мне нечем. Слышал, что Копинский сказал? У меня в голове не мозги, а манная каша!
– Хорошо, давай думать вместе, – предложил Натан Валерьянович. – Давай рассматривать ситуацию с другой стороны. Что тебе нужно от дольмена? Возможность перемещаться во времени и частотах!
– Греалем только чертей пугать. Даже ворона не боится Греаля.
– Не надо пугать прибором ни чертей, ни ворон! Греаль – это универсальный компьютер, в котором сочетается множество функций, в том числе и дольмена.
– Если он собран, – напомнил граф.
– Значит, надо над этим работать.
– Что делать, дядя Натан? – спросил молодой человек, не стараясь скрыть отчаяния.
– Ехать домой, – заявил профессор. – Я договорился. Тебя примут на подготовительные курсы. Под мою ответственность. По блату. Слышишь меня, Эрнест? Годик позанимаешься с будущими студентами – многие вещи станут тебе понятнее. Будешь учиться, тренироваться, а мы с Оскаром будем думать, как собрать Греаль целиком. Только деньги, что у тебя в портфеле, нужно вернуть, – заявил Натан и сделал паузу, потому что в уборной появился мужчина. Недружелюбно взглянув на Натана, он заперся в соседней кабине и дал время спорщикам лишний раз призадуматься. – Я еще поговорю с Оскаром насчет этих денег. Что это вы придумали? Нет, пора вам обоим возвращаться в Россию. И отдавать тебя в первый класс… Да, пожалуй, первый класс подойдет тебе больше. Пойдешь вместе с Левушкой! – постановил Натан Валерьянович. – Нет! Ты пойдешь в первый класс, а Левушка, как только ему стукнет пять лет, поступит в университет без всякого блата.
– Дядя Натан!.. – Эрнест высунулся из туалетной кабины. Он дождался, когда профессор достанет из кармана платок, чтобы вытереть ему нос. – Дядя Натан, я действительно идиот?
– Нет, мой мальчик, – вдохнул профессор. – Копинский прав, ты просто пришелец.



У профессорской дачи Савелий Некрасов хорошо заплутал. Он искал указатель к мемориалу жертвам авиакатастрофы, но наткнулся на выставку яиц. Много раз Савелий ездил туда-сюда мимо палаточных павильонов, мимо скопившихся у дороги машин. Много раз спрашивал поворот к дачам Академгородка, но яичные люди были заняты яйцами и ничего не знали о дачах. Вместо поворота Савелий увидел яйцо величиной с колесо самосвала. Рабочие бережно несли его на носилках, и Сава решил, что самое время звонить профессору.
– Не обращайте внимания, – сказал Натан, – поезжайте вперед. Я встречу вас на дороге.
Теперь Савелий искал на обочине Боровского, но видел только кучи яиц.
– Выставка должна закрыться в ближайшие дни, – заверил Натан, усаживаясь в машину. – И не спрашивайте этих людей ни о чем. Они ужасно заняты яйцами. Думаю, недалеко открылся портал, вот они и разоряют кладки чудовищ. Но это все до поры, пока самка не вернется в гнездо.
– Да, – вздохнул Савелий. – Теперь порталы открываются всюду. Мы были вынуждены создать специальные службы, которые будут контролировать трафик. То ли еще будет!
У ворот профессорской дачи Саву встретил штабель металлических щитов с натянутой сеткой. Ему пришлось преодолеть песчаную гору и груду щебня. На крыльце гость умудрился вытереть краску рукавом пиджака. Хозяин ушел его встречать, не прибравшись. Обеденный стол был устлан бумагами с чертежами дома. Вокруг царил строительный беспорядок.
– Продаете имение? – поинтересовался гость. – Бежите от динозавров?
– Собираюсь построить теннисный корт. Только боюсь, что придется его асфальтировать… уж больно дороги профессиональные покрытия.
– Да, – согласился Савелий. – Цены нынче такие, словно все порталы открывались в будущее.
– Заодно хочу переписать на Эрнеста дом. Продать его невозможно, девчонкам моим он не нужен, пусть хоть у мальчика будет что-то реальное в жизни.
– Конечно, – согласился Савелий. – Лучше заранее оформить на сына имущество. Тем более, Натан Валерьянович, новость, которую я принес, его не утешит.
Боровский сгреб со стола бумаги, чтобы Некрасов мог разложить свои.
– Мы и без того вам обязаны, Сава.
– Пустяки! Смотрите, что у нас получается… Дом Максимилиана Копинского имеет не такую древнюю историю, как мы предполагали. Копинский-отец получил его в наследство от госпожи, с которой Копинский-старший был связан в юности и даже собирался жениться. Госпожа, бывшая проститутка, работала в европейском борделе и соблазнила богатого американца. Ради него она оставила друга и перебралась во Флориду. Став женой состоятельного человека, она открыла бизнес, купила участок для застройки, стала возводить на нем особняки нетрадиционной архитектуры по заказу богатых клиентов. Все дома в интересующем нас районе были построены примерно в одни сроки. На каждый имеются сметы и документы. На этот не удалось найти ничего. Я могу предположить одно: дом на территории появился спонтанно. Сам.
– Сам?
– Именно. Появился не где попало, а на земле, купленной застройщиком под строительство. Соответственно, должен принадлежать владельцу земли. Только бумаги, подтверждающей собственность, тоже нет. Фирма в скором времени разорилась. Имущество было взыскано за долги, а дом, о котором мы говорим, хозяйка завещала Копинскому-старшему, но с условием, что тот никогда его не продаст, будет только передавать по наследству. После составления завещания, наследодательница покончила собой, а ее семья разбилась на частном самолете в районе Бимини. Копинский-старший, приняв объект, заболел, но, завещая дом сыну, ни словом о его происхождении не обмолвился. По сему на данный момент господин Максимилиан мог бы являться единственным законным правообладателем, если б не одно обстоятельство… Взгляните, какой документ пришел в офис сегодня утром.
Боровский взял в руки ксерокопию с круглой печатью:
– «…строение вместе с прилегающей к нему территорией, – прочел Натан, – передаю в дар сыну своему, рожденному в срок…»
– Не вы единственный заботливый папа, – отметил Савелий, – возможно, господин Копинский не знает, какая участь постигла ребенка, и надеется его найти. А, может, таким образом решил избежать ответственности.
– Не знаю, не знаю… – сомневался Натан, – Максимилиан не производит впечатление пугливого, неуверенного в себе человека, который с легкостью решается на такие поступки. Хорошо бы его спросить…
– Никак невозможно. Господин Копинский исчез.
– Как исчез?
– Исчез, – повторил Савелий. – Написал бумагу, ушел и с тех пор о нем ничего неизвестно. Я знаю его, как человека расчетливого, способного предвидеть любые неприятности. Сдается мне, что кто-то его спугнул.
– Не смотрите на меня так, Савелий! Я здесь совершенно ни при чем. Уверяю вас, к побегу Копинского я не имею отношения также как к яйцам, которыми заполонили дорогу. Я сам страдаю от этих обстоятельств.
– Но ваши мальчишки…
– Мои мальчишки заняты работой и учебой. Теперь им некогда хулиганить. Они все у меня под контролем.
– Натан Валерьянович, организация, которую я представляю, не меньше вас заинтересована в том, чтобы получить этот дом. Но дольмен без ключа для нас, как и для вас, не имеет смысла. Копинский был членом общества. Формально, если бы не эта бумага, мы могли бы претендовать на имущество. Но теперь мы в равном положении. Разве это не повод, чтобы договориться?
– О чем?
– Господин Шутов работает над ключом. Мы обеспечиваем безопасность. Бесхозный дольмен может быть опасной игрушкой.
– Не понимаю… – мотал головой профессор, рассматривая бумагу. – Завещать имущество младенцу, зная, что его нет в живых. Хотелось бы понять мотивацию человека прежде, чем принимать решения.
– Намеренная провокация, – предположил Савелий. – Удивительный юридический казус. По документам отец-наследодатель не просто завещает, он отказывается от имущества в пользу сына, которого не существует. Провокация, направленная против человечества. Теперь, чтобы получить объект в собственность, нужно изыскать нестандартное решение. Или найти смельчака, для которого законы не писаны, и надеяться, что сакральное возмездие ему тоже не страшно. Ведь, в сущности, чем отличается высшая справедливость от той, что люди творят своими руками? Только сроками исполнения. Если ваш сын…
– Нет! – отрезал Натан. – Этого не будет!
– Понимаю. Будь у меня сын, я бы тоже не стал рисковать. Вы собираетесь сообщить ему новость? Где он сейчас?
– Надеюсь, занимается математикой.
– А что за стуки я слышу там, у стены?
– Савелий! – предупредил Натан. – Если вы предложите Эрнесту такую сделку – наши отношения прекратятся!
– Нет! Нет! Нет! – испугался Савелий. – Я здесь не для того, чтобы навредить мальчику. Скорее наоборот, предостеречь. Будет лучше, если мы решим проблему общими силами с обоюдной пользой.
– Будет лучше, если мы оставим дольмен в покое. Нам надо думать не о том, как присвоить чужое наследство, а о том, как вернуть его Ангелам.
Удары мяча о стену стали отчетливее, и Сава заволновался.
– Он разнесет ваш дом.
– Савелий! Говорю вам то же, что собственным детям: дольмены – не игрушки для человечества. Они делались не для того, чтобы их присвоили люди, будь то организация или законный наследник. Это очень, очень опасные вещи…
Боровский не успел закончить фразу, как окно разлетелось вдребезги и желтый мячик, проскакав по столу, улетел под диван. Сава застыл над бумагами, засыпанными стеклом. Натан Валерьянович покачал головой. Лохматая шевелюра теннисиста возникла в пробоине.
– Живой? – спросил молодой человек. – Дать тебе валидола?
Натан Валерьянович невозмутимо смел на пол осколки.
– Как же так, Эрнест? Ты ведь на корте в пятачок попадаешь. Ну, как же так неаккуратно, мальчик мой, ты же почти профессионал.
– Киксанул я…
– Разве тебя не учили, как нужно подходить к мячу, как правильно обрабатывать? Что значит, киксанул? Что за несобранность? Ты должен контролировать мяч всегда, каждую секунду… Контроль должен достигнуть автоматизма. Если не можешь сосредоточиться на тренировке, как же играть в серьезных турнирах? Мы же мишени на стене рисовали, чтобы ты учился контролировать мяч. Что случилось? Почему так сыграл?
– Я нечаянно…
– Эрнест! Когда ты работаешь с мячом, ты должен думать о мяче, когда решаешь задачу – о задаче. О чем ты думал?
– Дай ключи от машины. Поеду, куплю стекло.
– В сарае полно стекла. Там же найдешь стеклорез в ящике с инструментами.
– Я не умею им пользоваться.
– Значит, учись! – рассердился Натан и задернул штору.

Профессор подмел пол и поменял скатерть. Он разместил Савелия в комнате для гостей и снова разложил на столе бумаги, но из сарая не появилось ни стекла, ни стекольщика. Натан Валерьянович снял замеры с рамы и подготовил ее к остеклению, он подобрал осколки с газона, а заодно обошел дом. Эрнеста не было видно. Исчерпав запасы терпения, Натан взял бумагу, привезенную Савой, и отворил дверь сарая.
– Почему ты не поздоровался с Савелием? Эрнест, ты видел, что у нас гость?
– С медиумом здороваться нельзя. Можешь поставить его в глупое положение.
– Сейчас же, встань, ты простудишься, – приказал Натан, и юноша нехотя перебрался с холодного пола на доски. – Забудь, чему учил тебя форт. Здесь твои крепостные привычки неуместны. Савелий наш гость и ты, как хозяин, должен относиться к нему с уважением. Человек, который пришел к тебе в дом, достоин того, чтобы с ним поздороваться.
– Зачем он пришел?
– Это не важно.
– Он хочет тебя купить.
– На, почитай, что он привез. Вспомни английский язык.
Эрнест усмехнулся, читая бумагу с печатью.
– И что?
– Смерть младенца – все равно, что замок на двери. Даже если бы мальчику удалось выжить, я не вижу основания для дарения. Кто ты такой? Чем он тебе обязан, чтобы делать подарки?
– Мне? Ничем. Он просто украл мою жизнь.
– Максимилиан Копинский? – не понял Натан. – Украл твою жизнь?
– Не он, а его потомок.
– Подожди, Эрнест!
– Все, не спрашивай меня ни о чем, а то я уеду.
– Мы должны разобраться.
– Молчи, а то я уеду сейчас! Все равно я тебе не нужен. Только мешаю. Меня вообще не должно быть на свете, у тебя и так навалом детей. Как-нибудь без меня обойдешься. Все, – решил молодой человек. – Прощай!
Вернувшись в дом, он еще раз проигнорировал Савелия и удалился к себе. Натан Валерьянович проследовал мимо Савы по тому же маршруту, закрыл дверь в комнату Эрнеста и сел на диван рядом с ним.
– Никуда ты не поедешь, пока не сдашь экзамен по математике. И нечего брать меня на испуг. Тебя здесь никто не боится.
– А что мне делать, дядя Натан? Сидеть за столом и улыбаться Некрасову? Нет, учи этому своих детей. Меня не надо. Я еду к Оскару и работаю над Греалем. Пусть эзоты подавятся своей зиккуратой. Так и передай, – крикнул молодой человек в надежде, что гость услышит.
– В русском языке слово «зиккурат» мужского рода, – поправил Натан. – И я не уверен, что Оскару в работе нужна твоя помощь. Скорее наоборот. Не уверен также, что твои проблемы решаются с помощью ангельских приборов.
– Проще их не решать! – ворчал Эрнест. – Я знаю, о чем ты думаешь. О том, что всем будет проще, если я испарюсь. Меня нужно посадить в клетку, чтобы не портил жизнь! В спорт меня нельзя, потому что не дадут играть. В науку нельзя, потому что тупой. Левушка умный – я тупой. Это же всем известно. Я вообще ничего делать не должен.
– Твоя беда, мой мальчик, в том, что ты слишком тщеславен. Если спорт – подавай тебе первую позицию рейтинга. Если наука, значит, надо собрать Греаль раньше Оскара...
– Вы сделали мир таким! Ты и тебе подобные. Все измеряете, кто из вас лучше. Вам нужно быть первыми! Чтобы самая толстая диссертация, самая круглая медаль, иначе ты лузер. Я придумал таким мир? Вы таким сделали! Вы из штанов лезли, чтобы быть самыми-самыми, и теперь моя очередь лезть из штанов, иначе вы разговаривать не хотите. А я не могу, меня тошнит от бессмыслицы.
– Сначала тебе надо понять, чего хочешь ты сам? Чего ты хочешь на самом деле?
– Чтобы меня любили, – заявил крошка-граф. – Трудно понять, да? Чтобы вы просто меня любили. Но если я не буду жить так, как вы, то добьюсь только упреков.
– Глупости!
– Глупость – это твоя жизнь! Одна большая идиотская глупость! – заявил граф и вышел из комнаты, но Натан Валерьянович вышел за ним.
Сава раскрыл окно, чтобы убедиться: война еще не началась. Самки динозавров еще не пришли разбираться с человечеством из-за ворованной кладки.
– Нельзя жить только игрой, Эрнест! – закричал Натан вослед уходящей фигуре. – Нельзя жить одними страстями! В конце концов, что такое игра? Тот же свод правил, которые ты не можешь нарушить. Ты, который так любит их нарушать…
– А что такое твоя наука? – прокричал в ответ Эрнест, и Сава запер окно. Саве было прекрасно слышно и с закрытыми окнами. – Что такое наука? Те же правила, которые любишь нарушать ты! Да, ты! Ты их полжизни учил на пятерки, а вторую полжизни опровергал все, чему тебя научили.
– «Вторые…» – поправил Натан и задумался. – «Вторые полжизни», надо го… Или «вторую полжизни»… А ведь это здорово! – осенило его. Профессор остановился и осмыслил услышанное. – Это великолепно! Только вдуматься – полжизни учить на пятерки правила и законы, чтобы в следующей половине большинство из них опровергнуть. Эрнест, разве это не интересно? Следующее поколение физиков будет учить новые правила, а потом мои отличники станут опровергать мои же законы. Замечательно, – решил Натан, но оппонент ушел в сарай и ничего не услышал. – Ты – нерадивый игрок! Спортсмен, который не может попасть мячом в стену. А я – реальный человек, живущий в реальном мире, который может и будет менять этот мир! Так вот: никуда ты не поедешь, пока я не увижу оценку по математике! Положительную оценку. «Неуд» не будет служить основанием… Слышал, Эрнест? Не будет!
Возможно, молодой человек услышал. Не исключено, что даже ответил, но Натан Валерьянович успел вернуться в дом и захлопнуть дверь.

СКАЗКИ ФОРТА. «Остров мертвецов. Орех, застрявший в глотке дракона»

На ржавой судейской вышке, посреди замусоренного корта, сидела графиня и грустно обозревала акваторию. По морю ходила «Рафа», стараясь поймать ветер в «парусную трубу» и всем своим видом раздражала графиню. Яхта пропадала у горизонта и вдруг появлялась у пристани. Набирала скорость, растворялась, подобно миражу, излучая ослепительно белый свет, и вдруг возникала на поверхности воды. «Там, за морем, нет ничего, – рассуждала графиня. – Ни реальности, ни иллюзий. Моя Вселенная рассыпалась на сновидения и воспоминания. Наплевать…» – решила она. Мальчишка помахал ей рукой с верхней палубы. Яхта развернулась, поймала ветер, пошла на почетный круг и скрылась за башней. Пейзаж осиротел. Настроение испортилось дальше некуда.
– Густав! – крикнула она. – Не смей пускать его в рубку!
Крикнула и испугалась.
– Густав пьет в таверне с прислугой, – услышала она и поглядела вниз. – Там не «Рафа». Новая яхта того же класса пришла на продажу. – Драный Хакер развернул предписание с красной печатью, заверенное казначейством форта.
– Что это на меня нашло? – удивилась Мира.
– Надо лечиться. Пить настойку из африканской колючки, которой травят в конюшне мышей.
– Я не жду из бухгалтерии писем. Ниоткуда не жду, потому что ни по ком не скучаю, – ответила Мирослава. – Мой боевой дух на высоте. Что еще?
– Работа, – Драный подал предписание ее сиятельству. – Понимаешь язык?
– Не очень, – призналась графиня, рассматривая арабскую вязь.
– Язык из славянских.
– А что за работа?
– Не одну тебя достала хинея. Форт платит каждому, кто увидит причину и вернется, чтоб рассказать. Читай задание.
– «…праведный путешественник спускался вниз по реке и встретил поселение лимов. Гостил у лимов. Сильно благодарил за прием…» – графиня перевернула страницу, но кроме подписи и печати на обороте не было ничего.
– Читай подчеркнутое.
– «…своими глазами наблюдал необыкновенное поведение воды в озере, что опоясало круглый остров, заросший лесом. Вода в том озере сама собой фонтаном поднималась к небу и рассыпалась брызгами. Земля гудела, путешественнику казалось, что деревья в лесу шевелились. Предание лимов гласит, что источник явления находится в центре острова. Что дракон, покровитель леса, подавился орехом и не может вытолкнуть его из глотки. Он ревет, кашляет, топает ногами… вода вокруг ходуном ходит… Вместо того, чтобы покровительствовать народу лимов, которые испокон веку соседствовали с драконом, он убивает всякого, кто ступит в логово…» Не верю в дракона, – сказала Мира. – Самый большой из тех, что я видела, размером с собаку. Что нужно форту? Вытащить из глотки орех и принести сюда?
– Я думал, тебе интересно, откуда берется хинея.
– «…он сделал вывод, что… лимы – милейшие, добрейшие, разумнейшие… существа из всех, что он встречал на пути, и будет молиться об их благополучии пока жив… Вот… хинея их всех напугала и заставила уйти с острова. Та земля имеет скверную репутацию…» Кто этот праведный путешественник?
– Какая разница?
– Действительно, какая разница? Понятно, что в лес он не сунулся. Лимы ему бражки налили, сказок наговорили, а этот собиратель фольклора огурцом закусил и пошел молоть языком.
– Как хочешь, – согласился с графиней Драный, – форт давно интересуется островом. Только нашим неинтересно с драконами воевать. Если б хинея сюда не повадилась, лежало б дело в архиве.
– Конечно, не интересно. Лимы просвистят мне все уши про чудовище, огромное, как гора. Ни слова не скажут по делу. Потом дадут меч, который я с пола не подниму, и кольчугу по колено весом килограмм двести. Знаю я их замашки славянские. Заставят перемахнуться с каким-нибудь добрым молодцем, а потом поить будут, пока драконы не начнут являться в бреду.
– Ты глупая женщина, – пришел к выводу Драный. – Остров лимов – природный факт. Если можно сходить и посмотреть живую хинею, зачем сидеть и выдумывать?
– «Остров мертвецов, – прочитала графиня. – Лимы называют его…»
– Ну, возьми с собой Крокодила, – посоветовал Драный. – Вдруг действительно меч дадут.

Милые лимы сразу графине понравились. Ей понравилось все: дома, сложенные кучками из камня и глины, мощеные дорожки, столы, стоящие среди улицы. Внешность лимов тоже графине понравилась. Это были высокие стройные люди, которые никогда не стригли волосы, просто заплетали их в косы, в том числе бороды и усы. Их уклад напомнил языческие времена Руси. Их язык имел славянские корни, поэтому скоро стал понятен, а вот письменность так и осталась для графини загадкой, потому что они использовали вязь. Лимы очень обижались на вопрос: почему они не строят дома из бревен. Для каждого лима срубленное дерево означало загубленную жизнь. Лимы не ели мяса, ни с кем не воевали, никого не боялись, и очень любили, когда в городище забредал путешественник. Такого человека они непременно кормили и спрашивали о далеких землях. Кормили прилюдно, на площади, расспрашивали при стечении всей общины. Старейшины садились напротив, дети без стеснения возились под ногами гостей, один из них, нахальный черноглазый мальчишка, особенно привлек внимание графини, но на руки не пошел, и графине сделалось грустно. Собек с аппетитом поедал окрошку и с интересом ввязывался в беседу. Грустная графиня наблюдала за мальчиком.
– Кочевники обижают? – интересовался Собек.
– Кочевников не осталось, – отвечал старейшина. – На перевале растет ледник. Все звери идут сюда, все птицы сюда летят. Говорят, что моря остывают. Говорят, что за морями дымятся горы. Там каменные дороги сковали землю повсюду, словно накинули сеть.
– А кроме вас, живут племена?
– Живут, – кивнул старейшина, а нахальный мальчишка схватил графиню за штанину. Проверил, прочную ли ткань ткут себе чужеземцы. Даже постарался оторвать кусок, да вывихнул палец и пошел реветь в мамкину юбку. – Люди живут, только давно уж в гости не ходят. Долгий переход. Сильный холод. Можно в пути околеть. А у нас хорошо. Зима недолгая. Лето теплое. В лесу ягоды и грибы, только далеко мы не ходим. В том лесу, если кто заплутает, назад уже не вернется.
Лес стоял среди озера, высокий, ужасный, с виду непроходимый. Стоял, окутанный речным туманом, не то деревья, не то привидения. Стоял, как армия часовых, хранящих покой этого дикого места. «Ни дать, ни взять, уральская зона в пик своей аномальной карьеры», – отметила про себя Мирослава, но вслух не сказала. Ей стало смешно.
– Вода в ваших реках спокойная? – спросил Собек.
– Спокойная, да только два раза в год, на зимнее и летнее солнцестояние, земля гудит и вода бесится.
– Почему?
Седобородый старец не стал сочинять для пришельцев сказок и только развел руками.
– Те храбрецы, что хотели узнать, не вернулись.
– Никто?
– Никто.
– А часто ходили?
– Уходили часто. Туда – путь недолгий. Назад – пути нет.
Собек с укоризной взглянул на графиню. Ее сиятельство продолжало наблюдать за мальчишкой, который забыл про палец и азартно ловил саранчу.
– Сходим, Крокодил, – сказала она, – посмотрим, что за чудище. Смерть от нас никуда не денется, а когда еще выпадет случай увидеть хинею в собственном логове? Оружие продадите?
– Что такое оружие? – не понял графиню старейшина.
– Все ясно. Хотя бы лодку, чтобы переплыть на тот берег, и проводника, чтобы не заблудиться в лесу…
– В лесу? – дошло до старейшины, и люди, собравшиеся за общим столом, загалдели. – Мой долг отговорить вас от этого озорства.
– Мы не будем вызывать драконов на битвы, – пообещала графиня. – Посмотрим и вернемся.
– С острова мертвецов еще не возвращался никто.
– Потому что они не знали язык драконов, а мы знаем. Вот, допустим, мой друг, Крокодил. В прошлой жизни был рептилией. Все аллигаторы Нила и Амазонки подчинялись ему и почитали как божество.
Крокодил поперхнулся, но окрошку доел и осмыслил сказанное, не торопясь. Племя дождалось, когда «рептилия» положит ложку на стол. Всем было интересно, что скажет предводитель крокодилов, но слова Собека прозвучали так тихо, что расслышала только графиня.
– Если еще раз в форте появится девка-вояка, – сказал Крокодил, – ноги моей там не будет.
– Значит, решено! – уверила старейшину Мира. – Туда и обратно.
Собрание за столом возбудилось.
– У дракона такие большие зубы… – стали наперебой рассказывать люди, – у него такая длинная пасть… – из описания следовало, что пасть дракона по габаритам соответствовала станции метро, а зубы – колоннаде Большого театра. У графини сложилось впечатление, что лимы побывали там на экскурсии.
– А какой длины сам дракон? – спросила она, чем привела народ в замешательство. Тут мнение разделилось. Лимы постарше полагали, что длина дракона сопоставима с длиною реки от истока до водопада. Лимы помладше уверяли, что дракон не такой уж и длинный, тем более что он сидит безвылазно в норе и поджимает от боли хвост. Раньше он выходил погулять и даже летал, плевался огненной пеной, сыпал на землю пепел… но тех времен никто уж не помнит. Теперь чудовище проводит в пещере годы, столетия, поэтому хвост уже сросся с землей и сам дракон потерял длину как физический признак. Это умозаключение заставило графиню еще раз задуматься: что имеют в виду местные жители? И правильно ли они с Собеком понимают их речь?
– Вы получите лодку и проводника, – было решено на совете.
– Проводник – приговоренный к смерти преступник? – спросила графиня. – Или дух мертвеца, который однажды побывал у пещеры. Что будет, если он пропадет в лесу вместе с нами?
Слово «преступник» озадачило лимов больше, чем слово «оружие», и графиня решила, что попала в сказку.
– Конечно, проводник не вернется, – заверило ее племя. – Конечно, он останется там, но с его помощью вы быстро придете к цели. Он покажет точное место и останется там навсегда.
– Проводник будет ждать вас в лодке с рассветом, – добавил старейшина. – И да хранят вас Боги. Друзья мои, берегите себя. Если дорога обратно не суждена, народ лимов будет помнить вас до наступления вечного холода.



«Когда же наступит вечный холод, – подумала Мира, – народ лимов забудет о нас с облегчением». Только утром она поняла, что лодка на местном наречии означает плот из плетеного хвороста с убогим веслом, больше похожим на шест, а проводник – нечто круглое, засунутое в мешок и крепко привязанное к плоту.
Сначала графине казалось, что там волейбольный мяч, но стоило плоту отчалить от берега, мешок зашевелился. Что-то возилось внутри, перекатывалось с боку на бок, словно требовало свободы.
Крокодил вытащил на берег плот и стал развязывать узел. Кареглазый мальчишка с больным пальцем дольше всех стоял на берегу, провожая гостей.
– Если дракон летает по небу, – рассудила графиня, – это наверняка космический аппарат. Ой?! Держи его!!! – Круглый блестящий предмет выпрыгнул из мешка на траву и резво покатился в сторону леса. – Стой!
На высокой кочке Собек в прыжке настиг беглеца. Мячик оказался клубком, смотанным из тончайшей металлической нити. Плотный, тяжелый как гиря, он был наэлектризован и дрался током. Мира держала его руками, как колючего ежика, но поднять с земли не могла.
– Давай-ка привяжем к дереву кончик, – предложила она.
– Засечки ставить будем.
– Давай привяжем, и пусть себе катится. Засечки засечками, а клубок понадежней будет. Там магнит, – объяснила графиня. – Мы идем к большой железяке. Если это не корабль пришельцев, то я не знаю, что там такое.

Когда берег потерялся из вида, лес стал одинаковым во все стороны, Мира заметила на дереве чужую засечку. Клубок укатился вперед. Только тонкая нить блестела на подстилке из хвои. Углубившись в чащу, графиня заметила еще несколько отметин на сосновой коре. Чем дальше, тем большим разнообразием отличались метки предшественников. Кто-то выжигал буквы, кто-то вырезал ножом стрелки. Графиню развеселило сразу несколько меток оставленных на одном стволе. Скоро на деревьях уже не было свободного места. Все они оказались изрисованы и изрезаны храбрецами, решившимися заглянуть в пасть дракона. Веселье прошло, когда графиня в сумерках наступила на человеческую кость, а топорик, прихваченный Собеком, выскользнул у него из рук и укатился кубарем в темноту. Когда стемнело, лес стал напоминать разоренное кладбище. Истлевшие кости встречались всюду. Попахивало мертвечиной. Нить перестала блестеть, и графине каждый раз приходилось нащупывать ее на земле, чтобы не сбиться с дороги.
Клубок размотался. Кончик его дрожал навесу, указывая вход в нору. Вокруг норы кружком сидели десяток скелетов с саркастическими ухмылками, словно кто-то нарочно высадил из них хоровод. Одного мертвеца Крокодил узнал по медальону, что зацепился за шейные позвонки и вытянулся стрелой.
– Хромой Джокер, – представил он графине покойного. – Твой предшественник в форте. Последний воин девятой башни. Был посильнее и похитрее нас с тобой.
Бедренная кость Хромого Джокера неудачно срослась после перелома. В черепе застряла пуля и въелась в кость. Железные зубы Джокера торчали в сторону норы также неестественно, как и медальон.
– Посмотрим, что там, раз пришли?
– Смотри… – Собек поджег факел.
Графиня вгляделась в пустоту подземного царства.
– Может, прежде чем войти, спросить разрешения?
– Если хозяин захочет говорить по-французски…
– Ты считаешь, что лучше ввалиться без спроса?
– То, что я считаю, – огрызнулся Собек, – не для дамских ушей.
Он вручил графине факел, привязал веревку к стволу и исчез в норе.
– Эй… – тихо позвала Мира. – Где ты?
– В зубах дракона.
Графиня взялась за веревку и нащупала ногами пологий спуск. Огонь освещал колоннаду белых сталактитов. Такие же белые сталагмиты росли навстречу. Голова закружилась. Гигантские зубы дракона простирались коридором и заканчивались круглой, черной «глоткой». Мира не удержалась на ногах. Сильное головокружение навалилось и прошло. Холод сковал ее тело.
– Вот и орех, – пояснил Собек, отдирая топор от поверхности металлического шара высотой от «языка» и до «нёба».
Графиня еще раз поскользнулась на слизи волнистого драконова языка. Видимая часть сферы была испещрена металлическими лепешками, пряжками, пуговицами, насмерть прилипшими и покрытыми той же слизью.
– А вот и камень, которым разбили скорлупу ореха, – добавил Собек, рассматривая пробоину. – Узнаю манеру Хромого Джокера. Только он мог пробить металл камнем. Сильный был, черт!
Графиня приблизилась к пробоине и сунула в нее факел. Посреди металлической сферы висел шар размером поменьше, но такой же безупречно круглый.
– Хочешь сказать… – предположила она, – что два раза в год эта штука начинает биться о внутреннюю поверхность?
– Что-то на нее действует, – согласился Собек.
– Но ты же понимаешь, что мы эту хрень из леса не выкатим. Нужна колонна бульдозеров.
– Значит, не заработаем.
– У тебя мало денег, Собек? Я одолжу. Только пойдем отсюда.
– Первая умная мысль, – согласился с графинею Крокодил и оттолкнул ее от «ореха». – Замри! – крикнул он.
Тонкая стрела со свистом пронеслась мимо, размозжилась лепешкой на сфере.
– Кто здесь?
– Чертов клубок, – Собек оторвал от лепешки нить. – Сорвалась, сволочь! Надо было крепить за каждое дерево.
– Дождемся утра, когда будет видно засечки, – решила графиня, – и валим отсюда.
– Валим сейчас.

Засечек, оставленных на деревьях, не видно было ни своих, ни чужих, но Собек шел вперед в темноте и, когда положенный путь был пройден, вместо реки перед экспедицией предстал холм с норой и узкий круг мертвецов, возглавляемый Хромым Джокером.
– Знакомый эффект, – сказала Мира. – Теперь ясно, каким образом он достигается. Если б не туман, могли бы выйти по Солнцу. Может, поджечь сосну и ориентироваться на дым?
– Ни черта не увидим. Слишком низкий туман. Думай, графиня, думай. Ситуация скверная. Долго не протянем.
– Надо строить хижину и пробовать на вкус шишки. Когда-нибудь выйдем. Когда-нибудь выглянет Солнце.
– Магнит нас убьет.
– С чего ты взял?
– Я знал Хромого. Он мог выжить в пустыне. Физики тебя не учили, что магнит человеку вреден? Даю тебе срок до рассвета. Думай, как выйти, а я вздремну, – сказал Крокодил и разлегся на хвое.
– Здесь определенно наследили пришельцы, – решила графиня. – Я бы сказала, что какой-то агрегат отвалился от их воздушной посудины и закатился в дыру. Никогда не слышала, чтобы Ангелы имели дела с металлом, за исключением, конечно, тонкого инструмента. А это – явно часть от большой машины. Нереально огромной. Машинами пользуются кто? Родственники нашей Нинель. Они же летали тут над заповедником лимов. Они же плевались пеплом. У них же наверняка под землей база… Правильно, Крокодил. Все верно. У них под землей база, а шарик нужен для того, чтоб не совали нос любопытные. А уж если сунулись – чтоб здесь же и сдохли. Конечно, зачем пришельцам лагеря уфологов возле базы? Значит это не деталь корабля, а защита от зевак. Стоп! – сказала она себе. – Какая ж это защита? На ровном месте устроили аномалию, к которой не прется только ленивый или безногий. Что-то не так. Как думаешь, Крокодил… – спросила графиня, – эта дрянь могла образоваться сама? Смотри: вокруг ледники, а здесь – райские птицы. Вспомни, что лимы рассказывали. На земле не осталось живого места. А в их долине по три урожая ягод за год. Как ты думаешь, может, кто-то благословил племя пережить ледник, и эта штука создает климат в их ареале? Логично. Плата ведь небольшая: не суйся в лес – будешь жить долго и счастливо. А сунулся – пеняй на себя. Собек, мы же наблюдали настоящий рай. На кой черт полезли за этими «яблоками»? Или… Думаешь, вибрации почвы могут как-то влиять на климат? В конце концов, мы не знаем, что здесь за грунт. Мы ничего не знаем. Только мне кажется, что этот рай появился по чьей-то глупой ошибке. Как думаешь? – обратилась она к Собеку, но ее товарищ уснул и ни о чем таком совершенно не думал.

Вторая попытка выйти к воде по зарубкам привела к тому же печальному результату, и у графини отнялись от усталости ноги. Ровное серое небо с туманной шапкой в кроне сосен не пропускало лучей.
– Может, залезть на верхушку? – предложила она. – Вдруг с нее видны горы?
– И что? Сидеть и смотреть?
– Если б не было меня, Крокодил, что бы ты делал?
– Играл бы с Драным в кости.
– Я серьезно.
– Никогда в жизни я бы не оказался в этой дыре, если б не ты. Я не ученый. Мне плевать, что там гудит, и откуда оно отвалилось.

Следующий день высосал из графини все силы. Путешественники чертили на земле прямые, которые закруглялись у горизонта. Втыкали в землю ветки, чтобы не сбиться с прямого пути. Пространство вокруг искривлялось, заворачивалось множеством петель и, рано или поздно, приводило в исходную точку. Эту кривизну графиня ощущала головной болью. Параллельные линии переставали быть параллельными, прямые углы, как хотели, меняли градус. Чем изощреннее выглядел метод спасения, тем больше кружилась от него голова. «Если так дело пойдет, – решила про себя Мирослава, – неделя-другая и мы вольемся в компанию Джокера. Я просто перестану соображать. И переложить эту миссию не на кого». Крокодил и не думал утруждать себя размышлением. Каждую лишнюю минуту он использовал для продуктивного, восстанавливающего силы сна, позволяя подруге самой принимать решение. Графиня рядом с ним перестала себя чувствовать воином форта. Она стала похожа на жену состоятельного джентльмена, который готов был платить за любую, даже самую бессмысленную покупку, лишь бы женщина поскорей нагулялась по магазину. Графиня нагулялась давно, но в отличие от товарища, не смогла заснуть ни на минуту. Чем больше она уставала, тем труднее было закрыть глаза. Что-то похожее она пережила в уральском лесу, но там у нее была дорога, машина и призрачное ощущение, что можно вернуться обратно через тот же портал. А главное – у нее была цель, которая оправдывала все, даже смерть. Здесь у графини не было цели. Она представить не могла, кто закатил в пещеру «железный орех», и как его выкатить. В этом уравнении для нее, девочки со скромной отметкой по физике, оказалось слишком много неизвестных.

– Крокодил, – сказала графиня, когда небо посветлело над пещерой дракона, – знаешь, что меня больше всего радует в этой истории? Что мой скелет не будет сидеть рядом с твоим до конца времен. Вставай! Вставай, Крокодилушка, иди сюда, – она сняла медальон с хромого Джокера и нацепила на палку. – Я изобрела компас.
– Нет, – покачал головой Собек, но встал. И даже пошел за графиней. Только путь оказался недолгим. Сначала медальон указывал направление, потом завертелся волчком.
– Мы оторвем от ореха нить, – решила Мира. – Будем откручивать клубок в обратную сторону.
Но Собек опять покачал головой и опять оказался прав. Нитка закончилась среди леса, описав витиеватую траекторию. Вечером того же дня графиня почувствовала первый приступ отчаяния.
– Бедный малыш… – вздохнула она. – Если Натасик выгонит его из дома, ребенку некуда будет деться. Моя мамаша знать его не захочет.
– Не надо было тащить парня в форт, – сказал Крокодил, накручивая на палец цепочку от медальона Джокера.
– Что было делать? Закопать его под кустом?
– Этот бы выбрался.
– А если нет?
– Что с тобой, графиня? Боишься смерти? Не бойся. Мы все давно мертвецы.
– Один знакомый Ангел сказал, что человек никогда не боится смерти. Он боится потерять Вселенную, которая внутри него. А если внутри больше нет Вселенной. Она сжалась в маленькое сверхтвердое тело и закатилась под кровать, а я который год не могу ее там найти. Я нахожу под кроватью все, что теряю, даже старую косметичку, которую утащил Эрни. Пространство под кроватью – мое универсальное бюро находок. Но куда девалась моя Вселенная – до сих пор понять не могу. Вроде была, а теперь осталось одно желание – пушечным ядром долететь до могилы и забыть к чертям весь маразм, который называется «жизнь». – Медальон сорвался с пальца Собека и шлепнулся в темноту. Собек пошарил рукой под корнями сосны. – Зато я поняла, почему тебя не любят женщины, друг мой, – заметила Мирослава. – Ты на редкость неромантичная личность. И вместо Вселенной у тебя внутри не переваренная рыбья чешуя. Ты даже сны никогда не видишь. Не потому что тебе не показывают снов, а потому что ты их не смотришь. Если ты пригласишь в кино девушку, то уснешь, как только в зале выключат свет, спорим?
Собек поднял с земли медальон и прищурился, стараясь разобрать выгравированный текст.
– Читай… – он поднес медальон к глазам графини.
– Что?
– Написано по-русски, читай…
– Посвети, – попросила графиня и дождалась, пока Собек скрутит новый факел из остатков тряпья, пропитанного смолой.
– «Мирка…» – прочла она, и волосы встали дыбом на макушке ее сиятельства.
– Что?..
– «Мирка, прокали магнит», – здесь написано. Все… – графиня повертела в руках медальон. – А ну-ка… – она поднялась на усталые ноги. – Ветки, палки, бревна… все, что горит! В пещеру. Нет! Хворост сама натаскаю. Бери топор и руби дрова! Дров понадобится много! Очень много!

К рассвету под металлическим шаром плотным слоем лежала поленница. Пара массивных бревен была запихана непосредственно под объект. Сухие ветки были утрамбованы под бревна. Последний раз графиня топила печку в детстве на даче, и не была уверена в своих способностях, поэтому среди бревен для верности натолкала смолу, засохшую на сосновой коре.
– Уходим, – скомандовал Собек и кинул факел на сухие ветки.
Графиня выбралась из пещеры. Крокодил поднялся вслед за ней с первой струйкой дыма. Вскоре дым повалил густыми столбами со всех сторон. Из всех щелей вокруг, из-под корней деревьев, из-под коряг и кочек. Еще немного и задымилась сама земля. Дышать стало нечем. Туман прижался к земле и пропитался гарью. Сначала графине казалось, что она спит и ей снится Солнце. Светило поднималось из-за гор, покрытых шапками ледника. Бледное небо наполнялось ослепительной синевой. Сквозь сон Мира слышала плеск воды. То ближе, то дальше. Брызги попали ей на лицо, но графиня понимала, что это сон и не питала иллюзий, пока ледяная вода не потекла ей за шиворот. «Какая глупость, – подумала графиня, – верить сказкам, что придумали для человека Ангелы. Разве уважающая себя Вселенная согласится жить внутри бестолкового тела? И какая она после этого Вселенная, если страшно открыть глаза. Картинка внутри вечно не соответствует картинке снаружи. Внутри человека Вселенной делать нечего, это факт». Следующая струя потекла за шиворот ее сиятельству и достигла спины. Мокрый до нитки Собек стоял над ней, и струи воды стекали с его одежды.
– Крокодил… – произнесла графиня, с трудом превозмогая себя. – Какого черта ты всегда лезешь в воду, не снимая одежды? Я пить хочу.
Собек приподнял ее сиятельство за шиворот, дал в руки лист лопуха, наполненный водой, но Мира не удержала емкость, все пролила. Зато увидела Солнце и реку, берег, где лимы прощались с ними навек. Плот, привязанный к коряге, тоже присутствовал.
– Неужели орех размагнитился?
– Ненадолго. Скоро он наберет прежнюю силу. Я решил не ждать, пока ты проснешься.
– Ты тоже мастер поспать, где попало, в неподходящий момент… – графиня закашлялась и гарь, накопившаяся в легких, ударила в нос.
– Вот, что я тебе скажу, графиня Мирослава… Я скажу, а ты слушай и делай вывод. Мне давно не нравится работа, которую дает тебе форт. Это не работа для воина, а ловушки для психа, у которого счеты с жизнью. Пока ты не сведешь эти счеты, хинея от тебя не отстанет.
– Да… – согласилась Мирослава, откашлявшись.
– Но у тебя хороший Ангел-Хранитель.
– Он не Ангел, Собек, он Демон-Хранитель. И я боюсь его пуще всякой хинеи.

Девицы играли в теннис среди травы над берегом речки, несущей свои воды по Сибирской равнине. Элис высоко подкидывала мячик, а Ниночка старалась подхватить его детской ракеткой Эрнеста. Чаще промахивалась. Если попадала, ракетка вываливалась из слабых рук, а Ниночка начинала истошно хрюкать, пародируя человеческий смех. Мячик терялся в зарослях, и кто-нибудь из девиц время от времени наступал на него. Вечером, когда обе закрывались в доме абрека, Оскар собирал мячи, снимал их с деревьев и крыши, спускался к запруде и доставал из воды те, что не унесло течением. К утру мячи высыхали, и день начинался сначала.
Физик устроил лабораторию в сарае, разложил на полу бумаги и запретил девицам переступать порог. Девицы в отместку занавесили окна тряпками, запретили Оскару вторгаться в девичье царство и критиковать хозяек за беспорядок. Им так понравилось устанавливать запреты, что однажды, проснувшись после ночной работы, Оскар увидел вокруг дома забор, возведенный из палок. Конструкция была ему по колено и имела существенные прорехи, но девицы ею гордились. Просто раздувались от гордости до тех пор, пока не лишились шоколадного торта. Оскар оставил угощение во дворе на нейтральной территории, а какой-то волосатый уродец, проползая мимо, проверил его на вкус и унес в зубах.
– Можешь приносить еду в дом, – разрешила Элизабет. В этот день они не пошли играть, потому что боялись уродцев. – Слышишь? Можешь заносить прямо в комнату. – Элис уважительно отступила от порога лаборатории, но Оскар точил перо и не поднял головы. – Если хочешь, то можешь переселиться к нам. Если хочешь, можешь спать рядом с нами. Физик закончил работу, обмакнул в чернильницу инструмент и попробовал рисовать на бумаге, прежде чем портить Книгу. Результат не удовлетворил. Молодой человек вытер перо и снова взялся за ножик.
– Зачем ты книжки пишешь? – спросила Элис. – Мессией стать хочешь? Не нужно писать людям книг. Не нужно делать для людей ничего. Им нужен только твой труп. Они тебя прибьют к доске гвоздями и будут просить прощения.
– За что меня прибивать?
– За то, что выгнал из рая. Они не оценят тебя. Оценят, когда пройдет много времени.
– Во сколько шоколадных тортов? – спросил физик.
– Я тебя поняла.
– Тогда не мешай.
Глаза Элис остекленели, лицо приобрело выражение пришельца, которому не дали конфету. Она стала покачиваться стоя, точно так, как это делала Ниночка, если окружающие начинали ее беспокоить. Элис нервничала, словно сомневалась, стоит ли продолжать разговор.
– Когда уйдут Ангелы, они закроют дольмены. Когда закроют дольмены, начнется война. Когда начнется война, все будут охотиться за тобой. Все будут думать, что ты знаешь, как жить. А ты не знаешь. Никто не знает.
– Пошла вон…
Исполненная достоинства, Элизабет удалилась, и жизнь вернулась в нормальный ритм. Оскар затачивал перья и думал, как записать и систематизировать наработанное за ночь. Он наводил порядок в голове, собирал забытые мячики и продолжал критиковать девиц за бардак. Раз в неделю Оскар устраивал в доме субботник, и девицы, как миленькие, мыли полы, таская речную воду; стирали нежными ручками свои прекрасные платьица до тех пор, пока Оскар не признавал, что вещи действительно отстирались. Девицы в отместку отказались признать, что в неделе семь дней и выбили для себя восьмой, а потом и девятый. В результате субботники стали реже, зато Оскар ввел запрет на походы в лес, мотивируя это неслыханно расплодившейся популяцией уродцев, падких на шоколадные торты. Он знал, он чувствовал, что девицы сбегут и ему опять придется ловить их по всей Ривьере. Так и случилось.

Все произошло утром, когда Оскар возился с солнечной батареей и не заметил, как желтый пушистый шарик, стукнувшись об угол дома, влетел в лабораторию, проскакал по бумагам, разложенным на полу, и ударился в стену. Оскар вздрогнул, приняв его за плазмоид. Он подумать не мог, что одна из девиц может так сильно врезать по мячику. «Ничего себе, удар», – подумал физик. Он подобрал с пола мяч и вышвырнул прочь. Круглый, желтый предмет ударился о пол, о порог, вылетел во двор и мягкими скачками с угасающей амплитудой понесся к речке. Оскар пошел за ним. Невероятная догадка пришла ему в голову. Мысль, от которой вдруг подкосились ноги. Чтобы не упасть, он опустился на колени перед восходящим Солнцем, словно перед иконой. Оскару вспомнилось откровение Учителя о том, как жизнь с каждым годом набирает темп. Детство кажется вечностью молодому человеку, а зрелые годы пролетают так быстро, что страшно закрыть глаза. «Когда на пороге старость, – жаловался Натан Валерьянович своему студенту-дипломнику, – ты не питаешь иллюзий, потому что понимаешь: ничего в этой жизни уже не успеть. Ничего. Если б, будучи ребенком, я знал, как быстро помчатся годы, может быть, по-другому планировал жизнь…»
– Я понял, Учитель… – сказал Оскар, обращаясь к светилу. – Не время, а жизнь ускоряется с каждым годом, потому что тормозит первичное поле. Учитель, я понял, почему оно тормозит! Наконец-то я понял…

Ночью Элис разбудили шаги. Девушка проснулась и онемела от страха, увидев Оскара у кровати. Мужика, который день и ночь работал как проклятый, и наконец-то сошел с ума. Элис показалось, что он пришел ее задушить.
– Я знаю, – сказал физик, – почему уйдут Ангелы. Поняла меня, кукла? Знаю, куда они уйдут и зачем. Чтоб ты не считала себя особенно умной. Имей это в виду, когда будешь делать выводы о будущем человечества. Имей в виду, что я знаю все! – сказал, вернулся в сарай и рухнул спать, потому что перестал соображать от усталости. А утром тяжелая теннисная сумка приземлилась возле его головы.
– Эй! Оскар, я здесь.
Оскар, оторвал голову от свитера, служившего ему подушкой.
– Ты? – удивился он. – Как нашел портал?
– Девицы вылетели из него, с ног сбили. Чем ты их пугал? Вставай, – Эрнест расстегнул сумку и выбросил из нее пакет с документами. – Смотри, что придумал Копинский. Отписался от дольмена одной бумажкой. Оська… – физик получил дружеский удар по плечу, от которого строчки поплыли перед глазами, – ты гений! План сработал. Надо оформлять дольмен себе и начинать серьезно тренироваться. Теперь я могу играть в туре, и пусть хоть одна пернатая сволочь попробует мне помешать.
– Погоди… – не понял Оскар. – Копинский отказался от имущества в пользу сына? Ему что-то известно?
– Откуда? Я говорю, дольмен надо брать сейчас. Пока Ангелы не забрали.
– Не уверен.
– Не надо быть уверенным. Просто вставай и действуй. Пиши в форт эпистолу, чтоб Мирка приехала. «Рафу» я сам поймаю и сам передам. Мирку обязательно надо звать, потому что папаша мне не поверит, поверит ей.
– Не смей называть Натана папашей!
– Так он не против. Он отзывается.
– Эрнест!
– Хорошо, хорошо, только пойдем. Что ты делаешь в лесу один?
– Лучше поди поищи девиц, пока они не пустились гастролировать.
– Они сказали, что боятся тебя. Что лучше дурдом, чем жить в одном лесу с тобой. Ты сексуальный маньяк? Тати считает тебя импотентом, а ты заманил в лес двух дур...
– Я работаю с этими дурами! Эти дуры – мой ученый совет. Я не могу им позволить давать концерты по всей Европе.
– Чего они испугались?
– Я сказал, что знаю, почему уйдут Ангелы.
– Так и я знаю, – усмехнулся граф. – Тоже мне, открытие. Лучше продумай стратегию на дольмен. Папаша сказал, что можно обойтись и Греалем… Натан! Натан сказал… если б ты мог собрать прибор целиком… – Оскар собрал с пола разбросанные рукописи форта и сложил в чемодан. – Дольмен сам идет в руки. Сейчас удобный момент, – настаивал граф. – Я договорился с юристом, он составит бумаги. Нужны живые свидетели. В чем дело? – Оскар убрал с глаз долой развернутую Книгу Эккура, закрыл чернильницу крышкой. – Ты же хотел видеть Мирку. Вот, хороший момент. Она приедет. Ведь она это сделала ради тебя.
– Не твое щенячье дело, молокосос, почему она это сделала. Все, что мы придумали с дольменом – пустая затея.
– Почему?
– Дольмен не будет работать на нас, даже когда мы легально его присвоим.
– Почему не будет?
– Потому что дольмены связаны единой системой. Мы не можем забрать один и пользоваться. В лучшем случае он будет работать как примитивный портал в режиме хроно-константы. Даже Копинский это понял. Не понял бы – не написал эту чушь… – Оскар вернул документ в сумку Эрнеста и продолжил собирать вещи.
– Макс испугался. Мы ведь рассчитывали на это.
– Рассчитывали.
– И что? Оскар, ты извини, но про Ангелов давно всем известно. Столько написано об их уходе, столько разговоров об этом. Конечно, если читать только справочники по физике… Разве в школе тебе не сказали, что у Ангелов есть «святое право» не лезть в конфликт между человеком и человеком.
– Ангел может сколько угодно наблюдать, как люди рвут друг друга на тряпки. Никто их не обязывает отворачиваться от зрелища. Более того, редкий Ангел откажет себе в таком удовольствии. Они уйдут не потому, что им тошно на нас смотреть. И дольмены заберут не для того, чтоб лишить тебя права играть в турнирах с удобным соперником. Дольмены им скоро понадобятся больше, чем нам. Скоро Ангелы попадут в такую передрягу, что нам не злиться на них, а сочувствовать…
– С чего ты взял? – удивился Эрнест.
– Что ты по математике получил?
– Три с минусом.
– А по физике?
– Примерно столько же. Нет, если б я не был сыном Натасика, получил бы побольше. Мне сказали, что для профессорского сына я глуп, а так ничего… они видали студентов глупее. Что ты хочешь? Они всех Боровских учили. Сравнили меня с сестрицами, решили, что род деградировал.
– А что сказал Натан Валерьянович?
– Что кола бы не поставил за такие знания. Оскар, в чем дело? Почему Ангелы забирают дольмены?
– Смотри сюда, – Оскар нашел уголек и нарисовал окружность на стенке сарая. – Первичное поле распространяется во все стороны света, как солнечные лучи… Вот центр, – сказал он, указывая точку в середине окружности. – Вот гипотетический предел мира. До сих пор мы с Учителем считали, что поле распространяется равномерно, но это не так: запомни, крошка: первичное поле тормозит. Чем дальше к периферии, тем ниже скорость, тем быстрее течение времени для того, кто внутри системы. Понял?
– Не понял. Разве мы не тормозим вместе с полем?
– У человека своя программа жизни, у поля – своя. Программы работают в разных системах и имеют разные цели.
– Еще раз не понял.
– Представь себе, что мячик летит над кортом. И корт летит примерно в том же направлении, что и мячик, только с небольшим замедлением.
– И что?
– А теперь корт замедляет свое движение еще больше. Что происходит с мячиком, троечник?
– Предположим, что относительно корта он ускорится.
– Теперь дошло?
– Ну и что?
– Подлость заключается в том, что поле тормозится волнообразно, а наша, человеческая программа жизни рассчитана на постоянный режим торможения. Этим объясняется эффект ускорения жизни к старости, – Оскар изобразил на графике волну и обозначил участок. – Мы находимся у пика волны. Вопросы есть? – он скопировал позу, характерную для Натана Валерьяновича, когда тот собирался закончить лекцию. Но аудитория не успела переварить материал. – В критической точке первичное поле остановится. Оно практически перестанет функционировать. Ангелы не смогут выдержать это. Для них даже торможение на определенной стадии будет опасным. Эти твари по природе своей рассчитаны на существование в высоких частотах с незначительным торможением поля и очень медленным ходом времени для субъекта внутри системы. Торможение в критической фазе их убьет. Сейчас они всю сеть дольменов будут переводить в частотный диапазон, который недоступен для человека… Не для того, чтоб нам насолить. Для того чтобы переждать пик волны.
– А мы? – спросил Эрнест.
– Хороший вопрос. У нас, по сравнению с Ангелами, есть шанс продержаться дольше. Насколько – не знаю. Но я хочу, чтобы ты понял и не забивал голову глупостями: человеческие проблемы Ангелов не волнуют. И дольмены будут работать, как работали, только в режимах очень высоких частот. Если влезешь в такой дольмен в активной фазе, можешь погибнуть.
– А если уйти в параллельные измерения?
– Нет, Учитель прав… кол тебе много, – вздохнул Оскар. – Еще раз для одаренных профессорских отпрысков: подвиснут все без исключения частоты обитания человека. Вся сеть. И эта, и те, где ты планируешь выиграть турниры. Вот… – Оскар очертил окружность вокруг точки распространения поля, – диапазон, в котором тварь по имени человек теоретически может жить. Именно на этот участок приходится пик волны. По всей сфере распространения: от начала времен до конца. Скоро наш мир войдет в режим хроно-константы. То есть время в нем перестанет быть величиной относительной и станет универсальной величиной. Не будет никакой войны, не верь глупостям. Здесь будет настоящий хаос. Из открытых порталов попрет все, что угодно. Каждая тварь будет искать себе место получше. Прошлое, будущее и настоящее встанет в одну линейку. И мертвецы воскреснут, и огненный дождь с неба посыплется… Библия – умная книга, просто читать ее тоже надо с умом. Я тебе скажу так: здесь будет «хинея», по сравнению с которой война – детское баловство.
– Как это?..
– Ты не вспомнишь, в каком турнире вчера проиграл, но будешь уверен, что завтра тебе предложат миллионный контракт с производителем спортивных трусов. Понял? Информация в голове будет возникать спонтанно и неизвестно куда исчезать. Люди перестанут понимать, что было, а что предстоит. Жизнь от рождения до смерти начнет хаотично носиться туда-сюда. Я так думаю.
– Правильно думаешь, – согласился Эрнест, – потому что так будет. Я знаю.
– Потому что ты, в отличие от человечества, готов к такой жизни с детства.
– Потому что я всю жизнь так живу. Я что, живу как-нибудь по-другому? Я по-другому не жил! Только так. Я реально в этих критических точках, а вы надо мной только смеетесь. Считаете меня тупым, а я… тебе честно скажу: я не знаю, как жить, если вдруг когда-нибудь выйду из этой точки.
– Зато ты знаешь лучше других, чем кончится наша история. На кой черт мечтать о дольмене, который ты никогда не получишь?
– Дольмен будет, – заявил крошка-граф. – Я знаю, что будет. Ты найдешь способ его запустить. Не знаю, как; не знаю, когда, но я уверен. Поэтому сейчас надо как можно скорее заполучить эту штуку себе. Можешь надо мной смеяться, но я знаю, что все получится. Чего на меня смотришь? Почему не смеешься? Дольмен будет, и я получу его от тебя в подарок. Ну… или в наследство, на крайний случай.
– Я не сочиняю фантастику. Я занимаюсь наукой. Ты не по адресу обратился, малыш.
– У тебя нет выбора. У меня его тоже нет. Скоро его не будет у человечества. Эзотерики уже поняли, а ты тормозишь, как первичное поле. Ты! Моя надежда в мире хаоса! Давай действовать, Оскар! Сначала надо вытащить Мирку из форта и оформить наследство Макса, а потом, не теряя времени, заниматься дольменом.
– Вдумайся, что ты мне предлагаешь? Решать задачу, которая не имеет решения.
– Тогда я иду к Зубову. Жорж обещал помочь, если припрет. Мне приперло. Иду просить, – Эрнест закинул на плечо сумку.
– Скатертью дорога, – напутствовал его Оскар.
– Я иду просить Жоржа, – повторил он в надежде, что физик одумается.
– Не споткнись.
– Да пошел ты! – рассердился граф. – Пошли вы все! Чтоб я еще раз кого-нибудь из вас попросил… Провалитесь вы ко всем чертям! А я вернусь и посмотрю на вас, когда хинея придет. Вот забегаете! Вот, спросите: Эрнест, что нам делать? А я скажу: продолжайте надо мной потешаться и обзывать дебилом. Давайте, смейтесь, пока вас не хватит понос!



Эрнест ушел, а тревога основательно поселилась в душе Оскара. Ему ни секунды не сиделось на месте. Он слонялся по лесу, потому что не мог заставить себя работать. Он инспектировал состояние порталов, но признаков грядущего Армагеддона не находил. Вместо того, чтобы успокоиться, физик тревожился еще больше.
– И что теперь делать? – спросил он Греаль.
– Тебе виднее, – ответил компьютер. – Это твой мир. Делай, что хочешь.
– Мой мир – это моя шизофрения.
– Тогда лечись. Хороший сон позволяет ненадолго забыть о смертельном диагнозе.
Всю ночь Оскар слышал удары мяча о стену. Ему чудились всполохи света, похожие на маленький желтый плазмоид в проеме двери. То и дело он выходил во двор в надежде, что Эрни вернется, но Эрни не было. Только ветер валял по траве пустую коробку от шоколадных конфет, брошенную девицами. Оскар надеялся, что Элис с Ниной набегаются по пляжам и пожалуют к ужину… Или беглый абрек решит вернуться домой и еще раз попробует выгнать омина. «Нет, – решил Оскар, – оставлять здесь девиц одних – неправильная идея. Правильно сделали, что сбежали».
Когда Солнце стало подниматься за лесом, Оскар понял, что сон безнадежно испорчен и только теперь в первых лучах рассвета заметил фигуру, присевшую на краю обрыва.
Он увидел на голове гостя убор из раскрашенных перьев, а, приблизившись, понял, что Ангел провел такую же бессонную ночь.
– Вот… – сказал Ангел, почуяв физика за спиной. – И к тебе приходил на меня пожаловаться. Всем накапать успел. Так? – он обернулся. Оскар сел рядом. Две угрюмые фигуры сидели на берегу обрыва и смотрели на реку. – Конечно, жаловался! Я сказал, что никто, кроме меня, его тренировать не возьмется. Его не пустят на приличные корты. Этот парень в твоем мире даже спарринга себе не найдет. На что он рассчитывает? Объявить мне войну и выиграть ее, по меньшей мере. Объявить войну, когда я почти сдался. Ничего глупее представить нельзя.
– Я сам найду ему тренера, – сказал Оскар.
Сущность, увенчанная связкой перьев, подозрительно на него покосилась.
– Ты? – спросила физика сущность.
– Куда деваться? Согласись, отвадить вас, бандитов, от спорта – идея стоящая. Сколько можно терпеть ваши тотализаторы и разборки? Мы не тараканы для бегов. Короче, Ангел, я хочу, чтоб ты знал: в этой войне я на стороне крошки Эрни.
– А пупок не развяжется? – обиделся Ангел. – Что ты можешь против меня? Что вы все вместе взятые можете делать самостоятельно? Водку жрать да баб тискать?
– Зачем ты пришел?
– Хочу поговорить с тобой по-хорошему. Упустим парня – плохо будет и мне, и тебе. Ты убедишь его вернуться к моим тренировкам, а я… – сущность достала из-за пазухи огромную пятерню и стала загибать пальцы, – …я возвращаю его в тур сразу в первую сотню; ставлю в турниры, где он реально сможет играть; обеспечиваю удачную жеребьевку, и… Мое дело, как он выиграет, но три хорошие победы в сезоне над игроками топ-тэн я ему обещаю.
На этом пальцы у сущности закончились, обещания тоже.
– Нет, – сказал Оскар после недолгих раздумий. – Если крошка не побоялся тебя послать, то мне уж подавно не о чем разговаривать. Короче, – физик загнул первый палец. – Я обеспечиваю ему тренировочную базу и слежу за порядком на кортах во время игры. Если кто-нибудь мешает ребенку честно соревноваться, я, как спонсор, имею право высказать свои соображения в прессе. Видеоматериалы будут приложены. Вещественные доказательства предоставлены. Все ваши погремушки, вертушки, хлопушки и веревочки для подножек будут документально запротоколированы и предъявлены человечеству. И после этого, уж поверь, ни один «тугой кошелек» не поставит на такую игру.
Сущность махнула рукой на Оскара и только больше скукожилась. Подул ветерок, перья на макушке сущности встали дыбом.
– Каждый имеет то, за что заплатил, – сказал Ангел. – Я купил этих желторотиков на честно заработанные. И лицензию на то, чтобы дрессировать их, тоже купил. В чем я не прав?
– Надеюсь, ты хорошо заработал. На вырученные деньги купи себе немного совести, а лучше ума. Тогда ты поймешь, что честное имя не продается. Если бестолковый крошка это, в конце концов, понял, то тебе бы подавно стоило.
– Вы первые начали играть на деньги. Вы, люди, первые решили, что все на свете можно купить и продать. Мы приняли вашу игру. Хочешь играть – соблюдай правила. Хочешь выигрывать – плати деньги.
– Вы купили все виды спорта или что-то осталось?
– Мы купили то, что вы продали, – объяснил человеку Ангел. – Все, что вы имеете для утоления честолюбия, сделали мы. Кто если не мы разглядели таланты в лучших из вас и смогли их раскрыть? Вы бы, заметив превосходство ближнего, загрызли б его насмерть. Кто лучше нас защитит Человека от него самого? Твой мальчишка – истерический психопат. Только я знаю, как сделать из него игрока. Я вижу его насквозь, ты видишь только свои амбиции. Угробишь талант, как угробил свой. Сделаешь из него инвалида, а ведь за парнем хорошие деньги пойдут.
– Купи себе немного мудрости, Ангел, и ты поймешь, что талант – не предмет для торга. Купи немножечко здравомыслия и ты узнаешь, что справедливость не в твоем кошельке. Она гораздо выше.
– Только глупые люди верят в сказки про справедливость. Побеждает не тот, кто достоин, а тот, чья ставка сыграла. Если ты, Человек, откажешься от помощи, на твоего щенка никогда никто гроша не поставит.
– Я поставлю. И если других желающих не найдется, один сорву банк.



Поиск графа Виноградова в Монте-Карло не занял много времени. Пляж был пуст, по дороге не ездили машины. Гора, прежде расцвеченная огнями, выглядела так, словно соблюдала светомаскировку. Проходя мимо чернильной хинеи, Оскар открутил от ручки металлический колпачок, подвесил его на шнурке и проверил намагниченность объекта. Железка слегка отклонилась от вертикали.
– Хм… – принял к сведению Оскар, но продолжил путь. Сегодня ночью перед ним стояла совершенно другая задача.
Дверь в подъезде Зубова была открыта. Соседи с нижнего этажа спешно переносили вещи в машину. Немноголюдный митинг стоял тут же, но помогать никто не спешил. Оскар ненадолго присоединился к толпе. Из обрывков фраз стало ясно, что обитателям дома «надоело терпеть…», их «нервы уже на пределе» и вообще, «нету сил продолжать жить дальше в таком же духе». Почему переезд происходит в такой спешке и ночью, Оскар не понял. Его несовершенный французский не позволил влезть в разговор посторонних людей. Оскар прошел в подъезд, поднялся к квартире Зубова и понял, что Жорж переехал раньше соседей. Внутри помещения ничто не напоминало о прежнем хозяине. Только сломанная клюшка для гольфа торчала из корзины для зонтиков. В пустой гостиной с видом на порт Эркюль, перед балконом на голом полу сидел в хлам пьяный граф Виноградов с бутылкой джина в руке и обнимал такую же пьяную девку.
– Кукла моя… – обратился Оскар к мадмуазель на корявом французском, – не сочти за труд, поймай такси, и чтоб я тебя больше не видел, – он помог девушке встать на ноги, вручил ей мятую юбку, которую нашел в прихожей, и проводил на лестницу.
Когда мадмуазель взялась за перила двумя руками, он с облегчением запер дверь, а крошка-граф допил остатки джина.
Оскар подошел к балкону. «Только очень уверенный в себе человек может зайти на борт «Рафинада», – вспомнил он напутствие Зубова. – Только чрезвычайно уверенный…» Нехитрая истина, забытая в Сен-Тропе, стоила ему позора, но времени горевать об упущенном не было. Огни порта ненадолго вернули ему вкус к жизни. Он вспомнил, как влюбился в этот город с первого взгляда и с тех пор ни разу не изменил ему ни с одним другим городом мира.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – произнес пьяный граф. – Только не надейся на это. Когда Мирка застукала меня в кровати с одной веселой мадам, мне сделали прививки от всех болезней. Даже от тех, которыми человечество не болело. Лекари форта превратили мою жопу в дуршлаг. Я на нее год сесть не мог. Так что теперь не рассчитывай от меня избавиться. Я буду жить долго назло тебе! – пригрозил граф. – Если б ты сделал ключ, чертов физик… Если б ты, гад, не выпендривался, а работал, я бы прожил все двести лет.
– Неужели?
– Мы могли бы погасить волну и жить дальше. Могли бы?
– Погасить волну? – «чертов физик» задумался. – Вряд ли. Хотя… не вижу ничего невозможного в том, чтобы выйти из волны, имея ключ и хотя бы один доступный дольмен. Только не собираюсь в этом участвовать.
– Но критической точки вам не пройти, – вздохнул граф и стукнул бутылкой о паркет. – Вам… – уточнил его сиятельство. – А мне одному ничего не нужно. Зачем я буду жить, когда останусь один? Нет! – громко повторил граф и вытряс в горло последние капли джина. – Вам волну не пройти. Если я не выдерживаю, то не знаю, у кого получится … Что будет с папашей, когда он забудет таблицу умножения? Он ведь жить без нее не может. Он же загнется, а я буду на это смотреть? Сидеть и смотреть? А что еще делать? Он может предложить мне свои тупые науки, чтоб я не сдох от тоски. Конечно, они никому не помогут, но всех развлекут. А что я могу предложить ему, когда мы войдем в эту самую… точку?
– Партию в теннис, – посоветовал Оскар.
– Пошел ты… – пустая бутылка вылетела на балкон и разбилась о перила. Осколки посыпались вниз. – Зачем ты пришел? Чтобы смеяться над моим горем?
– К тому времени, когда все начнется, ты должен стать первой ракеткой. Или хотя бы научиться играть так, чтобы не стыдно было ваше сиятельство на корт выпустить.
– Ты пришел издеваться… – с обреченной уверенностью констатировал граф. – Надо бы встать и набить тебе морду, но я не буду. Знаешь, почему я не набью тебе морду? Потому что я люблю тебя, сволочь такую. Я тебя люблю, как брата, а ты меня никогда не любил, потому что я никто, меня нет. Нет судьбы – нет человека. Нельзя же любить пустое место.
– Я говорил с твоим Гидом.
– Ах вот оно… К тебе приперся. И к папаше ходил. То есть, к дяде Натану тоже… Натан его выгнал, а ты? Вы обсуждали меня? Все кости мои перетерли? Представляю, что он наболтал. И на чем сговорились?
– Слушай, крошка, что я решил… Иди сюда, посмотри на гору.
– Чего? – Эрнест попробовал встать, но шлепнулся на четвереньки.
– Ползи сюда… – Оскар указал на вершину горы, на которой стоял белый двухэтажный дом без окон и дверей, с плоской крышей, плотно уставленной антеннами.
– Чего я там не видел?
– Слушай меня, малыш. Если каждый день ты будешь пробегать кросс до белой будки и обратно…
– То что?
– Я обещаю, что сам подготовлю тебя к турнирам.
Эрнест, неуверенно стоявший на четвереньках, рухнул на пол и поранил руку осколком стекла.
– Ну… – не поверил он.
– Кажется, я понял, как надо тебя тренировать.



С утра и до обеда Эрнест хвостом ходил за Оскаром по городу, то забегал вперед, то семенил позади всюду, где физик решал вопросы. Он опустошал одну за другой бутылки с водой, забинтованной рукой прикладывал к голове мокрое полотенце и осыпал своего товарища вопросами.
– Как ты сможешь меня учить? – недоумевал Эрнест. – Как, если сам не понимаешь игру? Даже тренироваться с тобой невозможно, потому что ты ни разу не попал по мячу. При мне ни разу. Может быть, ты закончил ускоренные курсы тренеров? Нет, ты не вылезал из дикого леса. С чего ты взял, что можешь тренировать? А деньги где? Знаешь, сколько потянет проект? Знаешь, какие будут расходы? Оскар, о чем ты думал, прежде чем меня обнадежил? Зачем сказал это? Признайся, зачем? Понимал же, что я теперь спать не буду… – Эрнест дождался, пока Оскар дозвонится до Даниеля и обсудит побег девиц. Это время Эрнест использовал для того, чтобы намочить полотенце и купить еще одну бутылку воды. – Оскар, как можно кидаться такими обещаниями? Я думал, ты серьезный мужик. А теперь… тебя не узнать. Одичал в лесу. Я отказываюсь понимать, зачем ты это сказал. Чтобы меня успокоить, да? Но ты же знал, что я потом разозлюсь еще больше. Нужна тренировочная база. Где база? Мне в этой жизни струны перетянуть не дадут без скандала. Знаешь, сколько массажистам теперь платят?.. – Эрнест дождался, пока Оскар позвонит Фреду, обсудит перспективу дальнейшей аренды чердака в «мастерской Анри» и отобьется от ненужных вопросов. – В конце концов, могу я узнать, кто тебе отвалит миллион? Форт отвалит? У тебя в кошельке не хватит денег, чтоб дозвониться туда. У тебя не хватит даже поужинать. Что ты собираешься ужинать сегодня вечером? На какие шиши? А спарринг? Со мной никто не согласится тренироваться за просто так, если даже за деньги не соглашаются…
– Слушай, крошка, – Оскар остановился посреди тротуара и развернул бумажник, а Эрнест тут же сунул в него любопытный нос. – Слушай, что я тебе скажу. На ресторан не рассчитывай. Хватит только на пиццу в забегаловке итальянца. К тому же придется пригласить Фреда и всю компанию. Если не ошибаюсь, ты мечтал обыграть Федерера?
– Мало ли о чем я мечтал, – сконфузился граф. – Хочешь, чтоб я сыграл с ним на деньги? Хочешь, чтоб всю родню пустил по миру без штанов?
– Я хочу, чтобы он был твоим спаррингом.
– Чего? – не понял Эрнест, но продолжил преследовать Оскара, размахивая пустой бутылкой и прикладывая к голове полотенце. – Чего ты сказал насчет спарринга? Да у меня язык не поднимется… Я и тебе не позволю… Нет, такие шуточки не пройдут. Что ты придумал? Немедленно расскажи…
Оскар уверенной походкой направлялся к мастерской и мало обращал внимание на вопросы. Его мысли занимали совсем другие образы и проблемы.
– Вот, что ты сейчас сделаешь, – Оскар остановил Эрнеста у витрины ювелирного магазина. – Сейчас ты ровной походкой зайдешь туда и, стараясь не дышать перегаром, на хорошем французском спросишь, принимают ли они на комиссию изделия из золота. Скажешь, что получил в наследство золотой сервиз. – Эрнест икнул. – Понял? Топай…
– Принимают, – ответил Эрнест, взявшись за дверную ручку. – На двери написано, что принимают. Что? Идти, спрашивать, или уже не строить из себя идиота?
– Вспомни, кто ты такой и иди.
– А кто я такой? – испугался Эрнест.
– Ты граф Виноградов, наследник знатного русского рода, будущий игрок мировой десятки, владелец яхт и особняков на Ривьере.
– Вот это мне нравится, – согласился граф и был за шиворот внесен в магазин.
Оскар осмотрел экспозицию, взял в руки серебряное блюдо для фруктов и приценился. Сумма показалась физику приемлемой. Он вынул потертую кредитку, и девушка за прилавком радостно ее приняла.
– Сказать ей по-французски, что ты мошенник? – шепнул на ухо граф.
– Если ваше сиятельство желает приобрести фингал... Можешь еще добавить, что я нелегал и документы у меня фальшивые. Тогда останешься без ужина и без тренера.
– Мадмуазель, – обратился к продавщице Эрнест, дружески обнимая товарища. – Этот скромный мужчина – будущий миллионер и гениальный ученый. К тому же временно неженат. Сегодня он угощает пиццей всю улицу. Не желаете присоединиться?
Девушка улыбнулась, вручая покупателю блюдо в фирменной упаковке. «Как меня задрали эти пьяные русские рожи», – было написано на ее милом личике.



Утром следующего дня Оскар Шутов спустился с чердака с золотым блюдом в руках.
– Оска…ар? – удивилась Тати. – Что это? Можно мне потрогать?
– Отдай Фреду, – попросил ее физик. – Пусть сдаст вещицу в ломбард и вычтет с меня за аренду. От того, что останется – десять процентов ваши, можете между собой поделить. Остальные деньги сюда.
– Где ты это нашел?
– Наследство получил.
– У тебя кто-то умер?
Оскар снял очки, заменяющие компьютерный монитор, и с раздражением посмотрел на девицу.
– Хорошо, хорошо, – засуетилась она. – Я отдам.
Вечером мастерскую посетил Фред. Его карманы топорщились от купюр. Борода была не на шутку взлохмачена. Волосы на макушке сами собой завернулись в дреды. Фред курил на ходу, роняя пепел, ругался, как кучер, и щурил глаз, отсчитывая банкноты.
– Тре бьен! – сказал Оскар, не глядя на пачку денег. – Мерси боку.
– Пиво будешь? – пригласил Фред. – С прибыли угощаю.
– Некогда.
– Работу нашел?
– Банк ограбил.
Татьяна больше не задавала вопросов. Она молча готовила завтраки и оставляла их на подоконнике. Иногда относила Фреду золотые сережки, доставшиеся Оскару в наследство. Подсвечники, кувшинчики, вазочки и цепочки. Однажды девушка подержала в руках настоящий сервиз из чистого золота. Подержала и тоже отнесла, куда велено. Хмурый Фред все чаще поднимался к Оскару с карманами, полными денег, и показывал подруге неприличный жест в ответ на вопросы. Таня поняла, что Оскар не физик, а главарь русской мафии, который наконец-то прекратит скитаться по чердакам и купит дом в Монте-Карло. Бросит американскую подругу, женится… Но однажды девушка удивилась, принимая партию барахла.
– Ой, – сказала она, – у меня было точно такое колечко, только серебряное.
– Так… – сказал Оскар. – Танюха, прости! Ты случайно не потеряла его… где-то здесь?
– Потеряла, но где – не помню.
– На… – молодой человек надел колечко на палец девушке, – подарок, – сказал он.
Счастливая Тати с улыбкой бродила по улицам и щупала окольцованный палец.

Высокая пернатая сущность в цветастом пончо застала Натана на крыльце с сигаретой. Много тяжелых дум скопилось в профессорской голове. Много непрочитанных документов, привезенных Некрасовым, пылилось, сваленными на стол. Все больше таблеток уходило на то, чтобы привести в порядок давление.
– Ждешь? – спросила сущность, и Боровский вздрогнул.
Он понял, что потерял связь с реальностью. На кончике сигареты нарос столбик пепла и накренился. Сквозняк приоткрыл на веранде дверь. Профессор почувствовал, что замерз в телогрейке. Двор припорошил снежок и сравнял с землею квадратную площадь, засыпанную щебенкой. Профессор вспомнил, что вышел взглянуть, не едет ли к его дому такси, и забылся в пустых ожиданиях. Такси мерещилось ему каждый раз, когда тоска брала за душу, и тишина казалась невыносимой. Сегодня призрак желтой машины был особенно ясным.
– Ждешь… – убедился Ангел. – Не жди, не приедет.
– Опять вы?.. – возмутился Натан. – Сколько раз я просил сюда не ходить, не разговаривать со мной! В конце концов, я буду вынужден обратиться в полицию.
– Холодно, – сущность съежилась, кутаясь в пончо.
– Тем более. Вы можете простудиться. И вам здесь нечего делать.
– Мне теперь нигде делать нечего. Сынок твой в больнице. Совсем дела его плохи…
– Эрнест? – Натан Валерьянович выпрыгнул из телогрейки и заметался по крыльцу в поисках телефона, а сущность сжалась от холода. – Как в больнице? Кто в больнице?
– На скользкую дорожку ступил твой сынок, – ответил незваный гость. – И вот поскользнулся. Я хотел купить твою землю и построить хорошие корты. Но мне сказали в управе, что земля не принадлежит никому. Они сказали: Натан Валерьянович хороший мужик, но жить рядом с ним до ужаса страшно. С тобой действительно страшно жить?
– Что с мальчиком? – волновался Боровский.
– Угробили парня и денег не заработали. Я предупреждал… – профессор убежал в дом, а Ангел тяжко вздохнул, – …я предупреждал: не надо делать ставки на этой неделе. На следующей – было бы в самый раз!
– Что случилось? – испугался Савелий.
Боровский схватил телефон и замер в ожидании связи. Огромное существо проникло в дом вслед за хозяином и встало в дверях.
– Юля!!!…
– …Все нормально, Натан Валерьянович, – ответил спокойный голос. – А откуда вы знаете? Нормальные физиотерапевтические процедуры…
– Что мальчик делает в больнице?
– Ничего особенного. Рисуется перед медсестрами. Конечно, походил с недельку на костылях, зато теперь здоровые ноги… ничего мы вас не обманываем. Хотите – приезжайте и посмотрите.
– Юля, никаких турниров! Какой еще турнир? Он совершенно неподготовлен.
– …Нет, Натан Валерьянович, мы готовим его, и будем играть. Мы уже заявились. Даже собираемся выиграть. Если получится… Оскар сказал, что на этот раз все должно получиться. Оскар замечательный менеджер. Он пошел туда с прибором, и мы попали в квалификацию.
– Дурак! – обиделся Гид. – Пошел бы не с прибором, а со мной – получил бы вайлд-карт, – но профессор лишь отмахнулся.
– Юля, но это… То, что вы вытворяете, ни в какие ворота не лезет.
– Стыд и позор! – подтвердил субъект в перьях. – Вот до чего докатится человечество, когда отобьется от рук.
– А вы перестаньте влезать в разговор. Пойдите прочь! Кто вас звал в дом? Юля! Слышишь меня, девочка? Занятия идут полным ходом, он пропустит курс, потом будет трудно нагнать. И тебе тоже не мешало бы чаще появляться в университете.
– А лучше бы и не отлучаться оттуда, – добавил Гид.
– Я просил вас уйти! Юля…
– Натан Валерьянович, мы все успеем, – уверяла девушка. – Сыграем турниры, в которые заявились, и пришлем его к вам.
– Юля, я поражаюсь вашему легкомыслию! Пусть Оскар немедленно мне позвонит! Пусть Эрнест… Нет, я сам к вам приеду.
– Вот, вот… Езжай и ремень с собой захвати.
– Приезжайте на финал, Натан Валерьянович. В этом «челленджере» у нас один серьезный соперник – аргентинец, и тот в финале.
– Нет, Юля!
– Если конечно мы до финала дойдем. Приезжайте в конце недели, когда будет ясно.
Обескураженный Натан опустился на табуретку.
– Поезжай сейчас, – настаивал Ангел. – Твой щенок продует уже в понедельник. Зачем рисковать? Аргентинец заказан. Через сезон он войдет в итоговую восьмерку, а твой молокосос так и будет прыгать на костылях. Поезжай, привези его сюда, отдай мне и ни о чем не печалься. Будет ему физика с математикой. И ноги будут здоровые и голова на месте.
– А ну-ка сейчас же, немедленно убирайтесь из моего дома! – приказал Натан и хмуро посмотрел на гостя. Тот попятился было к двери, но никуда не убрался.
– Не позволяй им играть против правил, – настаивал Гид. – Пожалей своих деток, Натан. Напомни им, что бывает с теми, кто нарушил закон. С ребенком должен работать тренер. Представь, какой бардак начнется, если ты будешь учить его теннису, а я наукам.
– Если вы считаете себя профессионалом, пойдите, займитесь делом! Пойдите в спортивную школу, там много талантливых ребят. Чтобы я больше не видел вас рядом с Эрнестом! – Натан захлопнул дверь перед носом непрошеного визитера и приник к трубке. – Юля, девочка моя, но как же он будет играть с мастерами, если не умеет держать себя в руках? Раз-два промазал и настроение никакое. Чтобы играть с профессионалами, нужна колоссальная подготовка. Не только физическая. Вы же швырнули на корт мальчишку. Неужели вы не видите, что он не готов?
– Что вы, Натан Валерьянович! Вы не видели, какая у Эрни подача. Его профессионалы боятся. Оскар однажды умудрился подставить под его подачу ракетку... Мы его потом из-под скамейки достали.
– Боже мой… – испугался Натан.
– Оскара из-под скамейки достали, – уточнила девушка. – Ракетку нашли в кустах за кортами, а мячик… даже и не искали. Натан Валерьянович, он на одной подаче может выигрывать.
– Вы… – Натан схватился за сердце. – Юля, я умоляю, держитесь подальше, когда он на корте. Зачем вы топчетесь возле него. И тебе, и Оскару лучше находиться за ограждением, когда взрослые парни играют. С какой стати брать ракетку и лезть под подачу? Лучше бы Оскар взял бумагу и написал заявление в аспирантуру, пока там есть свободное место. Что я смешного сказал? Ничего не сказал смешного… Будет смешно, когда я приеду и наведу порядок… Где вы тренируетесь? Юля, я хочу знать. Никаких секретов от меня больше. Никаких «потерпите, Натан Валерьяныч». Я достаточно натерпелся…
– Натан Валерьянович, мы вас ждем на финал. И готовимся. Оскар с Эрнестом по вечерам пьют чай и беседуют на тему механики крутящихся тел…
– Не верю в чаи! – сердился Натан. – Не верю ни в какую механику! Я закрываю глаза и вижу, как вы напиваетесь пивом и спорите с Гидами, которые только и ждут, чтоб вы перессорились между собой. Как вы тренируетесь? Я не понимаю, где вы берете тренера? На одной теоретической подготовке играть невозможно, и ваша «механика крутящихся тел» никакого отношения не имеет ни к науке, ни к спорту!
– Что вы, Натан Валерьянович, какое пиво? У нас спортивный режим. По сравнению со мной, ребята убежденные трезвенники.
– Все! – решил Натан. – Не верю больше ни одному обманщику. Мое терпение лопнуло. Я выезжаю.

Натан Валерьянович понес табуретку в комнату, чтобы снять чемодан с антресоли, но высокий «индеец» опередил его замысел. Он развернул чемодан на столе и складывал в него вещи. В прошлой жизни эту работу выполняла Розалия Львовна. Она собирала мужа в дорогу за пять минут и не забывала ни одной мелочи. Профессор же, лишившись семейного благополучия, собирал чемодан неделю и обязательно забывал что-то важное. В этот раз он напрочь забыл, что нормальные люди кладут в чемоданы, и лишь беспомощно стоял у стола.
– Я давно не работаю в челленджерах, – оправдывался индеец. – Все мои давно в первой сотне. Если твой засранец хочет зарабатывать деньги, а не травмы, пусть подумает, с кем тренироваться. Так и скажи, мол, кишка у них тонкая поперек Гида лезть в тур.
Ангел положил в дорогу электробритву, теплую пижаму, чтобы профессор не зяб в гостинице, пару свежих рубашек и кипятильник с длинным шнуром. Натан не решился напасть на заступника в критический момент жизни. Он вышел из комнаты, чтобы позвонить Розалии в Тель-Авив, но передумал и набрал номер справки аэропорта. На Монте-Карло билеты были раскуплены. Профессор стал соображать, как добраться до цели на перекладных, но разобраться не успел. Диспетчер распознал в нем дебила и прекратил разговор. Натан Валерьянович вернулся и стал наблюдать, как чемодан, распластанный на столе, наполняется предметами гардероба.
– Не закроется, – сказал он, когда куча переросла разумный предел.
– Спокойно, папаша!
– Там слабый замок…
Ангел сдавил чемодан, как сэндвич, и защелкнул замки. Кривой и несуразный, похожий на раздутую грелку, чемодан напрягся по швам, затрещал и лопнул, изрыгнув содержимое на пол.
Сава Некрасов примчался на звук.
– Сынок? – участливо спросил он, и Натан лишь кивнул в ответ. – Срочно надо уехать?
– Не стоило оставлять их одних, – сокрушался профессор. – Никогда, Сава, ни за что на свете нельзя надолго оставлять детей. Даже если они кажутся взрослыми.
– Вы их недооцениваете. Натан Валерьянович, это болезнь всех без исключения родителей. Переживите ее достойно. Поверьте, вашим детям не станет легче, если вы угодите в больницу. Тем самым вы только усложните им жизнь, – Сава попробовал застегнуть чемодан, но только больше рассыпал его. – Ну и пусть, – сказал он. – Надо подъехать в поселок и купить чемодан побольше. Сейчас мы с вами выпьем кофе, позавтракаем и подумаем, как быть.

Сава поставил сахарницу на кухонный стол, покрошил колбасу колечками в вазочку для варенья, вынул из буфета две чашки. Натан убедился, что Некрасов в упор не видит ряженного «индейца», присевшего у стола. Гид виновато прятал глаза. Растерзанный чемодан занимал половину комнаты.
– Если хотите знать мое мнение, – рассуждал Сава, – ничего опасного в их затее нет. Ваши дети ввязались в абсолютно бессмысленную работу. Титаническую, кропотливую, интеллектуально и физически затратную, но, к сожалению… Я уже объяснял, Натан Валерьянович, что история нашего мира пишется не людьми. Она пишется совершенно другими авторами.
– Да, – согласился Гид и одобрительно потряс перьями. – Такими дураками пишется ваша история, что лучше сдохнуть невеждой, чем прочитать такое.
– А если люди мешают ее писать? – спросил профессор. – Что наши «авторы» делают с такими людьми?
– Зачастую не принимают в расчет.
– Да, – согласился Ангел, – прихлопнуть Человека недолго. Прихлопни одного, на его месте появится десяток таких же оголтелых и наглых. Так стоит ли брать грех на душу? Не принимать в расчет – вот мудрая тактика.
– Тем более… – переживал Натан. – Как я могу позволить своим детям положить жизнь на то, что бессмысленно и к тому же опасно. Детям, которые не понимают, что такое электричество, и ковыряют ножницами розетку… Если б у вас были дети, Савелий, вы бы позволили это делать? Вы бы допустили, чтобы они играли на рельсах, пока нет поездов? На то мы и родители, чтобы их беречь.
– До каких пор?
– До самой смерти! – ответил Натан, предупреждая реплику Гида. – До тех пор, пока они дети, а мы родители, мы будем продолжать их беречь, насколько нам это будет позволено. Они, мои несчастные сумасшедшие дети, конечно, не смогут нарушить порядок этого мира. Только перепишут рейтинг мирового тенниса. Всего на одну строчку. Они не понимают, что такое сдвинуть строчку в истории мира. Это все равно, что сдвинуть электрон внутри атома на другую орбиту. Я знаю своих детей и, к сожалению, не могу повлиять на них. Все, что я могу – это защитить. Если бы их всех вернуть в юный возраст и отдать на воспитание Розалии Львовне, я был бы спокоен, но однажды они вырастут, а некоторые… – профессор поглядел на невидимую Савой сущность, которой давно пора было выйти вон. – Некоторые Гиды-руководители уже поджидают их за порогом. Они будут делать ставки на их будущее, спорить с коллегами, встанет мой ребенок на ноги после травмы или останется инвалидом. Они будут ставить подножки и за уши тащить туда, где сорвут с моего ребенка куш. А потом показывать молодым ребятам галереи славы и говорить, что мы в этой жизни всем обязаны им. – Натан поднял глаза на стенку, увешанную фотографиями детей. Особенно красочным среди них выглядел портрет Левушки – гордости семьи Боровских. Мальчик с необыкновенно умными, не по годам печальными глазами, обнимающий толстую книгу. – Чем старше они становятся, признался Натан, – тем больше за них боюсь. А уж как я боюсь за Эрнеста, тут словами не передать. Даже думать о плохом не хочу.
– А я, в отличие от вас, только и занят, что думами о будущем ваших детей, – признался Некрасов. – Мы обязаны… Мы просто не имеем права не принять меры для их спасения. Да, они заняты бессмысленной, бесполезной работой, но для чего они это делают, Натан Валерьянович? Ничто в природе не делается просто так, и мы с вами, и ваши детишки – одна и та же разумная природа мира. Если вы не принимаете моих доказательств, то поверьте им: человек ни на что в этом мире не имеет права. Ни на строчку в таблице рейтинга, ни на то, чтобы сдвинуть атом с орбиты. Мы входим в критическую фазу развития мира, и теперь без ключа дольмена не сможем сдвинуть с места даже порванный чемодан.
– Поедемте со мной, Савелий! Я их увижу живыми, здоровыми, и успокоюсь. А вы – попробуете доказать моим детям то, что так убедительно говорите мне.
– Сейчас? – удивился Некрасов.
– Сию же минуту! Сей миг, – профессор посмотрел на чемодан и вспомнил, что билеты в Европу раскуплены на неделю вперед. – Поедем к финалу, – согласился он. – Когда Эрнест проиграет турнир, проще будет образумить горячие головы.

До финала Натан Валерьянович успел раз десять позвонить Юле, но не получил ответа ни на один из интересующих его вопросов: каким образом Оскар, ничего не понимающий в спорте, воспитывает звезду, и где находит для этого средства.
– Все нормально, – успокаивала профессора девушка.
– Не ругайте мальчика, если он проиграет.
– Мы никогда не ругаем его за проигрыш. Мы ругаем его только за поведение на корте.
– Эрнест ругается матом?
– Ну, что вы!
– Эту привычку надо искоренять беспощадно! Пусть судья снимает с него очко за каждое бранное слово, – предложил Натан. – И за каждую сломанную ракетку тоже. А вы побольше говорите с ним. Русский язык у парня совсем пропадает.
– Не беспокойтесь, Натан Валерьянович, Оскар тренирует его по-русски. А если надо – сам снимет с него очко за хулиганство.
– Значит, хулиганит.
– Эрни теперь идеальный ребенок. Он так много работает, что сил на безобразия не хватает.
– Ой, какие обманщики! – возмущался профессор.
– Вы его не узнаете.
– Ой, какие ж вы болтуны…



День финала выдался необыкновенно жарким. На стадион, пустовавший неделю, откуда ни возьмись натолкался народ. Организаторы решили открыть дополнительную трибуну и лавочку с прохладительными напитками в парке, примыкающем к стадиону. Оскар попрощался с Эрнестом за час до игры и твердо решил не звонить. Но все-таки набрал номер и застал его сиятельство в раздевалке:
– Не настраивайся на победу! – сказал Оскар. – Настраивайся на работу! Мне не важно, победишь ты его или нет, мне важно как ты будешь держаться против него все три сета.
Не дождавшись ответа, Оскар сунул в карман телефон и почувствовал дурноту. Не то от жары, не то от дехрона, а может быть от потных подростков, бегущих кросс по аллее. Оскару сделалось так дурно, что он оперся на стойку бара. «Холодного пива! – осенило его. – Полжизни за банку холодного пива и больше ничего. Напиться, забыться, проснуться и позвонить Юльке. К тому времени должен быть результат». У бара суетился народ, которому давно было пора занять места на трибунах. Народ разбирал мороженое и вел себя беззаботно, а Оскар валился с ног от усталости. «Конечно, – думал он, – их дети финал не играют. Они могут себе позволить трескать мороженое. Счастливые. Может, зря я не выспался?»
Ночь накануне Оскар просматривал видеозаписи игр аргентинца. Всю ночь размышлял, что он забыл сказать своему подопечному? Какой совет не дал, от чего не предостерег. Пройдет час, пройдет два, и толпа, поедающая мороженое, будет гоготать во все горло над провалом юного графа.
Толпа продолжала топтаться у бара. Оскару стало хуже. Он охладил ладони о банку пива, вынутую барменом из холодильника, влил в себя, сколько смог, и зрители перестали быть похожими на армию неприятеля. Мир вокруг постепенно утратил враждебность. Западная трибуна, нависшая над парком, уже не напоминала вознесенный топор, а раскаленный асфальт – предбанник ада.

– Вот ты где! – Юля выросла перед ним внезапно, словно джин из холодной банки. – Я хотела сказать, что приехал Натан Валерьянович и Савку привез. Нам можно сесть с тобой рядом? Или лучше подальше?.. Понятно, – девушка забрала у Оскара банку. – Тогда встретимся после игры. Ты не будешь?.. Я допью, хорошо? – Она сделала пару глотков и достала из кармана визитку. – Подходил ко мне снова тот мэн белобрысый. Помнишь его? Сашу Шишкина помнишь? Говорил, если графу нужен спарринг… или консалтинг… или…
– После игры, – сказал Оскар. – Раньше соображать не начну.
– Оскар, начни! Подумай, почему он называет Эрнеста «графом»? Разве мы где-нибудь указывали титул? Этот Саша хорошо играл в юниорах, а сейчас работает детским тренером. Может, они раньше пересекались?
– Спроси у Шишкина.
– Он ничего не помнит, но уверен, что Эрни надо было с детства работать левой рукой, а не правой. Откуда он может об этом знать?
– Юлька, отстань.
– Возьми визитку и позвони ему, – сказала девушка. – Этот Шишкин сказал, что умеет делать массаж. Хвалит себя. Говорит, что на этом турнире уже заработал на видеокамеру. Мало того, купил и носится с ней, как с писаной торбой. Сказал, если нужно работать с графом, то он согласен в любом качестве.
– После игры…

Юля исчезла. Оскар не помнил, как дошел до трибуны, не помнил, как занял место. Не заметил, как кончилась разминка и началась игра. Он совершенно не соображал, что творится на корте, с замиранием сердца поднимал глаза на табло. Длинная фамилия «Виноградофф» не поместилась в строку, поэтому была урезала посередине. Цифры на часах начали отсчет времени перед концом света.
Весь первый сет Оскар смотрел на пивную банку, на дне которой плескалось немного жидкости. Реакция публики оглушала и сбивала с толку. Оскару мерещились позорные ноли, Солнце слепило глаза, жара размягчала рассудок. «Вовремя я напился», – пришло в голову Оскару. Мысль о том, что он сидит здесь тупой и немощный в тот момент, когда надо что-нибудь предпринять, разозлила его, заставила достать из сумки Греаль.
Оскар выплеснул в прибор остатки пива и свет померк. Солнце перестало слепить глаза. Его просто не стало видно на низком небе, укрытом ровными облаками. Сквозь туман, растворенный в воздухе, светились рунические символы на табло. Публика замолчала. Оскар глянул на корт. Трое «помощников», вооруженных теннисными ракетками, не стесняясь, стояли на задней линии, трое у сетки. Один бессовестно шатался по корту, уворачиваясь от мяча, и совершал устрашающие пассы руками. В каждом углу стадиона стояло по высокой фигуре. У судейской вышки их было несколько штук. Двое спорили в проходе прямо во время розыгрыша. Люди с трибун исчезли. А кто не исчез, превратились в зомби. Мало кто из них, жизнерадостных и веселых, производил впечатление болельщиков, понимающих, что творится вокруг. Среди них Оскар узнал мужчину по имени Саша Шишкин, который за прошедшую неделю порядком его утомил. Этого персонажа Юля наняла в качестве консультанта, но тот решил всерьез пристроиться к компании и не стеснялся рекламировать свои достоинства.
Саше было на вид лет сорок. Саша не имел серьезной работы и был толстоват для спарринга. Оскару не было бы до Саши дела, если б тот не сидел на трибуне и не болел за графа так живо, словно видел, что творится вокруг.
Оскар спустился к корту, перелез через рекламный щит и встал рядом с высокой фигурой, охраняющей заднюю линию за спиною Эрнеста. Фигура спрятала ракетку в складках широкой одежды.
– Я сказал, что не собираюсь терпеть это свинство? – спросил он, и высокое существо потупило взгляд. – Я сказал, что ваше место в зрительном зале? Предупредил же, что буду принимать меры. Предупредил или нет? Мне остановить игру, собрать пресс-конференцию и показать на ней ваши рожи? Будем делать сенсацию или разойдемся с миром?
Существо еще пуще потупило взор и отступило от задней линии.
– Вон отсюда! – настаивал Оскар. Он дождался, когда Гид залезет на трибуну, и подошел к его товарищу.
– Что мы здесь делаем? – обратился Оскар к очередному «помощнику». Гид не взглянул в его сторону. – Значит так, друзья мои, или вы сейчас всей бригадой идете домой отдыхать или я снимаю на камеру вашу деятельность.
– Хм… – ответил Гид. – Не возьмет твоя камера!
– Спорим, возьмет? На что поспорим?
– И где она?
– У надежного человека.
– Покажи.
– Сейчас… разбежался. Зачем тебе на нее смотреть?
– Может, куплю.
– Так я и продал. Может, мне самому пригодится. А тебе… – Оскар почувствовал резкую боль в груди, словно сердце внезапно сжалось, задрожало и замерло. Дыхание остановилось, подогнулись колени. Оскар упал на корт и слушал удары мяча, пока не лишился сознания.

Шум трибун разорвал ему уши, когда первый сет подходил к концу. Небо опять ослепило Солнце. Оскар лежал на бетонном полу между рядами кресел. Чья-то заботливая рука поливала его водой из бутылки.
– Пришли в себя?.. – Оскар узнал шевелюру Шишкина, торчащую ежиком на макушке. – Массажист помог ему сесть. – Ничего фатального. Ангельская Стрела. Прямо в сердце. Я не успел понять, откуда она прилетела, может, вы видели? Ничего, пройдет… Если здоровье хорошее – ничего не случится. У вас хорошее сердце? – Он вылил на Оскара остатки воды и достал полотенце. – Посидите спокойно.
– Проиграл? – спросил Оскар.
– Первый сет заканчивает. Ведет с брейком. Сейчас на подаче.
– Кто?
– Граф. Парень неплохо держится. Ей-богу, неплохо. Нет, первый сет он возьмет, но потом, вероятнее всего, возьмутся за него. Видите, сколько их здесь? Аргентинца явно ведут. Граф не справится. Они все силы сюда подтянули. А что вы хотели? Решающий матч. Если аргентинец сдаст – большой вопрос, будут ли его патронировать дальше. Нет, не сдаст, – пришел к выводу Саша. – Помогут. Они не бросают своих ведомых. Ведь это хорошие очки. Через год он будет играть в первой сотне. Через два в десятку войдет. Аргентинец должен брать турнир. Тут ничего не поделать.
Шишкин помог Оскару вытереться и достал из сумки вторую бутылку.
– Неужели с брейком ведет? И ничего нельзя сделать?
– Их много, – напомнил Шишкин. – Первый раз вижу столько. Хотя, конечно, шанс всегда есть. Если бы их как-то отвлечь. Если сможете сделать так, чтобы они ушли и долго не возвращались… граф успеет. Как ловко вы загнали на трибуну линейного! – восхитился массажист. – Нет, по одиночке их гонять бесполезно. У графа появится шанс, если смоются все.
– Как это сделать?
– Один на вашем месте бомбу в самолет положил. Тогда их подопечные летели их Лондона в Штаты. Всей толпой ломанулись с игры. Только бомба кладется заранее. Если заранее не позаботились…
– Как-то не догадался.
– Вам уже лучше?
– Я просто в нирване.
– Понимаю. Но что же поделать? Известно, что они падки на всякие побрякушки. Например, на теннисные ракетки нереально больших размеров. Однажды партию мега-ракеток заказали специально, чтобы их отвлечь, и вовремя выбросили в продажу. Как раз, когда они взялись за свое черное дело. Представляете? Помогло. Еще и повздорили между собой, когда товара на всех не хватило. Ребята тогда благополучно сыграли. Предложите им что-нибудь, чего они не видели до сих пор. Они заводные... Сразу видно, что игра для них – чистое развлечение.
– Тогда зачем они это делают?
– А что они делают такого особенного? – удивился Шишкин. – Просто болеют. Просто помогают своим. Так же как мы. Только по-своему. Вон, посмотрите на аргентинцев, как разорались. Тоже ведь свинство по отношению к графу, орать под руку. Не знаете, граф понимает испанский?
– Сейчас он даже русский не понимает.
– Вот! А вы говорите!.. Сколько страстей вокруг! Им нравится. Не придумали б люди игр, откуда бы Ангелы знали, что такое настоящая страсть? Вот я, например, приобрел сегодня видеокамеру, – Шишкин достал из сумки аппарат, упакованный в фирменную коробку. – Та еще безделуха. Оператор из меня никакой, и снимать пока нечего, а как долго я об этом мечтал…
– Одолжите коробку, – попросил Оскар, и массажист перестал беспокоиться о здоровье собеседника.
– Коробку?..
– Отдайте. Камеру заберите, а коробочку дайте мне. Зачем она вам? Лишний хлам.
Саша достал из коробки дорогую сердцу покупку.
– И фломастер мне нужен, – попросил Оскар, – желательно черный.
– Чего нет – того нет.
Оскар поднялся с места, не дожидаясь конца розыгрыша, и пошатываясь, стал пробираться к выходу. Шишкин последовал за ним.
Процессия привлекала внимание подростков с аргентинскими флагами, но сет подходил к концу, оставалось решающих два удара, и крадущиеся между рядами русские скрылись почти незаметно. Мокрый с головы до ног Оскар кинулся к бару.
– Дай черный маркер! – взмолился он, вытаскивая кошелек из кармана. – Дай карандаш, которым ты пишешь цены на вывеске. Через минуту верну.
– Что-нибудь еще? – предложил бармен, доставая из кармана толстый фломастер.
– Зачем это? – удивился Шишкин, глядя на рунические символы, которые один за другим стали появляться на коробке. – Что вы пишите? – Жирная, яркая полоса маркера растекалась на атласной бумаге. Строчки, в которых были прописаны характеристики камеры, удлинялись. Ненужное затушевывалось. – Как перевести то, что вы написали?
– Не знаешь языка?
– Он для меня очень сложный.
– Надо учить, если хочешь работать с графом. Для нас это вопрос жизни и смерти, – сказал Оскар, вернул маркер и поспешил обратно на стадион.

Как и предупреждал массажист, во втором сете за графа взялись. Все расставленные на корте силы были задействованы. Одни подправляли мячи, неточно летящие в корт. Другие гипнотизировали линейных судей. Задействовано было все, даже левые мячики, которые появлялись из рукавов и в рукавах исчезали. Оскар бы дорого дал за запись этого поединка, чтобы в спокойной обстановке проанализировать действия Гидов, но времени не было. Эрнест заметил его в перерыве.
– Что ты задумал? – спросил он. Оскар поставил коробку, исписанную греографами, на рекламный щит и оперся на него локтями. – Иди, обсохни! – граф накинул на мокрые волосы полотенце, чтобы не видеть своей физиономии на экране.
– Не дрейфь, крошка! Прорвемся, – ответил Оскар.
Он открыл бутылку воды, подаренную Сашей Шишкиным, вылил половину в прибор, и судья на вышке перестал на него коситься, словно вдруг упустил из виду.
Солнце снова пропало с неба. Яркий свет уступил место кладбищенской лунной ночи. Оскар перебрался через рекламный щит, сел на скамейку рядом с графом и поставил коробку.
– Держись, малыш! Дядя Оскар тебя в обиду не даст.
– Гиды тебя в фонтане топили?
– Играй спокойно. Сейчас я их топить буду.
Не успел Эрнест занять место на корте, как тень накрыла Оскара. Пара ног, обутых в кроссовки невероятного размера, встала возле него. Любопытный нос свесился откуда-то из поднебесья.
– Где взял? – спросил у Оскара голос, а длинный перст указал на коробку.
– Здесь недалеко, – ответил Ангелу человек и махнул рукою в сторону парка. – Давай, крошка, давай, покажи ему, на что ты способен, – Оскар потирал ладони от нетерпения, пока мячи от ракетки его подопечного мазали мимо корта. – Давай, родной! Спокойнее, не торопись! Все получится!
Следующий мяч со свистом полетел и треснулся точно в линию. И это был совершенно честный мяч. Потому что до мяча, летающего по корту, никому, кроме аргентинца и русского, дела не было. Возле Оскара собиралась толпа.
– Давай, малыш! Смотри, куда бьешь! – переживал он, распихивая толпящихся. – Отойди, видишь, я за ребенка болею!
– Откуда это? – Ангелы заслонили обзор болельщику.
– Купил.
– Где?
– Там…
– А там еще есть?
– Откуда я знаю? Отойди, не мешай.
– Зачем тебе это? Продай… – предложил субъект с длинной ракеткой в руке.
– Ну, еще чего!
– Мне продаст! – одернул его товарищ.
– Отойдите, – Оскар бесцеремонно оттащил Ангела за подол, уставился на корт, но понимать происходящее перестал. Толпа над ним загудела, загалдела. Шум перекинулся на трибуны, и через минуту уже галдели трибуны. Судья на вышке был вынужден сделать замечание аргентинским болельщикам, которые меньше всех провинились в том, что их земляк внезапно сдал гейм.
– Послушайте… займитесь, наконец, своими делами. Вы мешаете всем.
– Пойдем, – Ангел приподнял Оскара со скамейки за шиворот. Тот едва успел подхватить коробку.
– Не имеешь права! Это собственность! Я за нее заплатил. За-пла-тил! Понятно? Кровно заработанные. Это не по понятиям.
Оскара вынесли в парк и поставили на дорожку, по которой бегали кросс молодые спортсмены.
– Показывай, где купил.
Дорожка проваливалась под ногами, словно пляжный песок. Плотная толпа Ангелов, наряженных в кроссовки и клоунские банданы, стояла стеной между Оскаром и прозрачным сооружением, очертаниями напоминающим стадион. Сквозь толпу неслась колонна таких же прозрачных подростков, наматывая круги здоровья.
Потоптавшись на месте, Оскар побрел вперед по аллее, заставленной бледными привидениями ларьков и палаток. Он брел, пока не наткнулся на массажиста Шишкина, снимающего первые кадры на новую камеру.
– Не подскажете, где тут магазинчик с приборами? – обратился Оскар к массажисту и тот, обернувшись, остолбенел от ужаса. Его взгляд сказал обо всем, что творится за спиной собеседника: о составе делегации, о выражении лиц делегатов и их неукротимой решимости достичь цели. – Тут… группу товарищей интересует продукция российской оборонки, – Оскар постучал по пустой коробке, один из «товарищей» отнял у Шишкина камеру, подробно ее осмотрел и вернул растерянному владельцу.
– А… что з-з-за прибор? – спросил Саша, зеленея от ужаса.
– Вот! – Оскар показал расписанную коробку, – полихрональная, мультичастотная, универсальная камера четыре-дэ формата с функцией воспроизведения в цифровом и аналоговом режиме, – расшифровал он. – Не подскажете, где продаются?
– Четыре-дэ?.. – не понял Шишкин.
– Полихрональная, – повторил физик для непонятливых и ткнул пальцем в соответствующий греограф.
– Понял. Вам в ту сторону… – массажист указал на дорогу, за территорией спортивного комплекса.
Оскар двинулся в путь. Он останавливался возле случайных прохожих и подолгу беседовал с ними о магазинах и достижениях видеотехники. Прохожие неохотно говорили по-английски с привидением иностранца, мокрым с головы до ног и бледным как смерть. Иностранец приставал к уличным продавцам. С каждым из них проводил разъяснительную работу и корил за то, что плохо ориентируется в местной торговле. Одному из встречных прохожих Оскар ухитрился прочесть лекцию по физике и даже выболтал лишнего. Но люди попадались все больше простые, науки не изучавшие, и слушали откровения сумасшедшего с пониманием. Оскар сел в автобус и провалился сквозь жесткое сидение на пол. Ему стало неловко перед кондуктором. Физик признался, что выглядит неважно, потому что опробовал на себе секретное излучение, которое будет применяться для уничтожения летающих тарелок врага. За это кондуктор продал ему билет. Выйдя из автобуса, физик подружился с собакой, дремавшей на тротуаре, и поинтересовался у нее, который час. Оскар пожаловался собаке, что его часы безнадежно врут, а у него нет времени обратиться к мастеру. Ему казалось, что прошла вечность, но стрелки сдвинулись только на пятнадцать минут.
– Так вот же магазин бытовой техники, – надоумил его прохожий. – Здесь бытовая техника, а с другой стороны бытовая химия. Только не перепутай.
Стеклянную дверь магазина физик прошел насквозь, за ним проследовала делегация Гидов.
– Нам таких приборов на всю компанию, – сказал он и выставил на прилавок коробку.
Девушка взяла предмет, повертела в руках, почитала руны.
– Нет, – сказала она. – Таких уже нет. Могу предложить квантовый пылесос. Он тоже мультихрональный и поличастотный.



– Вот он! – услышал Оскар сквозь сон. – Идите сюда, он здесь! Спит! Мы его ищем, а он спит! – штора распахнулась. Свет дня ворвался в гостиничный номер. – На, держи! –Эрнест поставил на подушку кубок, перевязанный ленточкой. – Видел? И это… тоже тебе… – Эрнест засунул в кубок конверт. – На опохмел.
Оскар сел на кровати. На пороге застыли счастливые Натан Валерьянович с Савой, и Юля с массажистом Шишкиным. Все замерли в ожидании реакции Оскара на первый заработок малыша.
Оскар рассмотрел чек, сопровождающее поздравление победителю турнира от организаторов, приглашение на банкет, устроенный по случаю окончания…
– На опохмел не хватит, – решил он. – Только на мороженое. И вазу… – он взял в руки кубок, неожиданно легкий для своего «золотого» достоинства. – Это можно использовать в качестве мороженицы… – но Оскара уже никто не слушал.
Натан Валерьянович доставал из сумки бутылки шампанского и упаковку пластиковых стаканов. Юля мчалась к раковине мыть виноград. Сава с массажистом тащили стол на середину комнаты.
– Знаешь, что аргентинец сказал в раздевалке? «Спасибо, что не навешал баранок, – процитировал граф. – Меня бы не поняли». Оскар, представляешь? Он боялся меня с начала турнира. Он меня! Больше, чем я его! Он считал, что я его легко обыграю.
– Сколько сетов?
– Два, – доложил крошка.
– Счет?
– По брейку в каждом. Всего и делов. А мы с тобой строили тактику…
– Молодец, – пришел к выводу Оскар и отправился в душ.
Никто не открыл шампанское, пока Оскар мылся. Никто не притронулся к закуске. Все только галдели, перебивая друг друга, словно Оскар, а не Эрнест, являлся главным виновником события. Только с его появлением пробка стукнулась в потолок, и пенный фонтан хлынул во все стаканчики сразу.
Натан Валерьянович первым взял слово.
– Дети мои, – сказал он, – не знаю почему, не знаю, отчего, но сегодня я первый раз в жизни был по-настоящему счастлив. – Присутствующие затихли, Натан Валерьянович перевел дух и погладил лохматую голову Эрни. – Наверно потому, что счастье – нерациональное чувство, но, черт побери, какое приятное! Хочу поднять первый бокал… – сказал он и выждал паузу, чтобы присутствующие, которым не терпелось промочить глотку, прочувствовали момент. – Хочу поднять бокал за человека, которого с нами нет. За человека, который больше нас заслужил право быть сейчас здесь и радоваться. За человека, которого нам всем не хватает. За твою маму, Эрнест, благодаря которой ты есть. За Мирославу! – подвел итог Натан Валерьянович и первым осушил стаканчик.
Вслед за первой бутылкой на столе появилась другая. Разговор пошел во все стороны сразу. Оскар с Сашей торжественно перешли на «ты», так как церемонное обращение тяготило обоих. Кто-то обсуждал соперника Эрни, который почему-то запаниковал. Кто-то возмущался по поводу отвратительного судейства.
– Почему Эрнест не называет вас папой, Натан Валерьянович? – спросил по секрету Сава.
– Это долгая семейная история.
– А… – догадался Некрасов, – вы не были официально женаты на его матери! Понимаю.
Юля раскладывала по тарелкам закуски.
– Мы не ставим перед собой космических задач, – рассуждала она. – Мы должны пройти квалификацию, а там… как пойдет. Естественно, что «мастерс» выиграть сложно, но каждый круг для нас – большая победа.
– Конечно, – соглашался с ней Саша, – главное не терять темп, набирать очки от турнира к турниру. Игровая практика сейчас самое главное. Можно сколько угодно тренироваться, но когда выходишь на игру – начинается совсем другая история.
Натан Валерьянович соглашался со всеми, но стоял на своем:
– Спорт – это замечательно. Спорт, который дает возможность заработать на жизнь – просто великолепно, но учиться тоже необходимо. Надо составить график тренировок так, чтобы в нем оставалось место учебе.
В качестве тренировочной базы Боровский предлагал использовать свой непомерно огромный дачный участок, на котором уже начато строительство корта, а пока в России зима, походить в университет на занятия.
– Только не сейчас, Натан Валерьянович, – умоляла Юля. – Только не сейчас, когда мы уже заявились… Потом у нас будет месяц свободный, а потом… все опасные для нас игроки поедут в Австралию, и можно будет хорошо поиграть.
– Как ты это устроил? – спросил Эрнест. – Как тебе удалось увести сразу всех?
– Знаешь, крошка… – Оскар задумался. – Если я найду ответ на такой вопрос… пожалуй, поверю в себя, как в крутого ученого. Только не знаю, где на такие вопросы искать ответы.
– Поищи в своей голове, – посоветовал граф. – Больше негде.

СКАЗКИ ФОРТА. «Ключ»

Экспедиция вышла из поселка в ночь, а утром горячее Солнце напекло ее сиятельству голову сквозь плотную ткань. Мира не знала, сколько еще предстоит трястись над песками в плетеной корзине, бок о бок с аборигенами, похожими на живые мешки с картошкой. Она не видела лиц, не слышала голосов и только на привале догадалась, где женщины, где мужчины. Когда пекло стало невыносимым, караван встал. Люди покрупнее и посильнее схватили лопаты и выкопали блиндаж. Люди похитрее спрятались в нем от зноя. Воздух над раскаленной пустыней поднимался столбами, вязкими, мутными, как сахарный сироп, обжигающий ноги. Графиня предпочла бы добраться до цели как можно быстрее, но аборигены не просто отдыхали в дороге, они заряжали батареи своих «шагающих пауков».
Машины шли медленно, бряцая металлическими суставами. Кожаные ремни, на которых крепились корзины с людьми и товаром, скрипели, словно готовились оторваться. «Не говори ни слова, – предупредили ее в форте. – Поймут, что чужак – кинут в песок». Но внутренний голос подсказывал графине, что поговорить надо. О Городе Ангелов, куда несла ее сиятельство неспокойная жизнь, она не знала совсем ничего. У кого спросить дорогу? Как вести себя, если схватят, и с кем напроситься в обратный путь? Мира понимала, что кроме людей в Городе Ангелов ей никто не поможет, но откладывала разговор на последний момент. Боялась, что ее кинут в пекло раньше, чем Город покажется над горизонтом.
В одной корзине с ее сиятельством сидело трое мужчин и две женщины. За время пути она привыкла к ним, как к родным. Графиня видела сквозь ткань их строгие лица, подражала гордой осанке, с которой женщины сидели на мешках с товаром. Церемония напоминала ей ужин в родительском доме, когда маленькую графиню сажали за стол и учили пользоваться прибором. Бесконечная пустыня скатертью расстилалась вокруг, высокие колени механического шагающего устройства бряцали над ухом, подобно вилкам с ножами…
– Этот мальчик не может быть твоим сыном, – сказала графине матушка Клавдия. – Посмотри на него и посмотри на себя.
– Он похож на отца, – ответила Мира.
– Этот мальчик не может носить фамилию Виноградов. Фамилию и титул, прежде всего, надо заслужить. Наш далекий предок, адмирал Виноградов…
– Мама!!! – рассердилась графиня. – Этот мальчик сдал экзамен по навигации, который ни одному адмиралу не снился. И потом… фамилия дается человеку не за заслуги перед отечеством, а по праву рождения!
– Все равно, – уперлась матушка Клавдия. – Этот мальчик не может быть сыном. Посмотри на него. Он годится тебе в отцы.
Мира увидела рядом с собой седовласого джентльмена, с аппетитом поедающего варенье.
– Твой язык, женщина, похож на язык племени Луны, живущего в северных пещерах.
Тело вздрогнуло. Глаза открылись. Графиня не заметила, как уснула. Седой старик приблизился к ней и смотрел на нее из прорези мешковины. У старика был пронзительный взгляд и кожа, обожженная Солнцем, но Город Ангелов все еще не поднялся над горизонтом.
– Может быть, – согласилась графиня. – Много языков друг на друга похожи. Но я не из племени Луны.
– А откуда? – поинтересовался кочевник.
Женщины, сидящие рядом, заволновались. В мешках началась настороженная возня.
– Я?.. – растерялась Мира.
– Мы везем в город ладан. А что везешь ты?
– Ничего. Еду в Город по делу.
– Какие дела могут быть у человека в Городе Ангелов, если не торговые? И те на убыль пошли… – вздохнул старец. – Прежде ходили караваны груженые доверху. Сейчас… мешок смолы и тот не продать. Что тебе нужно в Городе, чужая женщина?
– Хочу хлопотать за узника, вот... – графиня подняла подол и показала попутчикам кожаный мешочек, привязанный ремнем к коленке, – двести золотых монет форта. Больше все равно нет.
– А это зачем? – попутчики заметили кривой кинжал, привязанный к другой ноге.
– На случай, если золотых монет будет мало, – графиня спешно одернула подол.
Задача, которую ставила перед собой незнакомка, впечатлила присутствующих.
– Просить за падшего Ангела – это человеку нельзя, – предупредил старик. – Они не позволят. Напрасно потратишь время.
– За Ангела, который пал по моей вине, – уточнила графиня. – То есть, нам, людям, можно доводить Ангела до какой угодно крайности, а если он попадет из-за нас в тюрьму, то мы не имеем права помочь? Где справедливость? Все, в чем провинился тот Ангел, виноваты на самом деле мы, люди.
– Интересная история, – согласился кочевник, и племя одобрительно закивало. – На моей памяти не было случаев, чтобы человек приходил в Город, выкупать из тюрьмы падшего. Мне казалось, что люди так себя не ведут.
– Вам виднее. Вы живете с ними по-соседски. А мы… обращаемся тогда, когда совсем дела плохи. Ангелы всегда помогали людям. Надо когда-то и нам помочь. Хотя бы одному из них.
– Да, они выручают, – согласился старик. – Если б не они – не выжить бы нам в песках.
– Ангелы вам дали машины?.. – догадалась графиня.
– Больше. Они научили нас искать воду. Пока мы можем добыть воды, мы живем. А ты? Кто такая? Откуда пришла? Почему довела Ангела до тюрьмы?

На привале Мира рассказала о себе все, что посчитала приличным. Она рассказала про Эккура, который любил людей и желал для них лучшей доли; про обстоятельства, которые заставили ее завернуться в накидку и обманом проникнуть в корзину к купцам. Про Вселенную внутри человека, принадлежащую ему по праву рождения, про то, что лично была знакома с мастером, который почти что сделал Греаль. Графиня рассказала, как жила на земле, где не надо добывать воду; где ночи прохладные, а дни теплые; где растут леса и плывут облака по небу. Рассказала, что однажды уже видела эту пустыню и думала, что умрет, но чудовище на четырехколесном велосипеде подарило ей Стрелы Ангела, которые окончательно свернули несчастной мозги набекрень.
– Не надо искать тюрьму, – посоветовал ей кочевник. – Ищи чудовище, которое благоволит твоему сумасшествию. Помнишь, как выглядит его колесница? Мы въедем в город через «конюшни». Их никто не запирает на ключ. Иди и ищи его там. Проси милости. Кроме него в Городе Ангелов тебе помощников нет.



Близость города Мирослава почувствовала на заре, когда два пылающих шара вылетели навстречу, покружили над караваном и смылись за горизонт. Город Ангелов круглой шапкой возвышался среди пустыни, утопая макушкой в слепящем мареве облаков.
Близость города Мирослава почувствовала от дуновения ветра, пропитанного запахом каменных кварталов, но не почувствовала близость живого существа. Железные ходули машин загрохотали по твердому настилу. Несколько дорог, подобно лучам, начинались из центра города и расходились во все стороны света. Нижний ярус опоясывали «конюшни», сложенные из мегалитов, которые наверняка притащили люди и придумали, как поднять гигантские глыбы друг на друга. Следующая ступень уже утопала в свете, способном ослепить человека. Караван высадил графиню и продолжил путь.
Оказавшись в одиночестве на каменной дороге, Мира растерялась. В конюшнях не было ни души. И вокруг ничто не напоминало присутствие жизни. Только веяло душными сквозняками из квадратных окон, опоясавших город. Графиня подошла и поразилась размерам. В каждую ячейку свободно поместился бы слон с полным боевым расчетом на спине, но клетки были пусты. Вблизи они казались похожими на тоннели, утопающие в подземельях. Мирослава пошла по кругу, в надежде, что окажется на теневой стороне и полуденное Солнце не спалит ее заживо. Только тени в городе Ангелов не было. Был свет, который, как хирургическая лампа, проникал всюду, не оставляя темных участков. Свет и синяк под коленкой, набитый мешочком с золотыми монетами форта. Настал момент, когда жара раскалила камень и прожгла насквозь подошвы сандалий. Графиня спряталась в тоннель и нашла там рваную плеть.
Чем дальше от дороги, тем больше хлама находила Мира в конюшнях. Свежая куча лошадиного навоза наполнила воздух ароматами форта. Сломанные колеса стояли вдоль стены, словно на базарном прилавке. Кто-то бросил в «гараже» канистру с бензином, кто-то тряпкой укрыл от зноя мешочек с порохом и набор фитилей. К разгару дня перемещаться под открытым небом можно было только короткими перебежками, от клетки к клетке. Артефакты, найденные графиней, становились крупнее и интереснее. Она нашла повозку, украшенную золотою фольгой. Транспортное средство было в прекрасном техническом состоянии. Крупные перья валялись вокруг вперемежку с конским дерьмом, из чего графиня сделала вывод, что в повозку запрягали пегаса. А поскольку дерьмо и перья уже вросли в расщелины между плитами, можно было сказать, что запрягали довольно долго. «Уже теплее», – решила она. «Иди-иди», – подгонял ее внутренний голос. В соседней клетке валялся сломанный дельтаплан с красными звездами на крыльях. Преодолев приличное расстояние, графиня споткнулась о хвост химеры, простертый поперек дороги. Химера спала, облепив свое голое тело перепонками крыльев. Тяжело дышала во сне. Графиня подобрала череп дракона, видимо, сдохшего от смертельного солнцепека, и череп рассыпался в руках, как песок. В одном из гаражей были сложены друг на друга мраморные статуи дев, словно покрышки автомобиля. Графиня сделала привал, чтобы рассмотреть статуи. Не будучи искусствоведом, она предположила, что это античные подлинники. Каждая складка одежды, каждая деталь была выточена с большим прилежанием и анатомической точностью. Зачем Ангелам понадобилось украсть у людей скульптуры, графиня не поняла, поэтому отправилась дальше и вскоре замерла перед четырехколесной машиной, огромной, словно мельница.
Пустое седло висело между гигантских колес. Из багажника торчали трубы, похожие на Стрелы Ангелов, и закопченный ствол гранатомета. Пулеметная лента свисала из ящика. Сзади к колеснице была приторочена пустая тачка, на которой вполне мог разместиться китобойный гарпун. Хозяин отсутствовал. День, раскаливший мозги, клонился к закату. Графиня изнемогала от усталости, но боялась закрыть глаза.
– Эй! – крикнула она в туннель. – Кто-нибудь!..
Графиня простояла, держась за колесо повозки, до сумерек. В сумерках мимо нее проползла полуживая химера, волоча за собой обгоревший хвост. Химера кряхтела, переставляя кривые лапки, слюни свисали с ее зубастого рта и засыхали гирляндами.
– Эй… – обратилась графиня к химере, но та не повернула головы в ее сторону.
Мира решила, что самое время присесть; что ожидание до бесконечности продолжаться не может. Когда-нибудь всему приходит конец. Графиня присела. «Хорошо бы закрыть глаза, пока они не ослепли от пустых ожиданий», – подумала она. «Хорошо бы теперь забыться на пару минут, чтоб не сойти с ума», – сказала себе графиня и забылась, как тут же скрипнуло над головою седло. Натянулась цепь, звякнули педали.
Мира отскочила к стене.
– Это я! – закричала она и с ужасом поняла, что проспала до ночи.
Вокруг была темнота, нарушаемая блеском железных браслетов на запястье огромного существа. Его глаза застыли, излучая звериный свет.
– Это я… – повторила графиня, – пришла за Эккуром. Отдай мне его. Пожалуйста. Я сама займусь его воспитанием. Обещаю, что накажу его лучше тюремщиков. Хочешь, выпорю? Я умею. Честное слово. Пожалуйста, отдай мне Эккура…
Она подала Ангелу мешочек с деньгами. Существо уселось в седло, уперлось ногами в педали. Захрустели, зашуршали подшипники гигантских колес. Содержимое мешочка высыпалось в огромную ладонь и, вероятно, было посчитано со всей скрупулезностью, присущей моменту. Немного поразмыслив, существо спрятало деньги в карман, сняло с шеи блестящую побрякушку и швырнуло к ногам человека. Что-то звонкое, похожее на милостыню, поскакало по каменным плитам.
Колеса сдвинулись с места, медленно проплыли мимо графини и протащили за собой тачку. Сочлененная конструкция с грохотом шлепнулась с каменной дороги в песок и застрекотала в направлении горизонта, который едва угадывался между серым небом и серой пустыней.
Графиня нащупала на полу ключ, больше подходящий к сейфу, чем к тюремной камере. «№201», – было написано на брелке.
– Эй! – прокричала она вслед укатившему существу. – А где здесь тюрьма?
Но существо уже скрылось, и звук его стрекочущей машины растворился в дыхании ветра. Не время было гнаться за ним. Время было возвращаться и ждать караван кочевников, который заберет ее на обратной дороге.



Тот же отвратительный симптом настиг Оскара в первом круге турнира. Среди ясного дня, в парке у стадиона, заполненного народом; между пестрых ларьков и нарядно одетых людей, ему до смерти захотелось холодного пива. Он немедленно занял столик под зонтиком, выложил на стул свой рюкзак. На стол положил пакет с бумагами и пропусками, полученными от организаторов. С бумагами следовало ознакомиться. Пропуск следовало повесить себе на шею… Оскара занимала только одна проблема: чтоб никто из прохожих к нему не подсел. Он собирался выпить пиво в одиночестве, и даже объявление о начале игры не могло ему помешать.
– Мосье Виноградов играет первым запуском, – напомнил официант. – Моя супруга очень болеет за этого молодого человека.
– Спасибо, – ответил Оскар и взялся за холодный стакан.
Официант обтер стол тряпкой, поправил салфетку, но уходить не спешил.
– Передайте мосье Эрнесту от нашей семьи пожелание успеха. Мы обязательно будем смотреть трансляцию.
– Спасибо.
– Если не ошибаюсь, у парня блестящие перспективы.
– Надеюсь…
– Простите за любопытство, мосье…
– Слушай, друг… не к тебе ли очередь за пивом стоит?
Отделавшись от официанта, Оскар посмотрел на часы. Бездна времени отделяла его от результата игры. Можно было напиться до бесчувствия и протрезветь ко второму сету.
Оскар сделал глоток и заметил Юлю, которая металась по парку. Припадок дежа-вю случился с молодым человеком. Он опять сидел под зонтиком с пивом, нещадно палило Солнце, Юля бегала мимо, но никак не могла его найти. Тот же черновик, взятый из предыдущей главы романа.
– Вот ты где! – воскликнула девушка. – Хорошо, хорошо! Никто к тебе подходить не будет. Только… я хотела предупредить, если вдруг… Ой! Опоздала, – всплеснула руками Юля. – Короче, тебя заметили. Только не пугайся и не удивляйся ничему, хорошо?
Чья-то рука опустилась на его плечо. Оскар не обернулся. Молодая женщина, коротко постриженная и модно одетая, скинула со стула рюкзак и присела рядом. Ее черты показались Оскару знакомыми. Он отставил бокал, чтобы не путать реальность с галлюцинацией. За спиною молодой женщины стоял длинноволосый юноша с безумными глазами, обращенными к нему, как к лику святому. Юноша не скрывал восторга от встречи. Его лицо напомнило Оскару портрет Иисуса Христа, но к счастью, знакомым не показалось. Похожим взглядом, по его мнению, обладали программисты, которые сутками не отрывались от мониторов, геймеры и, разве что, читатели умных книг, которые вдруг узрели перед собою автора.
– Лео, сядь! – разрешила девушка и предложила молодому человеку стул, позаимствованный у соседнего столика.
Молодой человек присел, но не отвел от Оскара взгляд. Сначала он рассматривал своего визави, потом стал изучать ауру над его головой. Молодая женщина улыбалась, но выглядела немного растерянной.
– Маша… – узнал ее Оскар.
– Мы пришли болеть за Эрнешку. Можно? – спросила Мария Натановна, которой никогда не требовалось разрешения для хулиганства.
– Отец тебя видел?
– Ни в коем случае. Мы – его мгновенный инфаркт.
– Юля! Проследи, чтобы эти персоны не пересеклись с Учителем.
– Уже проследила. Я хотела их тебе показать, чтобы ты не получил инфаркта. Мы будем на западной трибуне. Так высоко, что Натан Валерьянович не увидит даже в бинокль. Посмотри на них еще раз и протащись, какие нахалы. Машка специально приехала на час раньше, чтобы подстричься, согласно эпохе. Ты бы видел, с какой шевелюрой она сюда заявилась.
– Все! Валите отсюда.
Маша перестала улыбаться, заглядывая в глаза Оскару. Она собралась что-то сказать, но Юля опередила коварные замыслы.
– Все! – сказала Юля. – Ни слова! Ты обещала!
Мария Натановна церемонно поднялась со стула и одернула короткую юбку.
– Лео! Валим! – скомандовала она.
Юноша с божественными очами поднялся, последовал за сестрой, и часто оборачивался, пока не затерялся в толпе.
– Лучше тебе вообще не смотреть на трибуны, – предупредила Юля. – Мало того, что Сава опять за Учителем увязался, там еще Зубов с компанией. Подошел, поздоровался, сказал, что специально приехал посмотреть, как крошка играет. Оскар, только ты не психуй, мне кажется, что Копинский тоже приехал.
– Намекаешь, что это последняя наша игра?
– Не знаю. Все, кто пришел оттуда, молчат как рыбы. Я подумала… может, и Мирослава где-нибудь здесь? Это я к тому, чтоб ты сильно не удивлялся.
– Я уже ничему не удивляюсь, – ответил Оскар и еще раз приложился к стакану пива.
– Можно? – спросила Юля и забрала стакан. – Закажешь себе еще, а я пойду. Там уже народ собирается. Мне кажется, что на нашем корте народу больше, чем на центральном, а там знаешь кто?..
– Иди!

Юля не рискнула оставить Машу и Лео. Эти двое ходоков из дехрона еще не вполне пришли в себя и не вызывали доверия. Юля сама устроила их подальше от компании и оказалась права. Легкомысленные дети Боровского вели себя странно. Теннисисты еще не вышли из раздевалок, судья еще не поднялся на вышку, стадион еще бродил и заполнялся народом, а Мария Натановна уже доставала из сумки компьютерные безделушки, которые привлекали внимание окружающих. Девушка пребывала в экстазе от мысли, что увидит Эрнеста на корте, и собиралась все записать. Лев Натанович был сосредоточен, внимательно разглядывал людей на трибунах и время от времени дергал сестру.
– Помню я, помню… – отпихивалась Маша. – Потом! Пусть начнется игра.
– Что вы задумали? – спросила Юля.
– Покажи ему пана Копинского. Он хочет на него посмотреть.
– Почему ты думаешь, что он здесь?
– Лео знает. Покажи. Лео не отвяжется, пока не увидит. Не беспокойся, он лишнего слова не скажет. Он вообще не скажет ни слова. У Лео обет молчания.
– Зачем? – удивилась Юля.
– Ради личностного совершенствования, – пояснила Мария. – Сначала он ходил с завязанными глазами, потом с заткнутыми ушами. Теперь молчит, а мы отдыхаем от его болтовни. Юля, ты не знаешь, как классно мы теперь отдыхаем. Лео уболтал всех. Страшно подумать, что с нами будет, когда он заговорит снова. Этот ненормальный хочет отрастить третий глаз. Только я боюсь, что вместо глаза у него второй язык на лбу вырастет.
– Зачем вам Копинский?
– Тоже для личностного совершенства, – не растерялась девушка. Она искала в сумке сменную батарейку и выкладывала содержимое на колени. Зрители заднего ряда замолчали вдруг внезапно безо всяких обетов. – Не волнуйся, он посмотрит на Макса и опять уйдет в медитацию. Мы надеемся… – Маша приблизила изображение противоположной трибуны, и Юля в общем гаме стала слышать голоса людей, до которых было по меньшей мере сто метров… – А кто это рядом с Некрасовым? – спросила Маша. – Почему не знаю?
– Саша Шишкин, который нам помогает.
– Такой молодой! – воскликнула девушка. – И папа… такой молодой, как будто из фотографии. Вы все такие молодые… А Женька твой где?
– Какой еще Женька?
– Все, я молчу. Больше ни слова.
– Маша!
– Я все перепутала. Всех перепутала. Даже Шишкина не узнала. Что ты хочешь? Лео нам объяснил про дехрон, но это было давным-давно. Я все успела забыть, а тут еще в спешке... Вот, смотри, – трехмерный портрет улыбающегося мальчишки развернулся перед глазами Юли. – Мой сынок, Натик. В честь папы... Натик Боровский. Ему только что исполнилось восемь лет. Прямо со дня рождения сорвались. А это все мы… – девушка открыла следующую фотографию. – Узнаешь?
– Маша…
– Не буду, – вспомнила она, и картинка исчезла.– Все, я молчу, молчу. Только мама обижается за то, что вы редко у нас бываете. Просила передать. Вот и все. Больше не скажу ни слова. Только посмотри, какая винтажная кошелка… – сетовала Мария, кидая в сумку свое оборудование. – Я даже не спросила, сколько ей лет. Нашла в чулане и решила, что подойдет. Надо было файлы старые полистать.
– Да, – согласилась Юля, – сумка, пожалуй, слегка старомодна.
– Вот, что значит торопиться и не подготовиться. А платье? – Маша привстала, чтобы еще раз продемонстрировать наряд. – Алисе на выпускной по заказу сшили. Как тебе?
– Красивое.
– Мне тоже нравится. Сейчас в таких ходят, а я себя чувствую в нем как старуха. О… Оскар пришел. Его я сразу узнала, потому что… Ой! – Маша испуганно посмотрела на Юлю. – …Вы такие все молодые. Такие молодые, что даже не верится.

Оскар устроился на трибуне, и теннисисты вышли на корт. Началась разминка, Маша умолкла, потому что не могла оторвать глаз от Эрнеста. Юля слегка перевела дух. Она рассматривала трибуны, надеясь первой обнаружить пернатый головной убор, но увидела человека в черных очках, нервно теребившего трость. Рядом с ним сидела блондинка. По трибунам бродили люди. Корреспондент спортивного журнала склонился над Оскаром и долго с ним говорил. Юля узнала этого человека и пожалела, что не может приблизить изображение, как это сделала Маша, не может услышать их разговор. Последние объявления прозвучали по стадиону, последние аккорды музыки отыграли, и наступила тишина.
– Лео! Смотри, как работает Греаль, – Маша заметила, что Оскар потянулся к сумке. – Смотри внимательно. Сейчас он исчезнет и этого никто не заметит.
Лев Натанович похлопал сестру по коленке и приложил к губам указательный палец. Он сильно нахмурился, и Маше пришлось замолчать. Тем более, что Оскар никуда не исчез. Он наполнил прибор водой и остался на месте, одинокий и отрешенный. Только по окончании гейма он позволил себе встать, обойти по периметру корт, заглянуть под сидения первых рядов. И этого действия не заметила даже Мария. Оскар позволил себе порыться в сумках подозрительных лиц, а когда закончился сет, он перелез через рекламный барьер и сел на скамейку рядом с Эрнестом.

– Прекрати материться, – сказал он. – Трансляция идет на Россию.
– Я не понимаю, что происходит, – злился граф. – Ты видишь кого-нибудь? Хоть одну падлу пернатую видишь? Разве они уже сгинули?
– Не хочу пугать тебя, малыш, похоже, корт действительно пуст. Это все, что мне удалось найти. – Он показал Эрнесту металлический цилиндр с красноречивой этикеткой, которую хозяева не посчитали нужным сорвать. «Техника в быту», – было написано на изделии. Далее следовала нелепая цена и такая же нелепая марка завода-изготовителя.
Эрнест накинул на голову полотенце.
– Не нравится мне это…
– Сам не в восторге. Терпи, малыш. Твое дело играть.
– Зачем? Оскар, я устал. Мне нужно хотя бы два дня на отдых.
– Забудь.
– Сделай. Иначе сорвусь.
– Когда ты выйдешь на корт с двухдневной щетиной, мне зададут вопросы.
– Я побреюсь…
– Время! – сказал судья.
– Работай! – напутствовал подопечного Оскар. – Пока не пойму, что происходит, вида не подавай.
Эрнест кинул полотенце на скамейку и пошел принимать подачу. Оскар поднялся на трибуну и сел рядом с Шишкиным.
– Что происходит? Кто увел с корта «помощников»? – спросил он.
– Не я. А что? Разве плохо? Почему ты расстроен? Радуйся.
– Что это? – Оскар показал массажисту цилиндр, и тот с любопытством взял его в руки, потряс, приложил к уху, попробовал на язык.
– Лучше поставить на место, – посоветовал он. – Брать у них вещь все равно, что красть. Штука дорогая, наверно забыли. Значит, вернутся…
– Это батарея?
– Что-то вроде допинга, который тест не находит. Биоэнергетическая подпитка. Агрегат разряжен. Зачем он тебе? На твоем месте я бы оставил.
– Как он работает?
– Чего не знаю, того не знаю, – признался Саша. – Тебе, как физику, виднее. Раньше я часто находил такие на стадионах. Но толку с них никакого. В металлолом и то не берут. Смотри, смотри, двойной брейк-пойнт…
Стадион зашумел. Компания девчонок развернула плакат в поддержку Эрнеста. С сердечками, с намалеванными на щечках российскими флагами, они прыгали выше всех. Оскар и предположить не мог, что у крошки появился фан-клуб, готовый выпрыгнуть из штанов. Он осмотрел стадион и пришел к выводу, что больше половины зрителей на их стороне. Трибуны затихли перед подачей. Портрет Эрнеста появился на мониторе, и Оскару стало не по себе от выражения его лица.

– Черт побери! Где они? – спросил граф, проходя мимо во время смены сторон. – Где, Оскар, где?
– Не психуй! В палатку завезли обувь… шестьдесят восьмого размера. Сейчас они прибарахлятся и явятся.
– Пошел ты! – психанул Эрнест.
– Все о-кей? – обратился к нему судья.
– Что «о-кей»? – вспылил молодой человек. – Не видишь, я в жопе!?
У Оскара замерло сердце. В тот момент сердце замерло у многих наблюдавших спонтанный выброс ярости в сторону вежливого судьи. От неминуемой дисквалификации Эрнеста спасла только глупость. Он забыл переключиться с русского на понятный судье язык.
– Время, – объявил судья.
В припадке ярости Эрнест швырнул полотенце об корт, потому что болл-бой побоялся к нему приблизиться. Оскар вернулся на место, отведенное ему организаторами турнира, схватился за голову и воззрился в бетонный пол. Стадион ревел над его головой. Казалось, что небо рушилось на голову. Динамики разрывались. Всплески аплодисментов и крики отчаяния мешались в один монотонный вой. Оскару было неважно, чем кончится встреча. Ему было важно дожить до ее конца. Он потянулся за банкой пива, припасенной на крайний случай.
– Если Мирка видит этот кошмар, я буду проклят, – подумал он. – Или действительно завезли кроссовки?

Не дожидаясь перерыва, Оскар закинул рюкзак на плечо и направился к выходу. Ни одного «помощника» не встретилось ему ни на лестнице, ни у выхода, ни в сквере у стадиона. Народ толкался возле ларьков, ел мороженое, сидел на газонах, глазел на табло.
«Эрнест Виноградов», – красовался плакат на центральном стенде. Под фотографией его сиятельства размещалась краткая биография, которую Оскар сочинил сам. В послужном списке значился один «кровопролитный челленджер». Местом проживания игрока оказался пляж Монте-Карло. Оскар насторожился. Что-то не понравилось молодому человеку в этой оргии всепобеждающих истин. Что-то вызвало подозрение. Он еще не осознал, но внутреннее чутье уже одернуло его и вернуло в реальность. «Читай, что написано, – приказал себе Оскар. – Читай сначала и очень внимательно». Он отступил на шаг от стенда и стал читать все подряд, сверху вниз, с имен и фамилий участников до их экзотических местожительств.
Соперник Эрнеста в первом круге тоже оказался бездомным. Его прописали на тренировочном корте небольшого курортного городка, разрушенного полчищем крестоносцев. Корт и примыкающий к нему газон – все, что пощадили рыцари войска Христова. Потенциальный соперник графа по второму кругу был резидентом общественной уборной, где провел лучшие дни своей жизни, подглядывая в щель на женскую половину. Оскар поднял глаза и прочел заголовок этого необыкновенного шоу. «Мастерс. АТП. Новый Ассирион. – было написано наверху. – Утешительный турнир для мошенников, хамов, лодырей и выскочек, претендующих на корону мирового тенниса».
– Нет, крошка, – сказал Оскар. – Ангелы еще не ушли. Мы еще поквитаемся.



– Большая иллюзия, надутая мечтами о самом себе, исключительно важном и значимом, всемогущем, всезнающем, все умеющем – это есть человечество и более ничего. Человечество – вот самая большая иллюзия мироздания.
– Нет, Валех. Большая иллюзия, надутая мечтами о самой себе – это есть свойство всякой разумной природы, стремящейся к совершенству.
– Совершенная природа – мертвая природа. Кучка пепла, которая останется на земле после Человека, совершеннее, чем сам Человек. В ней космос и тлен, порядок и логика. В ней жизнь, непостижимая и разумная, а что в твоей голове, Человек? Что, кроме одного большого, непреодолимого желания создать себе иллюзию счастья, и разочарование, когда эта иллюзия удается.
– Счастье – огрызок с праздничного стола. Маленькая награда тому, кто посмел подняться с четверенек на две ноги и заглянуть в чужую тарелку.
– Удивительный народ эти Авторы. Сначала обидят персонажа, потом обидятся за него.
– Ты опять ничего не понял в Человеке, мой Ангел. Сначала ты решаешь его судьбу, отводишь от греха и от бед, от гордыни и открытых раньше времени законов физики. Потом решаешь, как ему жить и когда умирать. Потом тебе прах человеческий интересней, чем тот, кого ты водишь по жизни. Потом – все человечество для тебя большая иллюзия. Ты, мой Ангел, просто никогда не видел себя в зеркалах. Большая иллюзия это тот, кто хочет решать за другого, а потом обижается, что решение подходит задаче, как шестьдесят восьмой размер кроссовок скромному игроку АТП. Ты ничего не понял в самом себе, мой Ангел, а Человек ничем тебе не помог. Ты приписал ему свои пороки, чтобы попрекать себя. Наделил его своим страхом, чтоб самому не бояться, и ждешь, что Человек раньше всех уберется из этого мира. Ты пришел сюда раньше, тебе предстоит уйти первым. Тебе предстоит уйти первым хотя бы для того, чтобы Человек последовал за тобой. Потому что никто ему не поможет так, как поможешь ты.
– Никто не поможет Человеку избавиться от заблуждения.
– Нет, Валех, избавить от заблуждения придется тебя. От главного заблуждения твоей жизни. Человек для Ангела всегда был иллюзией большей, чем Ангел для Человека. Но мир, в который мы когда-нибудь попадем, может перевернуть все с ног на голову. Может статься, мой Ангел, что Человеку придется отводить тебя от греха.
– Меняются местами персонажи, меняются сюжеты и декорации, меняются времена и события, меняются правители и эпохи, – ответил Валех. – Только заблуждения остаются. Заблуждение – не тюрьма. Это великое оружие, против которого бессильна Истина.

За стволами елей открылся величественный вид сибирской реки. Две кубические постройки торчали у берега, одна другой ниже. Между ними, утопая в траве, тянулась сетка для тенниса, провисшая, серая, рваная, похожая на бельевую веревку. На сетке сохли штаны.
– Это и есть ваша тренировочная база? – спросил Натан Валерьянович.
– Да… то есть, нет… – Юля на ходу подбирала мячики, разбросанные на поляне.
– Здесь вы, стало быть, тренируетесь.
– Нет, то есть… тренируемся мы в разных местах. В зависимости от обстоятельств.
– То есть, если я правильно понял, Оскар открывает портал в нужное место и время, где будущий соперник, ни о чем не подозревая, тренирует Эрнеста вместе со своей командой. Иначе говоря, раскрывает вам тактические заготовки. Правильно я понял тактику тренировок по системе господина Шутова, о которой мне прогудели все уши?
– Да, Натан Валерьянович, а что же делать? Никакой другой возможности нам не оставили, – Юля подняла сломанную ракетку и спрятала за спину, пока профессор не переключился на инвентарь. Непосредственно к реквизиту претензий было бы больше. Был бы настоящий скандал, если б Натан Валерьянович заметил на струнах «жучок», замаскированный под гаситель. Таких «жучков и козявок», рассеивающих внимание наблюдателя, профессор горстями собирал на экзаменах и подумать не мог, что изобретение принадлежит любимому ученику.
– Так, так… – качал головой Натан. – Прекрасно. Просто великолепно. Именно то, что я ожидал увидеть.
Среди сумбура и беспорядка он не сразу заметил Оскара, сидящего у обрыва, не сразу увидел стертые кроссовки Эрнеста, торчащие из дверного проема. Берег напоминал место кораблекрушения. Первое в истории Вселенной, утро без человечества.
– Не обращайте внимания, – предупредила Юля, указывая на кроссовки, – Эрни немного психовал вчера после игры. Они с Оскаром поругались, и малыш так устал, что рухнул спать у порога.
Натан Валерьянович подошел, чтобы убедиться: кроссовки не пустуют и не просто так здесь лежат. Малыш действительно спит, завернувшись в спальный мешок.
– Я считаю, что Оскар правильно сделал, запретив ему играть второй круг, – сказала Юля. – В наших обстоятельствах это никому не нужный спектакль.
– Эрнест хотел продолжить игру?
– Нет, он хотел получить Греаль в окончательной сборке. А еще ключ от всех дольменов Земли и хроно-бомбу, на всякий случай… чтобы это все не отняли. Вы же знаете, эта навязчивая идея преследует его постоянно, но вчера был особенно сильный припадок. Эрни считает, что Оскар ничего не делает для того, чтобы осуществилась его мечта, а Оскар… Действительно ничего не делает. Даже не собирается. Оскар! – крикнула Юля. – К нам гости. Разве не видишь?
Молодой человек увидел Учителя. Любопытная физиономия Савы появилась из леса. Саша Шишкин волочился за Савой с огромной сумкой, брошенной Эрнестом в гостинице.
– Их обоих надо показать врачу, – решил профессор. – И Оскара, и Эрнеста. Надо найти хорошего психиатра и обследовать…
– Этих зачем притащила? – спросил Оскар подругу, кивая в сторону Шишкина и Некрасова.
– Оскар, не начинай! Опять поругаемся! – ответила Юля. – Как будто Сава с Сашей не в курсе… Что я должна была им сказать? «Пошли вон?» Мы все переживаем за вас.
– За меня не надо. Я в порядке.
– Натан Валерьянович, скажите вы… Может, вас он послушает.
– Что ж я ему до сих пор не сказал?
– Надо что-то делать, а не сидеть, сложа руки. Менять тактику тренировок, пока им не влетело за это. Второго Ассириона малыш не переживет. И ассоциация никогда не подпишет с нами реальный контракт, если всплывут махинации.
– У меня полный сарай контрактов с Ассоциацией, – заметил Оскар. – Можно стены обклеивать. А толку?..
– А ты помолчи! – напустилась на молодого человека Юля. – Я говорила, что проблему надо решать радикально. Пусть теперь Натан Валерьянович скажет.
– Но я не могу сделать ключ! – заявил Оскар. – Не могу отдать вам дольмен и собрать бомбу в сарае!
– Натан Валерьянович, он морочит нам головы, – предупредила девушка. – Дольмены его слушаются без всяких ключей. Он теперь не ученый, а колдун. Вступил в сговор с нечистой силой и смеется над нами.
– Он давно вступил в сговор, Юля...
– Учитель, объясните вы ей, что дольмен выполняет не только мои желания. Значит, от новых Ассирионов никто не застрахован. Я ему сказал: хочет играть – пусть играет там, где дают. Не хочет – пусть убирается к своим Гидам.
– Видите, что творится, – расстроилась Юля. – Он еще и оправдывается. Если б у нас был ключ – мы бы реально набирали очки в реальных турнирах. Никто бы не смог нас выкинуть на неустойчивые частоты.
– Подождите… – сказал Натан. – Я должен понять, в чем проблема.
– Без ключа мы никак не можем контролировать ситуацию. Нас же контролируют все, кому хочется, – объяснила девушка.
– Ты работаешь с флоридским дольменом? – спросил Натан ученика.
– Ну, да! С каким же еще? Я могу работать с дольменом промзоны, но он слабее и… я не уверен, что там хозяева не объявятся. Могу слупицкий дольмен раскрутить, только мы тут сыты по горло обществом «краснокожих». Не хватало еще Валеха в компанию.
– А что говорит ваш «индеец»?
– Что мы не хозяева жизни. И даже не мастера игры. Мы кони, на которых делают ставки. Наше дело цокать копытами. Если не принимаем правила, то этому жеребцу незачем топтать корт, – Оскар указал на кроссовки, торчащие из дверного проема.
– Он совершенно верно сказал. Чего вы добьетесь своими хитростями?
– Ничего, – согласилась с профессором Юля. – Они ничего не добьются, потому что цели у них совершенно разные. Эрни хочет войти в мировую десятку, а Оскар хочет контролировать Ангелов. Да, да, Оскар! Нечего мотать головой. Я предупреждала, что все расскажу Натану Валерьяновичу. Сначала он с пришельцами работал, тестировал на них идеи. Теперь он тестирует идеи на Ангелах.
– А у тебя какие здесь цели, Юля? – поинтересовался Натан, чем ввел девушку в замешательство.
– У меня? Никакие… Просто интересно, чем все закончится. Сначала от него сбежали пришельцы. Теперь Ангелы… предпочитают с ним дел не иметь. Они убегают с корта, когда видят его на трибуне. Просто переносят турниры в Ассирион… или куда подальше. Я знаю, чем это кончится, Натан Валерьянович… когда Ангелы уйдут из нашего мира, все скажут, что их прогнал Оскар!
– Вот и я говорю, – поддержал идею Некрасов, – ключ дольмена нужен человеку как воздух. Без него дело не сдвинется, если только… – Сава встретился взглядом с Оскаром и не решился закончить фразы. Он энергично попятился и сделал вид, что потерял в траве нечто ценное.
– Савелий прав, – согласился Натан. – Нет смысла заниматься серьезными делами ни в науке, ни в жизни, ни в спорте, если в любую минуту можно оказаться на иллюзорной частоте, и на утро забыть, чем занимался вчера. Так вам и надо! Вы то же самое проделывали с ребятами, которых потом обыгрывали в турнирах. Они даже не имели возможности защититься от вас, хитрецов. Как так можно, Оскар?! Вы творите то же безобразие, что Гиды, а потом обижаетесь на них… За что? За то, что сами их научили мошенничать.
Представитель украинской торговой фирмы потоптался по поляне и ретировался в сторону портала. Саша Шишкин, заметив, что назревает скандал, поставил сумку возле кроссовок, торчащих из спального мешка. Сначала он побродил по полянке, поискал тренировочную базу в зарослях лопухов, но Сава Некрасов строго поманил его пальцем из чащи леса. Только Юля осталась на распутье. Она не чувствовала себя лишней в компании Учителя и ученика, она желала принять участие в разговоре, но только затянула паузу. Оскар сердито посмотрел на подругу.
– Наверно стоит их проводить, – догадалась девушка. – А то ведь заблудятся.

Натан Валерьянович сел над песчаным обрывом рядом с учеником.
– Тысячу раз ты прав, – сказал он. – Тысячу раз я с тобой согласен. Эзотерики не те люди, которые справедливо распорядятся властью. Здесь я весь на твоей стороне, но… – профессор задумался. – Подумать только, твои родители… жизнь отдали за эту идею. Да и мои предки тоже. Может, с нами что-то не то? Может, мы с тобою не правы? Ведь сколько поколений человечества бесследно пропало с Земли! Они были достойнее и умнее, но у них не было шанса, как у нас, дураков.
– И у нас не будет.
– Вот, что я подумал, Оскар. Вероятный обладатель ключа дольмена ничем не обязан этой влиятельной организации! Подумай сам, на протяжении многих лет они отслеживали нужных людей и патронировали их с детства. Вычисляли в пеленках будущих гениев, финансировали, устраивали в хорошие школы. Если бы столько средств вливали в нашу несчастную науку… Ну, да ладно! Что это я о больном?
– Действительно, к чему это вы, Учитель?
– К тому, что просмотрели они только тебя одного. Прохлопали, – развел руками Натан. – И за это надо сказать спасибо твоей матушке, Марине Анатольевне. Много чего можно сказать об этой женщине нелестного. Но если б она не была хитра и дальновидна… Если б не поступила единственно разумным способом… то теперь и ты впитал бы в себя идеалы тайного общества друидов и фармацевтов. Имел бы там своих покровителей, которых нельзя предать. У тебя было бы счастливое детство и блестящее образование. Нам бы не пришлось брать уроки грамматики, чтобы в будущем не срамиться…
– Учитель… Как только я сделаю ключ, они найдут способ им завладеть.
– Да, – согласился Натан, – они просто убьют тебя.
– Пришельцы сказали мне то же самое.
– Какой они видят выход?
– Они боятся друидов, как чумы, но связываться не хотят. Хотят с ними воевать моими руками.
– Не важно, кто тебя убьет, пришельцы или эзотерики. Важно, что ситуация парадоксальна сама по себе, а значит, может разрешиться как угодно. Но я не допущу, чтобы ты ставил себя под удар.
– Дело не во мне.
– Дело в том, Оскар, что мне небезразлично, какой ценой ты получишь этот проклятый ключ. Если б не ситуация, к которой мы неизбежно катимся, я бы не стал даже заводить с тобой разговора. Не зря я общался с Савелием. Не напрасно штудировал их тайные документы. Человек, который способен создать ключ дольмена, не может оставаться среди людей. Но если его не создать – миру придет конец.
– Мне не нужен этот мир. И судьбами человечества я распоряжаться не собираюсь.
– Весь ли мир тебе так не нужен, как ты говоришь?
– Почти весь.
– Вот, ради этого «почти», мы живем. Иногда это все, ради чего стоит жить. Юля права. Сейчас ты мотаешь нервы всем: и пришельцам, и Ангелам, и эзотерикам, и даже теннисной ассоциации. Я уверен, что спортивные чиновники также от тебя натерпелись. А больше всех ты натерпелся от самого себя.
– Дело не во мне, Учитель.
– Я знаю, в ком дело. Если ты думаешь, что я ничего не вижу и не понимаю, то ты ошибаешься. Конечно, вам с Мирославой надо встретиться и объясниться.
– Не нам. Сейчас вам надо встретиться с ней.
– Нет, уж уволь. Это ваши личные отношения и я...
– Ваши, Учитель! Чтобы серьезно работать с дольменом, нужно получить его в собственность. Даже Копинский понял, что только абсолютная собственность дает человеку право подбирать ключи к дверному замку.
– Копинский завещал имущество сыну. Он считает тебя гениальным ученым, поэтому опасается.
– Копинский считает меня Господом Богом. Он думает, я решу любые задачи.
– Не знаю, Оскар… Не знаю, решишь ли. Но точно знаю, что никто кроме тебя даже не приближался к решению.
– Нет, Учитель. Пока Мирка не вернется и не объяснится с вами, я с места не сдвинусь. Однажды я ее предал, потому что не вник в ситуацию. Боюсь совершить еще раз ту же ошибку. Пожалуйста, не старайтесь меня понять. Только Мирка может сдвинуть дело с мертвой точки. Если она до сих пор не сделала это – значит, на то есть неизвестная мне причина.
Профессор нахмурился.
– Ты знаешь что-то, чего не знаю я?
– Нет, – бессовестно соврал ученик.
– Знаешь что-то, чего не знаю я, но по какой-то причине не можешь сказать?
Оскар почувствовал, как начали краснеть его уши. Это замечательное ощущение он перестал испытывать так давно, что уже забыл. Уже не ожидал от своего организма таких сюрпризов. Оскару стало смешно, потому что впервые жизнь поставила его перед необходимостью врать человеку, которому меньше всего на свете хотелось врать. Крошка-граф вовремя вылез из спального мешка. Применяя кухонный нож и ненормативную лексику, стал отдирать пластырь от старых мозолей.
– Эрнест! – отвлекся Натан Валерьянович. – Ты куда-то собрался?
– Кросс бежать, – ответил молодой человек, обувая кроссовки.
Он поднялся на ноги и, ни с кем не прощаясь, скрылся в лесу.
– Оскар, я не уйду, пока не узнаю, что ты скрываешь.
– Я рассчитал апокалипсис, Учитель. И могу показать вам расчет.
– Нет, – решил Боровский после недолгих раздумий. – Я не должен это увидеть. Есть вещи, которые можешь видеть ты и больше никто.
– Учитель…
– Я давно уже тебе не учитель, мой мальчик. Так же как ты – давно не мой ученик. Прошло время, когда я мог проверять ошибки в твоих работах. Сейчас моя задача тебя поддержать. Ответь мне только на один вопрос: ты знаешь что-то про Эрнеста? Тебе известно, кто его настоящие родители?
– Да.
– Так вот… – строго заявил Натан Валерьянович. – Эрнест – мой сын! Прошу это принять к сведению и других вариантов не рассматривать. Этот мальчик – мой собственный, родной ребенок. Передай это всем, кто до сих пор сомневается. И еще передай, что эту тему я закрыл и никому не позволю ее обсуждать, даже вам с Мирославой. А Эрнест?.. – с тревогой в голосе уточнил профессор. – Знает?..
– Знает, – ответил Оскар.
– Так вот… Ничего он не знает! Все, что он знал до сих пор – чепуха, достойная Ассириона. Главное, что должен знать мой сын – это то, что у него есть отец. Самый настоящий, реальный отец.



Каждый день под моросящим дождем на пляже мерзла девочка. Каждый день приходила и дрожала от холода, кутаясь в курточку из крокодиловой кожи. Девушка дрожала до синевы, но теплые штаны не надевала, напротив, чем больше холодало на побережье, тем тоньше становились ее чулочки. Чем больше дожди размывали пляжный песок, тем выше становился каблук. Оскар не сразу увидел город в кромешной тьме, не сразу узнал фигуру, ожидающую у моря погоды. Он решил, что малышку Тати злой отчим выгнал из дома. А заодно отключил во всем городе фонари.
– Наконец-то, – бросилась к нему девушка. – Оска-ар! Тебе нельзя в мастерскую, идем… поживешь на моей квартире. Фреда взяли за торговлю золотом. Он признался во всем. Теперь тебя ищут, – объяснила она. – Арестовали все, что ты оставил на чердаке, все антенны и провода. Твои старые башмаки тоже арестовали. Оска-ар, разве мы делали что-то незаконное?
– Я не знаю ваших законов. Где-нибудь написано, что человек не имеет право купить серебряный поднос и превратить в золотой?
– Да, но пробы, которые вы ставили, оказались поддельными.
– Зато золото настоящее. Передай Фреду, пусть валит все на меня.
– Он и так на тебя валит больше, чем ты провинился. Тебя надо спрятать.
– Что с городом? Почему такая непролазная темь?
– Сегодня пятница, – напомнила Таня.
– И что?
– Сегодня семейный день.
– Это как?
– Ну, ты совсем бестолковый?! Не понимаешь? По пятницам специально выключают свет, чтобы люди приходили домой и занимались друг дружкой, а не пялились в телевизор. За прошлый год в Европе вдвое сократилось белое население.
– Куда ты ведешь меня, кукла?
– Переночуешь у меня, а утром вместе свалим отсюда, – пообещала Тати. – В мастерской больше появляться не надо. С тех пор, как ты потерялся, тебя спрашивали только Эрнест и Натан. Но они искали не тебя, а друг друга. Сначала ходили по очереди тебя спрашивать, потом один другому попался.
– Неужели попался?
– Натан поймал Эрнеста на лестнице. Сначала ругал его. Потом увел с собой. С тех пор тебя не ищет никто. И вещей твоих в мастерской больше нет. Только Даниель передает приветы через знакомых. Он сказал, что Артур снова пропал в лесу. А доктор, который живет в Сибири, хочет, чтобы девочки к нему вернулись. Оска-ар! Ты не представляешь, какая интрига! Если девочки не вернутся, Сима съест доктора.
– Значит девицы у Даниеля.
– Только я тебе это не говорила. Пообещай, что не уедешь в Сибирь.
– Никаких обещаний, Тати, я женатый мужчина. И никаких ночевок у тебя на квартире. Если хочешь помочь, одолжи машину.
– Бери насовсем. Только я поеду с тобой. Хорошо?
– Нехорошо. Я поеду, а ты останешься.
– Тогда я не открою тебе другой секрет. Фреду звонила Джулия из Флориды и кое-что просила тебе передать.
– Говори.
– Не скажу.
– Тогда катись к черту, – Оскар подтолкнул девчонку к машине, но Тати не обиделась.
– Джулии из Флориды, – сказала она шепотом, – звонила Алиса из Тель-Авива. Она в панике, Оска-ар! Там интрига еще больше. Джулия ничего не может понять и требует у тебя объяснений. Алиса узнала, на какие средства живет семья, и все рассказала. Оказывается, жена Натана берет деньги со счета, о котором раньше никто не знал. А знаешь, кто открыл этот счет и переводит на него деньги?
– Догадываюсь, – ответил Оскар.
– Женщина с длинным русским именем.
– Никогда не произноси это имя! – психанул молодой человек. – Поняла меня, кукла? Если хочешь сохранить со мной добрые отношения, даже не пытайся произнести это имя!



Наступившей осенью жизнь у Оскара Шутова не заладилась. «Дело алхимика» получило огласку в прессе, и он не выходил на улицу без прибора, позаимствованного с ракетки Эрнеста. Маленькая «таблетка», отводящая взгляд противника, всегда лежала в кармане. Только из-за нее Оскара перестали замечать заправщики и продавцы, официанты кафе и случайные прохожие, у которых надо было спросить дорогу. Однажды мальчишка, разносивший рекламу, врезался прямо в него, набил шишку и даже не обратил внимания. Оскар перестал ощущать себя человеком среди людей и решил, что самое время доработать прибор и оставаться незаметным только для тех, кто чрезмерно интересуется его личностью. В этот список первым номером попала Тати. Вторым – представительный господин, который пришел проверить, не прячется ли алхимик на своем чердаке, и Оскар любезно проводил его на чердак. «Пора отсюда валить», – решил он и свалил, не прихватив телефона, чтобы не искушать себя соблазном звонить. Люди, которые могли интересоваться его судьбой, давно прослушивались полицией. В ту зиму он потерял не только себя, но и возможность контакта с окружающим миром. А приобрел только машину и покровительство рыжей девчонки, в котором меньше всего нуждался. Деться Оскару было некуда, опереться не на кого, не с кем даже душевно поговорить. Дорога привела его в Сен-Тропе, город, ненавидимый с тех пор, как он познакомился с Мирославой.

– Пойми бестолковой своей головой, что девиц придется вернуть, – внушал он Даниелю. – Сейчас у них есть возможность уйти. Нам, людям, с Земли деться некуда, а у них поселения по всей Галактике.
– Но они не хотят, – возражал Даниель. – Разве я кого-то держу?
– Общение с Ниной опасно для человечества.
– Чем я хуже тетушки Серафимы? – искренне не понимал Даниель. – Почему со мной человечество будет в опасности, а с ней – нет?
– Потому что она тупая, слепая, необразованная старуха. Она только стряпает и стирает. Она не имеет манеры налить себе виски, закинуть ногу на ногу и пялиться в глаза гуманоида. Ты не знаешь, какая информация идет через эти глаза. Не заметишь, как превратишься в зомби. Собственно, уже превратился.
– Ничего подобного, – возражал Даниель, – я после таких ночей сплю как младенец и вижу цветные сны. После общения с Ниной я снова рисовать начал, хотя уже десять лет не стоял за мольбертом. Если б ты видел, какие картины я написал…
– Короче, девок надо вернуть. Женька приедет – отдашь обеих.
– Я уже сказал Жене, а Женя передал Симе, что девочки в Сибирь не хотят. Не выгоню же я их?
– Я выгоню.
– Они вернутся.
– Господи, твоя воля! Когда же мне удастся найти контакт с человечеством?
– Когда перестанешь усложнять ему жизнь.
– Я у тебя поживу?
– Живи, – разрешил Даниель. – Только если полиция явится, не говори по-английски. У тебя страшный русский акцент. Лучше прикинься немым. Будешь прятаться – прячься с девками в шкафу. Увидят пришельца – про тебя и думать забудут. Хотя… Ты у нас личность теперь знаменитая.
– Моих портретов в полиции нет.
– Ни скажи! Фред маслом написал твою рожу, а глянцевые издания растиражировали ее. Получилось очень похоже. Полицейские просмотрели записи с уличных камер, в местах, где ты любил появляться. Особенно там, где продают серебряные сервизы. Сейчас в полиции столько твоих портретов… можно открыть галерею. Фреду скажи спасибо.
– Фред мне очень помог и рисковал не меньше. Я сам поставил его в дурацкое положение.
– Он тебя подставил, а не ты его. Фред не мальчишка. Он и травкой приторговывал, и с кокаином у себя в Базеле попадался не раз – все сошло с рук. Перебрался в Монако, женился на местной, думал, так будет легче делишки проворачивать. Думаешь, он святой? Жена его выгнала раньше, чем закончился медовый месяц. На него в полиции досье с бородой. Если б не его прошлое, не прижали бы вас. По крайней мере, не так скоро. Ладно… все бывает. Но зачем же портреты писать? Меня тоже о тебе спрашивали, но я же не предлагал полиции услуг портретиста?
– Отстань от него. Парень отмывает свою репутацию.
– Придут – я не знаю, как ты забрался ко мне в подвал.
– Не придут, – уверил Даниеля физик. – Пока я здесь, к тебе даже покупатели заходить не станут.
– Они и так не заходят, – расстроился Даниель. – Живи. Я уже разорился, мне все равно. Но тебе все-таки стоит изменить внешность. Постричь тебя что ли на лысо еще раз? Сыграешь под дурака. Ты же у нас прирожденный артист. Слушай… – осенило хозяина магазина, – а можешь устроить так, чтобы наоборот, покупатель ко мне повалил и смел коллекцию, не глядя на ценники.
– Вот! – согласился физик. – Это уже предмет для конкретного разговора. Над этой темой в принципе можно работать. Будет, чем на досуге заняться.



Осень прошла дождем мимо окошек подвала, утопленных в тротуаре. Вместе с потоком воды за мутным стеклом маршировали сапожки. Целый день, нескончаемой вереницей. С утра до обеда обувь перемещалась справа налево, с обеда до ужина – слева направо. Это явление Оскар наблюдал всякий раз, когда глаза уставали от монитора. Он снимал очки и откидывал занавеску.
– Странно как… – поделился физик с Элизабет, которая тихо дремала в кресле, – такое впечатление, что город идет обедать в одну столовку.
– Банкира хоронят, – ответила девушка. – Утром идут на кладбище, вечером с кладбища.
– Каждый день?
– Теперь каждый день.
– Одного и того же банкира?
– Конечно. Сначала хоронили раз в месяц. Он воскресал и акции банка росли в цене. Теперь они несильно растут, поэтому каждый день приходится умирать. Я знаю, мне Даниель рассказал. Он тоже брал акции. Даниель сказал, что если похороны прекратятся, разорится весь город.
– Удивительно… Он все деньги вложил в акции?
– Половину. Другую половину вложил в шляпный бизнес. Сейчас хорошо идут черные дамские шляпки с вуалью, в которую вшиты слезинки из страз. Они открыли бутик прямо у входа на кладбище. Теперь неплохо продаются цветы. Особенно черные розы.
– Лиза… Вам с Ниной не пора ли отсюда?..
– Зачем? – удивилась девушка. – Мы еще немного потерпим. Интересно же посмотреть.
– На что?
– Что ты будешь делать. Мы здесь только из-за тебя.
– Почернеете вместе с розами… столько терпеть.
– Не беспокойся.
– Надо бы вышвырнуть вас из романа раньше, чем Ангелов.
– Нет, – решительно заявила Лиза. – Ангелы будут первыми, люди – вторыми, а мы… – девушка задумалась, прежде чем раскрыть тайну. – Мы никому не мешаем.
– Вы вляпаетесь в то же дерьмо, что и мы, если не смоетесь из «романа». Вам, пришельцам, вся Галактика открыта. Любой фантаст вас с удовольствием приютит. А здесь кому вы нужны?
– Зато мы увидим, чем закончится книжка.
– Как будто ты не знаешь ее конец.
– Одно дело знать, – заявила Лиза. – И совсем другое дело увидеть.



Первый привет из внешнего мира настиг скитальца нежданно-негаданно. В конторе Даниеля зазвонил аппарат, который молчал годами. Сработал автоответчик и молодой человек узнал голос Юли, но сначала не поверил ушам. Девушка говорила по-английски, очень извинялась за беспокойство. Юля объясняла виртуальному собеседнику, что нашла этот номер в справочнике модных магазинов Сен-Тропе и интересуется мосье Даниелем, чтобы навести справки об одном общем знакомом. Если мосье Даниель сможет ответить…
– Слушаю тебя, Юлька, – Оскар взял трубку, и в этот раз ушам не поверила Юля.
– Алхимик? – обрадовалась она. – Неужели ты? Прячешься? Не прячься. Я звоню от подруги. Да и ты в последнее время не так популярен. Сейчас в моде самоубийцы, а ты… Нет, на всякий случай все-таки прячься. Я дала о тебе интервью. Читал? Сказала, что ты мастер пропадать надолго и вообще, личность загадочная. Оскар, я ничего лишнего не сказала, но денег заработала. Если тебе надо – пришлю.
– Рад за тебя.
– Даже не знаю, что спросить, – растерялась девушка. – Не ожидала услышать…
– Расскажи, как у тебя дела.
– Все хорошо. Арик Кушнир посылку для тебя передал. Помнишь, ты заказывал золотую фольгу и еще кое-что? Я хотела отдать ему деньги, но Арик сказал, что ты ничего не должен. Наоборот, он остался должен тебе, поэтому… если еще что-то нужно, звони.
– Позвоню.
– Знаешь… наш факультет закрыли.
– Как закрыли?
– Сказали, что программисты народному хозяйству не нужны. Не только мы. Все науки накрылись, зато открылось отделение садоводства на базе биофака. Нам предложили переводиться туда, но конкурс бешенный. Я работаю в магазине, свечи продаю, но магазин наверно тоже закроют. Знаешь, в Майами закрыли все пляжи из-за ядовитых медуз. Было несколько смертельных «укусов», и теперь недвижимость на побережье резко падает в цене. Натан Валерьянович хочет, чтоб я вернулась в Россию и училась у них. На самом деле он просто не справляется с Эрни. Знаешь, Савка Некрасов пропал. Полгода ему не звонит. А я теперь хожу на корты, где крошка тренировался, беру уроки. Там почти нет народу. Что тебе еще рассказать?
– Что-нибудь.
– Женя приезжал. Мы хотели прокатиться до Нью-Йорка на машине, но у Джексонвилла стоит кордон и всем выписывает пропуска. Выехать из Флориды можно, а вернуться – большой вопрос. Думаешь, из-за медуз? Говорят, они не только ядовитые, но и заразные. Женя сказал, что все это чушь. Он хочет снова поступать в медицинский и перебираться в Москву насовсем. Тебе большой привет от него.
– Тебе тоже надо перебираться в Москву.
– А ты? Оскар, будь осторожнее. Тебя еще могут в тюрьму посадить. Натан Валерьянович сказал, что если ты соберешься приехать, предупреди заранее, чтобы он успел защиту поставить.
– Не надо защиты. Я приеду. Скоро мы все соберемся на даче Учителя.
– Почему ты так думаешь?
– Я просто очень хочу. Я соскучился.
– Ты говоришь так, как будто хочешь попрощаться с нами. Нет, Оскар не надо прощаться. Мы не позволим полиции тебя сцапать.



С той поры, как беглый алхимик был обнаружен, Натан Валерьянович стал звонить ему сам. Регулярно и основательно. Темное криминальное прошлое ученика его нисколько не волновало. В первую очередь Натана Валерьяновича беспокоило поведение крошки. Его моральный облик и психическое здоровье, потому что тень большого «индейца» преследовала мальчика постоянно, даже когда сам «индеец» отсутствовал. Профессор рассказывал, какой замечательный корт они построили во дворе, и как он усердствовал в поисках тренера, но вместо тренеров на корты повадились халявщики, не желающие платить за аренду. «Вся шпана… – докладывал Натан Валерьянович, – играет теперь у нас. С тех пор, как в Москве закрылись спортивные комплексы, в области резко взлетели цены».
– И вы берите оплату, – советовал Оскар.
– Разве я могу? Уйдут люди, придут «индейцы».
– Недолго им осталось ходить.
– Как знать, – сомневался профессор. – Я подумывал отгородиться от кортов забором, но потом решил, нет! Пока я вижу, что там творится, мне спокойнее. За Эрнестом нужен постоянный присмотр. Ни на минуту нельзя оставить его одного.
Профессору удалось сводить крошку-графа к специалисту по психике трудных подростков, и вывод, сделанный врачом, озадачил его надолго.
– «…человек, с которого содрали кожу», – процитировал Натан заключение специалиста. – Оскар, этот мальчик все чувствует и понимает на порядок острее нас, отсюда агрессия. Он занял оборону и ему все равно, какой ценой постоять за себя, потому что наш мир для него чужой, неуютный, нелепый, несерьезный. Как страшно должно быть человеку, который не прорубает себе коридор из прошлого в будущее, а бьется о стены этого коридора, чтобы немного заглушить боль. Вместо того, чтобы прозреть, он хочет ослепнуть. Вместо того, чтобы понять… спрятаться и не думать. Врач прописал ему успокоительное, но я сомневаюсь…
– Ему поможет хороший тренер. Игра для крошки – самая безопасная анестезия.
– С тренером у нас как всегда сложности. Я думал учебой его увлечь…
– Даже не старайтесь.
Натан Валерьянович и не старался. Только ругал руководство факультета за то, что сдало в аренду крышу нового корпуса в Академгородке неизвестно кому, и на ней за ночь вырос лес антенн. Проход на крышу оказался вдруг опечатан, а старая физическая лаборатория, в которую профессор вложил много сил, исчезла с лица земли вместе с дорогостоящим оборудованием. Натан Валерьянович жаловался ученику на то, что в этом году не было ни зимы, ни лета, очевидно, осени и весны тоже ждать не имеет смысла. Его коллега, который выступал рецензентом на защите диплома Оскара, сошел с ума и вместе с семьей уехал жить в лес. Стало трудно купить хорошую спортивную обувь. Левушку опять положили в больницу. Алиса поссорилась со своим молодым человеком, поэтому деньги, отложенные на свадьбу, Натан Валерьянович готов выслать Оскару, если тот имеет финансовые затруднения…
– Ко мне обратилась компания молодых ребят, – вспомнил профессор. – Сказали, что когда-то у нас учились, но я не помню… Они организовали группу исследования погодной аномалии. Есть мнение, что геомагнитное поле меняет не объективный процесс. Грубо говоря, кто-то им управляет. Ребятам нужна программа, которую ты делал для связи в смещенных частотах. Для «Дня Галактики», помнишь? Я сказал, что без тебя не уполномочен ею распоряжаться. Может, стоило дать?
– Мне все равно, Учитель. Сегодня они ищут то, чего нет, завтра всей группой перекинутся в садоводство. Можете отдать, мне не жалко.
– Боже мой, – сокрушался Натан, – где справедливость? Ты столько сделал в науке, а прославился на весь мир, как мошенник.
– Это не моя проблема, Учитель. Это проблема несовершенного мира, падкого на блестящие безделушки.
– Береги себя, – просил Учитель. – Эрнест скучает. Он бегает по лесу кроссы, а я боюсь. Люди видели лесное чудовище. Я думаю, открылся портал…
– Я тоже так думаю.
– Совершенно дикий человек кидается с топором на машины.
– Он охраняет территорию, профессор. Он не в курсе, что перекинулся в другую эпоху.
– Люди говорят, что это беглый крепостной одичал в лесу. Без тебя не знаю, как найти этот портал и закрыть.
– И я не знаю, – сетовал ученик. – Выравнивается «давление хронала». Теперь порталы будут открываться стихийно, когда захотят и куда захотят.
– И теперь каждый раз, когда Эрнест бежит кросс, я пью валидол. Не знаю, где найти хорошего тренера. Люди не хотят с ним связываться ни за какие деньги. И он бегает по этим ужасным лесам и дорогам. Оскар! Приезжай и тренируй его сам.
– Однако вы не одобряли мою систему, – напомнил молодой человек.
– Не одобрял, – согласился Натан. – Ни стыда, ни совести у твоей системы. Приезжай, тренируй честно.
– Честность не имеет отношения к большому спорту.
– Не надо нам ничего большого. Мы обойдемся малым. Были бы все живы-здоровы, жили бы здесь, под моим присмотром, как было бы хорошо.



В жизни Натана Боровского за истекший период также не произошло ничего хорошего. Он взялся читать курс квантовой механики, но понял, что аудитория не знает основ. Он отправился в Тель-Авив, уговаривать Розалию Львовну лечить Лео методом дехрональной коррекции, разработанной Оскаром. Идея не получила поддержки. Более того, спровоцировала у Розалии Львовны приступ тахикардии. Все, что предлагала женщине наука-физика, было проклято ею безотлагательно. Бедный Левушка, вместо того, чтобы общаться с отцом, все время пролежал в больнице. Бедный Натан, вместо того, чтобы лечить ребенка, просидел на кухне с пустыми разговорами. Вернувшись, он решил починить крыльцо, но едва не лишил себя пальца. Все, что осталось профессору в этой жизни – сидеть на стремянке у кортов и наблюдать, как Эрнест играет с компанией юниоров. Мальчишки мешали друг другу, стукались ракетками, лбами, падали и разбивали колени, но невероятно радовались, когда им удавалось вложить сопернику в корт хотя бы один мяч. И эта радость вселяла надежду. Натан Валерьянович подсчитывал очки, иногда объявлял счет, но чаще дремал на стремянке.
Жизнь изменилась, когда Алиса Натановна еще раз позвонила во Флориду Джулии и по секрету сообщила ужасную весть:
– Поздравляю, – сказала Алиса, – допрыгались. Мама едет в Россию.
– Зачем? – удивилась Юля.
– Убивать гражданочку Виноградову. Мой вам совет, к началу мая привезти ее к папе на дачу. Не знаю, где вы ее прячете, но выдать придется. Хуже будет, если мама доберется до нее сама.
– Что случилось? – испугалась Юля.
– Лео чуть не умер, вот что! Я объясняла, что у гражданочки Виноградовой трудная жизнь. Мама, сколько могла, входила в ее положение. Теперь все. Теперь, дорогие мои, вас спасет только чудо. Я, конечно, тоже постараюсь подъехать, только вряд ли это кому-то поможет. Ой, ребята, не хотелось бы мне оказаться на месте вашей графини.


– Когда дождь заливает город по самые форточки и зима не проходит, когда вместо лиц снуют туда-сюда одни сапоги. Когда страшно снять телефонную трубку, потому что не знаешь, хотят ли слышать твой голос... Когда понимаешь, что сделано все, что возможно, но счастье не наступило… приходит отчаяние. Ты знаешь, что придется уйти и не находишь причин, чтобы остаться. Тебе кажется, что должна исчезнуть не ты, а они, но как только они исчезнут, ты найдешь себя в пустоте, в которой нет дождя и ненавистных тебе городов. Признайся мне, Человек, почему тебе так не нравится Сен-Тропе?
– Потому что, мой Ангел, этого города нет на карте планеты.
– Нет, Человек. Тебе не нравится город, потому что он придуман тобой, но именно ты не можешь ходить по его тротуарам и наблюдать, как улицы наполняет небесная влага. Ты придумываешь то, чего быть не может, а потом ненавидишь это, потому что не видишь за выдумкой ничего, кроме пустоты. Это называется «твоя Вселенная», Человек. И тебе придется в ней выживать, потому что твоя Вселенная – все, что принадлежит тебе в этой жизни. Ни время, ни пространство, ни люди, ни города, придуманные тобой… Тебе принадлежит только черная пропасть, которая останется, когда уйдут все.
– Помнишь, с чего она начиналась? С гранаты, зажатой в руке, Валех. Три секунды – и этот мир должен был разлететься вдребезги. Мы можем назвать три минуты тремя часами, и время побежит быстрее, но мир, однажды рожденный, обречен умереть. Мы можем назвать секунды годами – и время помчится еще быстрее, но три секунды никогда не превратятся в четыре.
– Что ты хочешь от меня, Человек? Чтобы я отменил законы природы, по которым Человеку в этом мире не принадлежит ничего?
– Хочу, мой Ангел, чтобы ты научился считать до трех и понял, чего стоит каждая из отпущенных мне секунд.

Съехав на обочину, Юля достала телефон и еще раз прочла сообщение. «Нужен надежный человек с машиной… дата… время…» Девушка остановилась у столбика, указывающего назначенный километр. У сообщения не было подписи и обратного адреса, «…но кто же еще? – спрашивала себя Юля. – Кто, кроме Мирославы, может свалиться из космоса мне на голову?» Девушка решила для себя твердо: ждать несмотря ни на что и дождаться любой ценой. Даже если придется поселиться здесь. Ждать ровно столько, сколько потребуют обстоятельства, потому что сидеть в машине на пустой дороге с надеждой в душе приятнее, чем безнадежный бардак на даче Боровских.
К назначенному сроку девушка не на шутку разволновалась и не узнала фигуру, бредущую по обочине. Не узнала, но из машины выскочила и побежала навстречу.
– Боже мой… – прошептала она. – Боже мой, как хорошо, что вы здесь!
Юля совершенно не собиралась плакать. Она собиралась задавать вопросы. В ее голове назрел список тем, которые следовало обсудить, но стоило подругам обняться, как слезы смыли все планы. Девушка стала приходить в себя, когда Мирослава усадила ее в машину и вытерла салфеткой сопливый нос.
– Все живы? – спросила она.
– Все, – кивнула Юля.
– Все здоровы?
– Я так боялась, что это не вы, а кто-то другой прислал эсэмэску, – призналась она. – Я так испугалась, когда не узнала вас сразу…
– Юлька, – улыбнулась графиня, – мне нужна твоя помощь, но в таком состоянии я с тобой в Москву не поеду.
– Вам? Я думала, нам нужна ваша… Разве Георгий не передал мое сообщение? Разве вы не заедете к нам на дачу?
– Что случилось? Крошка у вас?
– Конечно, и он вас ждет. Он как будто знал. Постоянно крал у меня телефон и проверял сообщения. Я ничего не сказала. Мира, я уехала рано утром, никто не видел. И одолжила у Алисы машину, чтобы меня не нашли.
– Как вам малыш? Хороший мальчик, правда?
– Он просто прелесть, – подтвердила Юля. – Мы нарадоваться не можем. Мира…
– Нет, не поеду, – решила графиня. – Увижу его – раскисну, а у меня еще много дел.
– Мира, нет! Вам надо заехать. Дело в том что… – девушка опять едва не расплакалась, – не хотела вам сама говорить… пусть бы лучше они вам сказали…
– Юля, в чем дело?
– У меня бы язык не повернулся, но… наверно, заехать придется. Хотя бы на день. Хотя бы только сдать кровь.
– Кровь?
– Да, приехала Розалия, – Юля испытующе посмотрела в глаза графине, но не нашла понимания. – Она собирается вас порвать на куски, но если вы согласитесь сдать кровь…
– Розалия будет запивать куски моей кровью?
– Напрасно вы так. Все очень, очень серьезно. Там такие дела… просто кино индийское.
– Кончай плести кружева! Излагай суть, – приказала графиня.
– Сейчас, – Юля от смущения покраснела. Слова застряли в горле, – дело в том… Одним словом, Розалия нам сказала, что вы… В общем, мы, конечно понимаем, что все это глупости и быть такого не может… Но будет лучше, если вы сдадите немного крови на анализ. Скорей всего больше ничего не понадобится.
– Юля… не щади меня!
– В общем, такое дело… – девушка взяла себя в руки, – Лео нужно регулярно переливать кровь, иначе дело кончится плохо. Кровь Натана Валерьяновича не подходит.
– А я тут причем?
– Розалия считает, что вы – его настоящая мать.
– Я?! – воскликнула Мирослава.
– Но она в этом просто уверена. Она знает, что вы жили на даче и общались с Натаном Валерьяновичем. Она нам по секрету сказала, что развод затеяла для того, чтобы дать ему шанс на наследника, когда появились вы. Бедная женщина, как ни старалась, получались одни только дочки.
– Я? Левкина мать? – не верила Мира. – Розалия тронулась на почве ревности. Из-за чего? Из-за того, что я ночевала на даче… она подала на развод? И мне никто не сказал?!
– Мы, конечно, понимаем, что между вами не было ничего…
– А Натасик? Он-то что говорит?
– О!!! Натан Валерьянович очень зол! Мира, я в жизни не слышала, чтобы он так сильно кричал. И на кого? На Розалию Львовну! «Ты, женщина! Мать моих детей! Как ты могла подумать такое… про Мирославу? Как тебе пришло в голову?» Он считает вас эталоном непорочности. «Где были мои глаза, когда я женился на этой женщине!» Боже, как они ругаются!
Графиня расхохоталась, а Юля залилась краской.
– Если б вы видели, что творится на даче. Я Натана сроду таким злющим не видела. Даже Розалия притихла. Только они нет-нет, да и поругаются снова. Вчера, например… прямо на веранде сцепились, думали, мы не слышим. Сначала Эрнест их пошел разнимать. Потом Алиса с Сонечкой из Москвы вернулись, тоже стали растаскивать родителей. Сонечка в этом году школу заканчивает, будет поступать в университет, как иностранка… Мира! Они забыли обо всех своих детях. Не спят, не едят, ругаются дни напролет. Только когда охрипнут, делают перерыв. Все доказывают что-то друг другу. А что доказывать? Только вам известно, как было на самом деле. Напрасно смеетесь. Теперь надо искать человека, который будет донором мальчика. Но пока вы не сдадите анализ, Розалия от вас не отцепится.
– Левка не болен. У него дехрональный резонанс. Нужно время от времени сбивать его с частоты.
– Мы все уже сделали в тайне от Розалии Львовны. Даже Алиса с Соней знают, что надо менять частоты, и как это делать, знают. Но как это объяснить разъяренной Розалии, не знает никто. Она слышать ничего не хочет. Оскар в первый же день сбил с частоты Лео. Ей даже не сказали. Мальчик чувствует себя более-менее. Но ведь сколько лет они мучили его медициной! Ведь они вернутся в Израиль, опять начнут мучить.
– Пусть Оскар сделает портативный прибор и отдаст Алисе.
– Розалия Львовна его выбросит на помойку. Один уже выбросила. Не верит женщина в физику. Верит только израильским докторам. Мира, вы не представляете, какой Лео умный мальчишка. Я дала ему книжку про архитектуру Москвы. Он стал ее читать и объяснять мне всякие термины, которых я даже не слышала. Пока родители ругались, он целую лекцию мне прочел. Потом я дала ему книжку про садоводство – он стал рассказывать про растения…
– И Оскар там?
– Да, – кивнула Юля. – Он приехал. Не надо на него за это сердиться. Вы мудрее, поэтому обязаны его простить. Он не переживет, если вы его не простите. Конечно, он объяснит свое поведение, конечно, извинится. Но вы… Оскар такой человек, на которого нельзя обижаться ни в коем случае. Я сама обижалась, пока не поняла. Кого-нибудь другого на его месте – видеть бы больше не пожелала. А с ним – не могу. Да, он выкинул свинский номер, никто его не оправдывает, но если вы не простите…
– Ладно, – согласилась графиня, – если Розалии станет легче оттого, что она выпьет ведро моей крови… Но я это делаю только ради Натана! Пока эта женщина… «мать его детей», не загнала мужика в могилу.
– Спасибо! – с облегчением вздохнула Юля. – Вы сами ей объясните, мы даже подслушивать не будем, а потом – я и надежная машина в полном вашем распоряжении. – Юля схватилась за руль и бодро помчалась в направлении дачи. – Они просто умрут от счастья, когда вас увидят, – обещала девушка, – особенно крошка Эрни.
– Надеюсь, он прилично себя ведет в присутствии Розалии?
– Что вы? Розалия от него без ума! Она считает вашего Эрнешку воплощением добродетели, и слушать не хочет, какой он отморозок и беспредельщик. Он бегает для нее в аптеку за лекарствами, чаи заваривает со всякими травками. Когда у Розалии неправильное давление, от кровати не отходит. Чего вы опять смеетесь? Чего я смешного сказала? – обиделась девушка. – Ваш Эрнешка подлизывается к несчастной женщине наглым образом.
– О, да! – согласилась графиня. – Подлизаться он может.
– Розалия видеть никого не хочет, кроме Эрни. Когда его нет, ей дурно. Когда он с ней, она в нирване. Эти двое созданы друг для друга. Хотите, я вам про него расскажу?
– Нет, – Мира перестала смеяться. – Скажи мне одно: он счастлив?
– Такие сложные задаете вопросы. Спросите у него. Мне самой интересно, что он скажет. Счастлив он или нет… Пусть расскажет, как привел в дом блондинку крашенную… лет за сорок. Правда, Натан Валерьянович ее сразу выгнал. Опять смеетесь? Сказал, что шалаве в его доме не место, и выгнал. А что? Мира, они с Оскаром вконец одурели от безнаказанности. У одного шалавы престарелые в большом почете, другой в Монако малолетнюю шалаву завел. Рыжую, как лисица. Надо бы ей косы повыдрать, да руки не доходят. Если б нашего алхимика не прижал интерпол, она бы его на себе женила. Такие умеют.
– Промышлял золотишком?
– А вы не читали? Конечно. Надо же было обеспечить карьеру нашей спортивной звезде.
– Играли?
– Играли. На неустойчивых частотах. Георгий Валентинович вам не рассказывал? Делали портал, успевали пройти два круга и уносили ноги, пока это все не превратилось в пустой дехрон.
– Почему на неустойчивых? – удивилась Мира. – Оська разучился пользоваться дольменом?
– Закрываются наши дольмены, – ответила Юля. – Ангелы переводят их в свой частотный режим. Даже Гид, который всегда ходил за Эрнестом, уже не появляется.
– Разве флоридский дольмен до сих пор не ваш?
– А откуда? Копинский от него отписался в пользу сына и сгинул. То, что мальчик погиб, теперь никого не волнует.
– Погоди! Разве крошка не рассказал про сына Копинского?
– Что про сына Копинского? – не поняла Юля.
– Молодец парень! Когда надо помолчать, он работает языком, как миксером, когда не надо, молчит. Так вы о нем до сих пор ничего не знаете?
– Чего не знаем? – с надеждой в сердце спросила Юля. – Вы что-нибудь нам расскажете?
– Вот это кино… – удивилась графиня. – Гораздо более индийское, чем ты думаешь. Дольмен надо брать! Немедленно! Срочно! Иначе к черту вся эта жизнь.



Никто не умер от счастья при виде графини. Больше всех событие впечатлило Эрнеста. Молодой человек вскрикнул, ринулся к гостье, но Розалия Львовна крепко вцепилась в его рукав и усадила рядом с собой на диван. По ее заплаканным глазам и хмурому виду Натана было ясно: скандал только что состоялся и, возможно, еще не исчерпан. Натан Валерьянович вообще не сразу заметил, что в доме гостья, но Юля усадила его рядом с Розалией и попросила набраться терпения. Только тогда профессор обратил внимание, что за персона пришла к нему в дом. Алиса спустилась из библиотеки и тоже была усажена.
– Никто не сдвинется с места, – сказала Юля, – пока Мирослава не расскажет все, что рассказала мне по дороге. Никто даже рта не откроет, пока не закончится рассказ. Это важно! – Специально для графини она принесла табурет из кухни и усадила напротив аудитории. – Замри, – она показала Эрнесту кулак. В двери появился Оскар, но не рискнул нарушить общее оцепенение.
– Уважаемая Розалия Львовна, – начала графиня рассказ. – Дорогая моя Розалия Львовна, если б ваш супруг, Натан Валерьянович, не был патологическим однолюбом, не вы сидели бы рядом с ним на диване, а аспирантки с третьим номером бюста. Сразу несколько штук. К сожалению, вы для мужа – единственная женщина на свете. К большому моему сожалению. Это первое…
Розалия окаменела, а Юля демонстративно встала рядом с графиней, чтобы хозяйка дома даже не замышляла кинуться на ее сиятельство.
– Мира! Что вы говорите? – возмутилась девушка. – Зачем? Потом будете издеваться над Розалией Львовной. Сейчас повторите то, что рассказали в машине. Пожалуйста. Вы обещали все рассказать.
– Сядь, – приказала графиня Юле. – Когда я позвонила Натану Валерьяновичу с просьбой приютить сироту, разве я не сказала, чей это ребенок? – спросила она Розалию. – Нет, не с того ребенка мы начали. Надо начать с того, что у вас, Розалия Львовна, родился мертвый младенец. Нет! Пожалуй, я начну еще раньше, – решила графиня. Алиса испуганно посмотрела на мать. Остекленевший взгляд Розалии Львовны не дрогнул. – Начну с того, что самолет, которым я летела сюда из Америки, посадили в Варшаве. Сначала нам обещали вылет через каждые два часа, потом у меня сел мобильник. Я осталась с новорожденным младенцем в здании аэропорта без всякой надежды когда-либо улететь в Москву, где меня встречал Натан Валерьянович. Дурацкая, между прочим, вышла история. Стоило отойти на минуту за памперсами, меня тут же обвинили, что оставила без присмотра ребенка, пригрозили отдать в полицию. Не могла же я объяснить, что оставила его на попечение Густава. Меня чуть не лишили родительских прав в аэропорту. Только две пожилые полячки нас пожалели, купили детское питание и объяснили, как им пользоваться, ну и… перепеленали его разок. Показали, как это делать.
– Мира, скажите же им… – умоляла Юля.
– Потерпи! Все терпят, и ты потерпи. Рассказываю по порядку. Рейс продолжали откладывать, я решила не искушать судьбу, взяла такси, примчалась к поезду. На следующий день я уже стояла на пороге этого дома со свертком в руках, и что я видела? Розалия Львовна, напомнить, что произошло? Понимаю, что это жестоко, но вспомнить придется. В тот день вы родили мертвого мальчика. Прямо здесь, на этом диване. Если я что-то путаю, поправьте меня. Впрочем, – обратилась Мира к бледной Алисе, я не утверждаю, что Розалия Львовна это помнит. На ее лице не было ничего, кроме изможденного ужаса. Я поняла, что случилось страшное, потому что скорая помощь выезжала отсюда мне навстречу. Ребенка пытались реанимировать, так?
Розалия Львовна кивнула, и слезы покатились из ее стеклянных глаз. Эрнест нежно обнял несчастную, и она зарыдала у него на плече.
– Плачьте, плачьте, – разрешила графиня, – я все расскажу сама. Натана Валерьяновича не было дома. Должно быть, он все еще встречал меня в аэропорту. Здесь была только врачиха, ну и Машка, запуганная до смерти, забилась под стол. Я ее заметила, когда уходила. Пардон, не подумала, что здесь ребенок… Мертвый младенец лежал на столе, завернутый в простыню. Маленький и холодный. Сначала я не поняла, что это ребенок. Я думала, гуся купили на ужин… Тогда же я рассказала про дите Копинского все, что должна была рассказать, но у Розалии Львовны был полный интеллектуальный паралич. Вы хоть что-нибудь помните из нашего разговора?
– Мира, расскажите, что вы сделали после, – настаивала Юля. – Всем расскажите.
– Я положила живого младенца на руки Розалии Львовне и убедилась, что Розалия Львовна соображает, что у нее на руках. Потом я взяла мертвого младенца, положила в сумку и попросила всех присутствующих как можно скорее забыть о том, что произошло. Забыть и больше никогда не вспоминать. Я забыла попросить вас обо всем рассказать Натану, потому что мне в голову не пришло… Розалия Львовна, слышите? Мне в голову не пришло, что вы столько лет будете скрывать от мужа… Мне казалось, что у вас более доверительные отношения. В этом я прокололась.
– Мира, рассказывайте… – изнывала от нетерпения Юля.
– Потом я пошла за лопатой, – продолжала графиня, – надо же было чем-то закопать покойничка, – Розалия прекратила рыдать, зажмурилась и замерла, уткнувшись в плечо Эрнеста. Молодой человек еще нежнее обнял страдалицу. Лопаты я, разумеется, не нашла, схватила столовую ложку только чтобы быстрее смыться из этого дома. Сначала думала закопать его у шоссе под деревьями, потом не решилась. Мало ли… Глубокую яму ложкой не выроешь, мелкую собаки разнюхают, полиция экспертизу произведет, ни дай Бог… Решила зайти подальше в лес, даже отпустила такси, но и в лесу не смогла его закопать. Грибники, ягодники… Откуда я знаю, кто здесь ходит. Я вообще района не знаю. Искать необитаемые леса в Подмосковье – дурное занятие. Тогда я решила ехать в промзону. Активировать дольмен, выйти на любой необитаемой частоте и устроить нормальную человеческую могилу, чтоб цветок положить было куда. Решила – поехала. Этот «гусь» лежал в сумке, я даже простынь не разворачивала. Потрогала – холодный. Каменный. Зачем тормошить? А у промзоны со мной случился шок. Друзья мои, – призналась графиня бледной аудитории, – я в жизни так не пугалась. Сначала думала, почудилось. Перекрестилась. Не помогло. Сверток натурально шевелится. Взяла его на руки – теплый. Развернула – ужас! Это на человека похоже не было: красный, сморщенный, трубка изо рта торчит, весь перемазанный кровью. Мордочку свою корчит, покричать хочет. Короче, трубку дрожащими руками я вытащила, сунула его за пазуху и бегом назад, к шоссе. Вскочила в первый попавшийся самосвал, ринулась к вам на дачу. Я надеялась, что врачиха еще не ушла. Вообще-то я собиралась вас обрадовать. Да я бы позвонила, если б чертов мобильник был жив. Позвонила б откуда угодно, но он сдох со всей телефонной книжкой. Шоферюга погнал, «гусь» распищался, стал кровавые пузыри пускать, плеваться ими во все стороны. Отъехали километров тридцать и все! Тишина. Прислушалась – не дышит. Шофер говорит: «Знаю, здесь больницу». Я с дуру согласилась. Приехали. Медсестра его развернула на столике, а деточка мертвее мертвого. «Так, – говорит, – мамаша, готовьтесь к неприятностям. Что делали с ребенком? Зачем били? Зачем забили до смерти такую малютку? Сейчас объясняться будете, где положено», – и заперла меня в кабинете. Вот тогда-то, друзья мои, до меня и дошло. Я его со стола взяла, в простынку завернула, подождала, пока Густав выломает решетку в окне, и мы помчались ловить попутку в промзону.
Оскар усмехнулся и незаметно вышел из комнаты. Розалия Львовна прекратила рыдать.
– И что?.. – осторожно спросила она.
– То, что и должно было быть, – ответила Мира. – У дольмена снова ожил, гаденыш! Снова стал плевать в меня пузырями. С той секунды кончилась моя беззаботная жизнь, вот и все. Вообще-то, я не думала, что это надолго. Я думала, помрет. Собственно, я даже в этом не сомневалась, но у меня осталось немного смеси, которую всучили полячки. Правда, не осталось бутылочек с сосками. Мы устроились недалеко от дольмена, на первой попавшейся частоте, где была река, достаточно глубокая, чтобы Густав протащил по ней лодку. Никаким другим транспортом мы не могли его вывезти. Только на лодке у меня движок с хроно-генератором. Правда, в машине Жоржа такой же, но… я решила, что не стоит его посвящать. Впрочем… – графиня махнула рукой, – не буду об этом. Так о чем я? Да… Там мы прожили три первых счастливых дня. Было нежарко. Малыш сначала выселил меня из куртки и всю ее обоссал, потому что подгузников тоже не было. Потом мне пришлось вернуть куртку, чтобы не околеть. С тех пор крошка жил у меня за пазухой. Там он ел, спал, делал свои дела, плевался в меня розовыми пузырями, и, между прочим, постоянно орал. Знаете, что я вам скажу, Розалия Львовна? Левушка Копинский, по сравнению с вашим, просто подарок. Он почти не орал. Даже когда писался, улыбался. Он только ел и спал, спал и ел. Ваш орал не затыкаясь ни на минуту. Три дня мы ждали Густава. Три дня я не могла спать, потому что боялась во сне его раздавить. Три дня я как зомби сидела с ним у костра. Насыпала смесь в ложку, которая должна была стать могильной лопатой, разогревала с речной водой над огнем… Ложку в себя – ложку в него, и так трое суток. Друзья мои, когда появился Густав, я кинула этот орущий кошмар ему на руки и свалилась на палубе. У меня не было сил дойти до каюты, а Густав, сволочь, решил, что мне хочется спать под открытым небом.
– Мира… – прошептала Розалия Львовна, – где он? Ради Бога, деточка, куда ты его увезла? Что с ним стало?
– Да ничего не стало… Вот он, сидит, обнимает вас нежно. Подлизывается к мамочке.
Розалия Львовна перевела взгляд на Эрнеста. Молодой человек улыбнулся.
– Ты…
– Я, – кивнул Эрнест.
– Ну, где это видано? – негодовала графиня. – Как это можно было себе представить, чтобы Натан Валерьянович не знал правды? Да он бы за минуту собрал прибор, с которым Левка не имел бы проблем со здоровьем. Проблему мог решить даже мощный радиопередатчик. А главное, что и ваш, родной, от той же хрени мог загнуться, пока вы не верили в физику. И загнулся бы. Розалия Львовна, слышите меня? Я, конечно, виновата, что не сообщила после… Розалия Львовна? Але…
– Ты? – повторила Розалия, глядя на сына.
– Я, – еще раз подтвердил Эрнест.

Первым пришел в себя Натан Валерьянович. Взял сигареты и вышел вон. Мира пошла за ним на веранду, но там было пусто. Натана Валерьяновича не было на крыльце, даже во дворе ничего похожего на курящего профессора не наблюдалось. Мира хотела только стрельнуть сигарету. Она присела на ступеньках и стала рассматривать корт. Вскоре рядом с ней на крылечко присел Оскар. Присел, но слова покаянного не сказал. Только улыбнулся.
– Есть два зрелища, на которые я готова смотреть часами, – сказала графиня. – Одно из них – это крошка, играющий в теннис.
– Второе – Крокодил, который варит пиво? – предположил молодой человек.
– Нет, Крокодил варит пиво один. Даже занавеску на окне завел, чтобы никто не проник взглядом в таинство. Второе зрелище, которое я готова наблюдать, не отрываясь, часами, это как крошка учит уроки. Но это такое редкое удовольствие. Первое он доставлял мне чаще. Кстати про Крокодила. Я дала ему слово, что скажу тебе спасибо при встрече. Говорю: спасибо за идею с магнитом. Нам бы в голову не пришло его прокалить.
– Я знал, что ты двоечница…
– Удивительно, как мы оба отупели от этого агрегата.
– Люди и без агрегатов охотно тупеют. Не одних вас там заклинило.
– Как думаешь, что это было?
– Какой-то ферромагнетик.
– Думаешь, природный феномен? Может, деталь от летающей тарелки?
– Не знаю, Мирка, смотреть надо. Все, что угодно, можно предположить, не глядя. В том числе и хинею. Кстати, и от меня Крокодилу спасибо.
– За что?
– За то, что он есть. Мне стыдно вспомнить, что однажды убил русала.
– Брось… – махнула рукой графиня. – Если б ты знал, сколько нашего брата замочил Крокодил… Хороший корт построили, – заметила она. – Слишком хороший для нашего лодыря. Малыш нормально говорит по-русски? Не тормозит?
– Лучше б иногда притормаживал...
– С каким трудом я вколотила ему язык. Пришлось отдать его в русский садик на целый месяц. Что ты думаешь? Вся группа ругалась матом по-французски. Потом я нашла ему русского тренера, и дело сдвинулось. Если б не Сиськин, не знаю, что было бы с его языком. Он его и говорить заставил, и поставил ему удары, и на сборы в Россию таскал. И вообще…
– Как ты сказала? Кто?..
– Шишкин Александр Данилович. Заслуженный тренер… в будущем.
– Тренировал Эрни в детстве?
– В три года малыш не произносил букву «Ш» и звал его Сиськиным. Тот терпел-терпел и дотерпелся, что Сиськиным его стал называть весь форт. Не выдержал парень. Попросил расчет. Это он приучил малыша играть правой, а потом почему-то решил, что ошибся. Нет, Сиськин молодец, не зря получал гонорары… И то, что у него сложится тренерская карьера, вполне закономерно.
– Где ты его откопала?
– На турнире… не помню каком. Смотрю, стоит, забор бодает. Вроде не пьяный, аккредитованный в качестве тренера какой-то салаги на детский турнир. Пригляделась – вроде вены не колоты, зрачки в норме, а потом вспомнила: лет пять назад на этом месте были небольшие воротца, и дорожка к тренировочным кортам вела напрямик. Потом забор стал сплошным, а дорожку травой засеяли. Я спрашиваю: «Мужик, ты вообще где?» А он говорит: «В большой финансовой заднице, потому что родитель клиента меня рассчитал». «За потерю связи с реальностью?» – спрашиваю. Он говорит: «Имел я эту реальность… и ту, другую реальность, тоже имел…». Я предложила ему зарплату, и он пошел за мной как бездомная собачонка, не спрашивая, куда.

Взволнованная Юля выбежала на крыльцо, словно внезапно спохватилась о чем-то, и собеседники замолчали.
– Где Натан? – спросила она.
Оскар с Мирой дружно пожали плечами.
– Как вы его отпустили? Человеку может быть с сердцем плохо, – Юля убежала за калитку и скрылась в сумерках. Вслед за ней на крылечко вышел Эрнест и обнял графиню.
– Все?.. – спросил он у Оскара. – Теперь я могу назвать его папой?
– Теперь – пожалуйста.
Вслед за Эрнестом из дома вышла Алиса.
– Дала таблетки? – спросил Эрнест, не выпуская графиню из объятий.
– Дала.
– Она выпила?
– Не знаю. Во всяком случае, в рот положила.
– А водой запила?
– Запила.
– И что?
– Что?..
– Проглотила?
– Кончай издеваться, – рассердилась Алиса. – Если мама решила, что будет спать, значит и без таблеток заснет.
– А если нет? Мне пойти, протолкнуть таблетку ей в горло?
– Она просила оставить ее в покое всех. Тебя в том числе.
Компания ненадолго умолкла. Все ждали явления на крыльцо Розалии Львовны, но виновница ожиданий, не торопилась. Сначала она долго сидела в темноте, не включая свет. Потом накинула шаль, поднялась в библиотеку, где спали Соня с Левушкой, и стала будить детей.
– Софочка, – сказала она, – просыпайся, детка, мы едем домой, – Левушка, сынок… просыпайся, пора собираться. – Она включила в библиотеке свет, спустилась вниз и снова села на опустевший диван. Софья Натановна сквозь сон поднялась с дивана, выключила свет, накрыла Левушку пледом и, недолго думая, сама улеглась.

О Розалии Львовне все забыли, как только вернулась Юля.
– Сидит под забором, – сообщила она.
– Курит?
– Плачет. Я хотела с ним посидеть, – призналась девушка, – он сказал, что хочет побыть один. Сказал, чтобы мы все пошли к черту и долго не возвращались. А что мы такого сделали?
Алиса поднялась со ступенек.
– Не надо, – одернул ее Эрнест. – Побольше поплачет – поменьше пописает. – Он положил голову на колени графине и закрыл глаза.
– Не надо, – согласился с Эрнестом Оскар. – Дай человеку побыть одному.
– Папа о чем-то таком догадывался, – сказала Алиса. – Оскар, если ты знал, ты должен был ему рассказать.
– Что рассказать? – удивился молодой человек. – Я только понял, что Левку с Эрни поменяли местами. Все остальное – для меня такие же новости, как и для вас. Откуда мне было знать? Я всякие варианты прикидывал…
– Не переживай, Алиса, мне он тоже не доверяет, – пожаловалась Юля.
– Я доверяю тебе больше, чем самому себе. Просто надо было понять смысл подмены, а потом выкладывать информацию. Ты же знаешь, что однажды я уже поплатился за длинный язык. Почему-то я думал, что это было сделано для Левкиной конспирации. Я ведь предположить не мог, что так получилось.
– Да, Левка хорошо законспирировался, – согласилась графиня. – Лучше, чем можно было желать. Вообще-то я собиралась организовать Розалии двойню. Но, наверно, Автор знал лучше меня, как действовать. Если б я не взялась пристроить Левку в семью, Эрни бы вряд ли выжил. Почему мне сразу в голову не пришло, что ребенок Валерьяныча получится таким же анахроником, как и ребенок Копинского? Ведь, опять же, элементарно догадаться, если подумать. Странно, что он вообще родился. Если б Розалия всю беременность не торчала над генератором, который у вас в подвале, это был бы не крошка-граф, а стопроцентный выкидыш на раннем сроке.
– Машку благодарить надо, – сказала Алиса. – Из-за ее безобразного поведения в школе маме пришлось поселиться здесь.
– Бедная девочка, – вздохнула графиня, – какой кошмар ей пришлось пережить.
– Вряд ли она понимала.
– Нет, Алиса, все она понимала. Она сидела под кухонным столом, дрожала от страха, как зайчонок. А когда я уходила, вышла за мной и спрашивает: «Куда вы уносите братика?» Я так охренела, что честно призналась: «Похоронить». Но ее глаза мне запомнились на всю жизнь. Девочка больше ничего не сказала. Но это были совсем не детские глаза. Как она? Как у нее дела в школе?
– Ай… – махнула рукой сестра, – как росла оторвой, так и растет. Никакой на нее управы. Точно, как этот. Боже мой, – дошло до девушки, – неужели дурень лохматый – мой родной брат? Не могу поверить. Мне казалось, что он какой-то наш дальний родственник, но папа почему-то скрывает. Эрни, а ты-то знал?
– Никогда от него не скрывала… – ответила графиня за крошку-графа. – Как только начал соображать, я все ему рассказала про настоящую семью, и про сестер, про родителей, даже про предков… что знала. И обстоятельства, благодаря которым он у меня появился, тоже разъяснила подробно. Эрни, ты знал, чей ты детеныш? – спросила графиня.
– Я граф Виноградов, – ответил малыш.
– Не примазывайся к чужому роду. Твой – не хуже. У тебя в роду тоже знатные предки водились.
– Можно поподробнее?.. – заинтересовалась Алиса.
– Если уж на то пошло, он граф Сотник, а это будет покруче, чем Виноградов.
– Я граф Виноградов, – стоял на своем Эрнест.
– Папа... – обратилась Алиса к тени, неожиданно шевельнувшейся у стены. В темноте блеснули очки. Никто не заметил, как Натан Валерьянович присоединился к компании, – …слышишь, что говорит Мирослава?
– Она знает, что говорит, – подтвердил профессор. – Но прабабушка ваша, Сара Исааковна, никогда не упоминала о происхождении Сотника.
– С какой стати? – удивилась графиня. – Вы и не должны были знать, что Сара вышла за часовщика Боровского, будучи беременной вашим батюшкой. Девушка потеряла любимого в уральском дольмене. А потом испугалась, что потеряет честь в глазах тогдашнего общества и выскочила замуж.
– Значит, и я графиня? – сделала вывод Алиса. Такой неожиданный, что сама не поверила.
– Если не ошибаюсь, Сотники – ветвь очень древнего рода. Они не от петровских дворян, как наши. Они от старых русских князей… У матушки моей надо спросить поточнее.
– Давайте-ка графья-князья, идите спать, – распорядился Натан, – поздно уже. Завтра будет день – наговоритесь.
– Папа, ты знал про Сотника?
– Это не тема для ночных разговоров. Прохладно уже, идите в дом, пока не простыли.

Никто и не двинулся занимать кровати. Никто не встал с места, даже когда на пороге появилась Розалия.
– Вот они где, – удивилась женщина. – Эрнест, сынок… – обратилась она к его сиятельству, но граф и ухом не повел. – Мирослава, ты не против, если мальчик какое-то время поживет в семье?
– Почему же какое-то? – удивилась графиня. – Забирайте его насовсем, сделаете мне одолжение.
– Алиса, детка, почему вы сидите на холодных ступеньках? – недоумевала Розалия. –Почему не собираетесь? Мы едем домой. Оскар с Юлей тоже поедут. Им надо отдохнуть. Натик… а тебя и подавно пора врачу показать. – Сделав распоряжения, Розалия Львовна шагнула в дом, но на пороге задумалась, словно кого-то забыла. – Мирослава! – обратилась она к графине и компания замерла. Шороха не было слышно, пока Розалия Львовна собиралась с мыслью. – Ты плохо выглядишь, девочка, тебя тоже надо показать врачу. Собирайся, ты тоже с нами поедешь.
Розалия Львовна вернулась одна в темную комнату опустевшего дома и присоединилась к тишине. Алиса прислушалась, убедилась, что мать не носит в гараж чемоданы…
– Мира, но почему же вы не вернули его потом? – спросила она.
– Это было проще сказать, чем сделать, – вздохнула графиня. – Сначала я была уверена, что он не жилец. Что человечек такого маленького размера просто не может выжить. Потом поговорила со знающими людьми, с нашим палачом посоветовалась… помнишь палача? – спросила она крошку-графа. – Он тебя любил… С Густавом пообщалась, еще кое с кем… и поняла, что все не так плохо. Что младенец, который за раз высосал козье вымя и продолжает требовать пищи – это серьезная заявка на жизнь. Потом я решила показать его докторам, потому что время от времени он еще плевался розовыми пузырями. Но стоило нам вернуться на частоту – начинались проблемы. На любой устойчивой частоте он норовил помереть. Я поняла, что ему здесь не выжить. Левушка, в отличие от него, просто крепыш. А этот доходяга мог жить только в форте, или у вас на даче, при условии, что Натан Валерьянович будет включать генератор в подвале хотя бы раз в день. Потом я узнала, что вы уехали в Израиль, и решила не говорить вообще, чтобы не терзать вашу матушку. Густав поймал на Корсике кормилицу – толстенную бабеху. У нее самой было семеро и этот присосался… Помнишь кормилицу? – спросила Мира крошку, и тот улыбнулся. – Она его любила еще больше, чем палач. Вязала для него смешные тапочки с бумбончиками, песенки дурацкие пела и очень не хотела возвращаться домой без крошки, надеялась, что я его подарю. Малыш высосал тетку до капли, я ее рассчитала, а она смертельно обиделась. Густав ей на замену поймал две козы, потому что одной не хватало. Весь форт смеялся, когда я доила коз по утрам…
– …матеря их по-русски, – добавил Эрнест.
– Это я тебя материла по-русски. Ты бегал, как чокнутый, по яслям, пугал поросят и будил охрану, вместо того, чтобы посидеть минутку спокойно. Конечно, я материлась! Ты ни за что не соглашался учить язык, пока тебя не обматеришь как следует. Потом я кашу варила и тоже материлась, потому что крошка ни за что не жрал кашу, сваренную поварами. Потом он моду понял спать со мной в обнимку, и я материлась во сне, потому что без меня его невозможно было уложить. Если случался отъезд – он сутками не спал и третировал форт. Большие дядьки боялись к нему подойти на расстояние теннисной ракетки. Врезать мог очень даже неслабо. Начиная с трехлетнего возраста, его боялась вся охрана. Алиса, я бы вернула бандита в семью, мне не жалко. С удовольствием бы вернула. Поверь, что я не собиралась его присвоить. Вернула бы, если б только была уверена, что он выживет без дольмена. Не было дня, чтоб я не собиралась как-нибудь вам о нем сообщить, а потом он открыл для себя хронал, и управы на него с тех пор не было никакой. Тогда я простилась с идеей. Соответствовать возрасту он ни за что не хотел. Что скажет Розалия Львовна, когда я приведу двадцатилетнего лоботряса, и сообщу, что она его мать?
– Но сейчас-то вы сообщили? – заметила девушка.
– А она поверила?
– Сразу и без сомнений.
– М…да, – согласилась графиня. – Замороченной головой во что угодно поверишь, а что будет завтра, когда ваша матушка придет в себя и включит логику?
– Если бы она знала, что это такое… – вздохнула Алиса.