Тринадцатая сказка.   МЕРТВЫЙ АНГЕЛ

-- Я поразмыслил над природою человеческой, -- сказал Валех, -- и сообщаю тебе об этом. Я сообщаю тебе, что отныне мне известна причина, которая вознесла Человека в его гордыни над всеми прочими формами разума. По той же причине Человек обретает право возвыситься над Творцом и над сущим. По той же причине Человек снискал к себе раздраженную зависть тех, кто сильнее и мудрее его.
-- Это неведенье, мой Ангел, или что-нибудь новое?
-- Лучше чем неведение – возможность начать свою жизнь с чистого листа. Дар, несравнимый ни с чем. Дар, которого Человек не заслужил, но получил в награду. Дар, за который ему расплачиваться всю жизнь. Но как бы жестока ни была расплата, найдется много желающих поменяться с Человеком местами. Возможность начать жизнь с чистого листа – стоит дороже мудрого опыта. Придти в этот мир с пустой головой и голодным желудком, а уйти, скинув с плеч нажитое.
-- Уйти в никуда, Валех. Уйти, понимая, что твое бытие ничего не стоит. Уйти, не зная, что тебя ждет по ту сторону жизни. Разве это не расплата за драгоценный дар? Человек приходит в мир с чистого листа и, уходя, вместо памяти, уносит такой же лист. Где справедливость?
-- Скажи своему человечеству, чтобы зря не тратило времени на поиски справедливости. Скажи, что самое справедливое состояние души – абсолютная чистота. Между смертью и жизнью смысл искать бесполезно, а между жизнью и смертью его попросту нет. Справедливость, как идеальное равновесие природы, возможно только на ровном и пустом месте, которого Человек боится больше адских котлов. Справедливость, как идеальное, есть ничто. Но если качнулись весы в одну сторону, значит, качнутся в другую. Если занято место в раю – значит, освободилось в аду. И если есть на свете чистая справедливость, то она лежит на чистом листе, с которого начинается жизнь. Если тебе дан этот лист, будь благодарен за возможность, уходя, кинуть его в огонь.
-- А если не дан?
-- Значит, твой мир перестал быть человеческим. Значит то, во имя чего Человек явился на Землю, утрачено. Значит, на его место в человеческом облике стали проникать чужаки. Скажи своему человечеству, что дни его сочтены. То, ради чего оно существует, отныне не имеет значения, потому что Человек, утративший способность созерцать этот мир в первый раз, перестанет быть Человеком и станет персонажем для тех, кто видит дальше него. На этом поприще никому не дано преуспеть. Дано лишь подчиниться воле. Скажи, что не стоит жертвовать тем, что есть, ради того, чего невозможно предвидеть.
-- Если Человек перестанет стремиться к тому, чего не сможет достичь, он будет несчастлив. А Человеку свойственно стремиться к счастью любой ценой, если ты этого до сих пор не понял, мой Ангел, значит, мало размышлял над природою человеческой.
-- Скажи Человеку, что память, пронесенная через могилу, не самый короткий путь к счастью.
-- А мы не ищем коротких путей, особенно к желанным целям.
-- Скажи, что жертва, возложенная на мнимый алтарь, становится роковой потерей.
-- Мой Ангел, кого ты пугаешь? Человека, который после смерти теряет все? Придумай что-нибудь пострашнее.
-- Скажи, что неблагодарность с невежеством однажды достигнут цели. Тогда Человеку придется взвалить на плечи ношу, которая не облегчит путь, но утопит его в земле глубже всякой могилы.
-- Мой Ангел… Я, конечно, скажу, мне не трудно. Только ни один Человек на свете не поверит ни мне, ни тебе.



«Женщину с пустой канистрой снова видели на дороге, -- сообщала колонка горячих Туровских новостей. – Грибники, возвращаясь из леса, пренебрегли печальным опытом предшественников, посадили женщину в машину, чтобы подвезти до заправки. Женщина была напугана и избита, -- вспоминал очевидец. – Ее одежда была покрыта масляными пятнами. Она стояла с пустой канистрой посреди дороги, но никто из нас не мог предположить, что случится минуту спустя…»
-- Минуту спустя женщина пропахала асфальт задницей, -- сообщила Мира Жоржу и развернула следующую газету со статьей, обведенной маркером. – Потому что… я помню этих придурков. Масла у них не нашлось, вместо бензина -- солярка. Я же просила, поезжайте медленнее, не больше шестидесяти километров в час, а они рванули, как на пожар.
-- Откуда им было знать, что они сажают в машину хроно-мираж?
-- Объяснила же им, что сегодня я призрак, что не надо пугаться, а они ржали, как жеребцы. С утра пораньше в лесочке самогонки надергались и за руль. Я тут причем? Как им только журналисты поверили?
-- Дальше читай, -- сказал Жорж. – Ты читай, а я попрошу у консьержки кофейник. Замучился я с тобой…
Мира развернула статью областной газеты и прочла захватывающую историю о том, как водитель грузовика подобрал на дороге белую даму с белой канистрой, как белая дама превратилась в белое облако и белой лебедью выпорхнула в окно. К статье прилагался рисунок, сделанный совершенно не в тему, потому что белое облако, вылетающее из салона, никак не напоминало поведение графини в тот злополучный день.
-- И этот дернул за шестьдесят, -- вспомнила Мира. – Этот-то чего дернул? Нагрузился по самые борта и ломит сотню. Я не вылетала, Жорж! Я прыгнула на обочину в районе заправки.
-- Было или не было? – спросил Жорж, заливая воду в кофейник.
-- Грузовик, конечно же был, но не такой, как здесь нарисован.
-- На факты смотри, а не на картинки.
-- Вообще-то, -- призналась графиня, -- к тому времени я уже не была белой дамой. Я была дамой хорошо обвалянной в дерьме. Ну, ладно, было… -- Мира отложила газету в стопку достоверных истории и развернула следующую статью, где приезжие студенты зафиксировали на фотоаппарат объект неизвестной природы, стоящий на обочине в обнимку с предметом, похожим на пустую канистру. Студенты не подвозили Миру к заправке. Студенты разбили в лесу палатку, чтобы денно и нощно выслеживать привидение, повадившееся в эти края. Судя по тому, что статья занимала полный разворот, авантюра удалась студентам на славу. Здесь был объемный трактат о природе привидений уральского края с примерными набросками, зарисовками и схемами аномальных зон, известных каждому местному школьнику. Только фотография блеклого человекообразного пятна у дороги говорила о том, что была проделана работа серьезная и опасная.
-- Ты или не ты? – спросил Жорж.
-- Черт знает… -- сомневалась Мира. – Здесь как будто я стою в обнимку с канистрой. Нет, не помню, чтобы я ее обнимала. Канистра к тому времени была грязнее меня. Я ее на сидение в салон поставить боялась, не то, что к себе прижать.
-- Туфта?
-- Туфта, -- согласилась Мира. – Можно, я не буду читать весь текст?
-- Можно, -- разрешил Жорж, и газета полетела под стол, в компанию к десятку таких же лжесвидетельств и фото-подделок.
Мира принялась за следующую статью. «Не может найти покой душа женщины с канистрой, погибшей в аварии на участке дороги в районе нового целлюлозного комбината»… -- сообщалось в статье. Графиня не припомнила, чтобы на этой дороге были аварии, но спорить с автором статьи не стала, просто приняла от Жоржа чашку кофе и разлеглась на диване. Автор статьи сообщал, что родственники беспокойной дамы ведут себя неграмотно и не позволяют ей перекинуться в лучший мир. Убиваются горем, клянут судьбу, умоляют покойницу не оставить их в скорби. И надпись на надгробии сделана неправильно. И ритуал не был соблюден по христианским обычаям, а несчастные сироты до сих пор не знают, что мать умерла. Малюток кормят сказками о том, что женщина уехала в командировку и скоро вернется. Автор доказывал читателям простую истину: что этот свет не предназначен для мертвецов, что для мертвецов предназначен только тот свет и никакого другого. Мира с интересом прочла статью, прежде чем отправить ее под стол. Следующая вырезка заинтересовала ее еще больше, потому что автором являлся действительный член академии эзотерических наук, известный парапсихолог, народный целитель и большой знаток уральских аномальных зон, Яков Модестович Бессонов-Южин. Графиня пришла в восторг от короткой заметки, где признанный авторитет, не стесняясь в выражениях, поливал дерьмом впечатлительных водителей самосвалов, и утверждал, что им по пьяной лавочке мерещится то, чего нет и в принципе быть не может, потому что только ему одному известно, как выглядят настоящие привидения данной аномальной зоны. Мира рассмеялась, но оставила статью на столе, в стопке достоверной информации. Последний печатный продукт, предложенный ей для анализа, содержал лишь пространные выкладки о дорожных привидениях вообще, и привидениях в аномальных зонах. Автор лично присутствовал на месте событий, никакой женщины с канистрой не встретил, но не исключил возможности существования таковой, как психофизического фактора, являющегося продуктом активности человеческого мозга и необыкновенно чувствительной природы в данном лесу.
Графиня кинула статью под стол.
-- Что делать будем? – спросила она.
-- Коридор нужно закрыть, -- сказал Жорж. – Пока задача не решена, мы будем заниматься ею вплотную.
-- А потом… ты отпустишь меня в Москву?
-- Мира!..
-- Что?
-- Ты натворила серьезных дел и нам предстоит поработать. Я советую тебе настроиться, иначе женщина с канистрой будет третировать население не одну сотню лет. Ты добьешься, что на этом месте будет палаточная стоянка энтузиастов. Завтра мы выдвигаемся на объект, начинаем работать и никаких разговоров.



Графиня не стала спорить и выдвинулась на объект вместе с Жоржем. Она узнала дорогу и лес, и заправку, куда не раз являлась с канистрой в худшие времена. Здание заправки казалось ей тогда огромным, внутри работали страшные мужики, которые могли послать несчастную на три буквы. Сейчас грозная постройка превратилась в убогую хижину с сонным кассиром, готовым намочить штаны, если еще раз когда-нибудь встретит призрака. Мире стало смешно. Она вспомнила, что в последний раз расплатилась с заправщиком стодолларовой купюрой, которую тот пошел менять и пропал. У нее созрела идея остановиться и навестить должника. Этак, невзначай, выплыть из тумана с пустой канистрой и спросить душевно: «Ну-с… где моя сдача?» Ради такого случая Мира готова была переодеться в светлые штаны и измазаться маслом для достоверной картины, но Жорж не стал тормозить у заправки, он поехал в направлении комбината и очень скоро нашел то самое место у поворота, рядом с которым все еще валялся рекламный щит прошедшего ралли.
-- Встань в эпицентре портала, -- сказал он, -- и стой, пока не разрешу отойти.
-- И вся работа? – удивилась графиня.
-- Стоять, возможно, придется долго. Устанешь – присядь, только не отходи.
Мира ступила на гиблое место, где мощные протекторы джипа когда-то в слякоть размолотили обочину. Мире показалось, что она узнала куст, который приложила бампером. Куст с тех пор немного пришел в себя. Графиня – не очень. Она узнала камни, которые раскладывала на дороге для ориентира и убедилась, что стоит правильно. Жорж поставил Греаль на капот и открыл бутылку с водой.
-- Поработаешь маяком, -- сказал он. – Греаль будет считывать с тебя информацию, пока пространство не выровняется, и ворота не закроются сами. Если пропадет лес – не паникуй. Наступит темнота – радуйся, потому что скоро прибор закончит работу. Если не будет видно совсем ничего и возникнет легкая невесомость – старайся не улетать далеко.
-- А можно взять в руки канистру? – спросила Мира.
-- Если тебе не надоело валять дурака, возьми.
-- А белые штаны надеть можно?
-- Можешь хоть в простыню завернуться, только не вздумай садиться в машины, которые остановятся рядом с тобой.
-- А можно, ты отъедешь подальше, чтобы тебя видно не было.

Не прошло получаса, как из-за поворота вырулил самосвал.
-- Эй! – крикнула Мира и помахала канистрой. – Бензинчика не сольешь, друг?
Самосвал врезал по тормозам так, что дым повалил от колес; взревел, как бешеный, рванул с места и с оглушительным хлопком преодолел звуковой барьер, отбросив на асфальт лишнюю деталь из-под днища кузова. Мира представить не могла, что самосвалы отечественного производства летают наперегонки с «Конкордами». «Разве я кого удушила? – спросила она себя. – Разве кого зарезала? Ведь слова грубого никому не сказала».
До наступления сумерек графиня испугала до смерти двух водителей фур, обратила в бегство легковую машину, и лишила водителя старенький микроавтобус. Водитель сам напорол ерунды. Сначала он тормознул, потом въехал в кювет колесом, потом просто не смог завестись и кинулся в лес без оглядки.
«Ну, Яшка! – злорадствовала графиня. – Будешь знать, кто из нас «сайнс-фикшн», а кто «реалити»!

Когда сумерки сгустились, лес пропал, а может, просто перестал быть виден. Мира не видела ничего кроме серо-зеленой пустоты вокруг и дороги, которая повисла над бездной. Пугать пустой канистрой на этой дороге было некого. Вокруг стояла убийственная тишина, изредка нарушаемая стрекотанием насекомого. Мира не могла понять, что это: крупное насекомое где-то далеко, либо мелкое, но поблизости. Стрекотание гадко щекотало ухо. Непроницаемая пустота окутывала графиню со всех сторон. Только небольшой участок асфальта под ногами напоминал о реальном мире, ненадолго покинутом ею.
«Ерунда, -- сказала себе графиня. – Сказано стоять – значит, надо стоять». Спокойствие ненадолго согрело ей душу. Стрекотание стало ближе. Мире показалось, что на нее летит гигантская стрекоза, щелкая металлическими крыльями. Скоро она смогла определить направление. Нечто огромное надвигалось на нее из пустоты по невидимой дороге. Стрекотало, цокало, грохотало так, что в пору было заткнуть уши, пока, наконец, не выкатилось из тумана, и не встало перед графиней во всем своем безобразии. Здоровый четырехколесный велосипед едва не придавил колесом. В седле сидел мужик с накачанным торсом и пулеметными лентами через оба плеча. Из-за пояса торчала парочка револьверов, багажник за спиной был битком набит железом военного назначения. Тут имелся и гранатомет с номером завода-изготовителя, и ржавая винтовка времен гражданской войны, и полный ящик гранат. Рыжий ирокез шваброй торчал из черепа, за велосипедом тащилась пушка с четырьмя стволами на двух железных колесах.
От страха у графини перехватило дух. Пугать это существо было чревато и неразумно, извиняться – глупо, делать вид, что тебя здесь нет – слишком поздно, когда колючий взгляд пронзил до костей. В пору только удрать и спрятаться, но вокруг графини была пустота, и она в отчаянии протянула вперед канистру.
-- Бензинчика не сольете? – спросила она предсмертным полушепотом и зажмурилась.
Реакции не последовало, и графиня готова была спрятать канистру, но рука онемела в постыдной позе и никак не гнулась обратно. Сердце графини съежилось, колени подкосились, язык прилип. Железная тачка продолжала стоять перед ней на дороге. «Капец мне», -- решила графиня, прежде чем утратила свойство соображать. Когда под всадником скрипнуло седло, графиня приоткрыла глаз. Лязгнули педали, звякнула цепь, существо согнулось и огромной, грязной рукой схватило пластиковую канистру, которую Жорж купил вместе с новой машиной. Емкость взметнулась на раму. Существо достало из сапога флягу, откупорило крышку, наклонило горлышко и набулькало внутрь немного тягучей черной жижи, похожей на пережженное моторное масло. Канистра шлепнулась к ногам Мирославы, и мертвая тишина опять воцарилась вокруг.
-- Спасибо, -- прошептала графиня, подбирая канистру с асфальта.
Существо на огромном велосипеде не ответило ничего. Некоторое время оно еще глядело на графиню сверху вниз, потом налегло на педали. Мироздание, только что пустовавшее, вдруг наполнилось грохотом и скоро опять затихло. Графиня села на асфальт. Она поняла, что больше ей не удастся напугать никого. Более того, она уже не женщина в белом с пустой канистрой. Она трусиха в грязных штанах с черной жидкостью в емкости. С жидкостью, о назначении которой она не смеет предполагать. Любопытство заставило Миру отвернуть крышку и сунуть нос внутрь. Сначала она не почувствовала ничего, потом засунула нос поглубже и втянула в легкие такую несусветную вонь, что не устояла на четвереньках. Сначала остановилось дыхание, потом заколотилось сердце. Душа графини рванулась прочь и замерла на безопасном расстоянии от тела. Сердце встало, не желая перекачивать кровь с отравой. Встало, постояло, подумало да и выплюнуло из себя остатки во все артерии сразу. Мир вокруг графини свернулся трубой и намекнул на свет в конце коридора, но скоро и свет погас. Она ударилась лбом об асфальт, а когда очнулась, возле нее стояла машина Жоржа. Лес зеленел деревьями и травой. Дорога была пуста.
-- Поедешь к Серафиме, -- услышала графиня голос Жоржа. – Подышишь воздухом, а я утрясу дела и тебя заберу.
-- Мне надо в Москву, Жорж. Оскар дал мне слово, что не пойдет к Учителю, пока не дождется меня.
-- Сначала ты перестанешь валяться посреди дороги, потом отправишься к Серафиме и убедишься, что там все в порядке. И только после этого вернешься в Москву. У тебя будет время насладиться обществом Шутова. Вставай, пока тебя не раздавили машины.
-- Не встану. Мне и здесь хорошо. У меня здесь хорошие воспоминания, Жорж, может быть лучшие воспоминания моей жизни.
Зубов поставил в багажник канистру с неизвестным раствором, и взгляду графини открылась дорога до горизонта. Самые жутки события жизни были связаны с этим участком земли, но воспоминание о том времени оказалось таким приятным, что невозможно было встать на ноги. Сцена напоминала последствие дорожно-транспортного происшествия с полулетальным исходом. Водитель, наехавший на пешехода, укладывал в багажник его личные вещи; пострадавший продолжал лежать под колесами.
-- Тебя отнести? – предложил Зубов.
-- Если не дашь повидаться с Оськой, я тебя съем. Предупреждаю по-хорошему. Порву на куски и съем.
-- По-моему, ты просто влюбилась.
-- И что? Не суйте нос в чужую канистру, уважаемый Георгий Валентинович. Займитесь своими делами, окажите любезность, и оставьте меня в покое.
-- Ни за что. Без тебя скучно жить. Так что перекладывайся в машину, принцесса! Не отнимай время ни у себя, ни у меня, ни у Шутова.
-- Пожалуйста, Жорж! – взмолилась Мира, но вместо этого была поднята с асфальта и уложена на заднее сидение нового джипа, не уступающего предыдущему ни мощностью, ни габаритами.
-- Ты скормила слабоумной девочке вакцину Гурамова, -- напомнил Жорж. – Мне нужно знать, что происходит на хуторе. Не поедешь ты – поеду я, и сам буду решать, что делать. Тогда не обижайся.



Сказать, что тетушка Серафима сильно обрадовалась приезду графини – значит, не сказать ничего. Тетушка Серафима так обрадовалась, что бежала в поселок на больных ногах, чтобы накормить свою гостью по-царски. С тех пор, как женщина поверила, что получает из Германии заслуженную пенсию, она перестала пугаться цен и стала одалживать соседям, не заботясь о возвращении долгов, поэтому соседи расступались у нее на пути и только приветствовали забег. Тетушка Серафима также раздарила кур и козу, чтобы больше внимания уделять своим подопечным девицам, поэтому от ее забега шарахались даже куры и козы.
Лизонька осталась за хозяйку в доме. Ниночка не слезла с чердака, потому что наблюдала, как тетушка Серафима бежит по дороге, размахивая авоськами. Ниночка знала, что в магазине продаются конфеты, и не могла оторваться от зрелища.
-- Я написала стихи про кота, -- сказала Лиза и положила на стол тетрадку, в которой не было ни одной буквы, одни рисунки с каракулями. – Давай, я сейчас прочту, а ты увезешь в Москву, напечатаешь в журнале и привезешь деньги.
-- Ты написала по-русски? -- удивилась Мира.
-- Конечно. Я же сказала, в Москву! Ты разве не слышала?
-- Слышала, слышала. Ладно, читай.
-- Стих про кота Мартина, -- уточнила поэтесса. – «У меня живет настоящий кот». – Девушка выдержала паузу и убедилась, что заголовок произвел впечатление. --
-- У меня живет
Настоящий кот.
Не какая-то игрушечка резиновая,
Не какая-то подушечка магазиновая,
Он сметанку ест,
Он в лоточек срет,
У меня живет
Настоящий кот.
Лиза положила тетрадку на стол и требовательно посмотрела на Миру.
-- Все? – спросила графиня.
-- Все.
-- Элли…
-- Теперь меня зовут Лиза, -- поправила девушка.
-- Лиза! Слово «срет» надо заменить. Никакой журнал не возьмет стихотворение с таким словом.
-- Почему?
-- Потому что оно неприличное. Ну… или, скажем, условно приличное. Редактор его не пропустит. Можно, например, написать не «в лоточек срет», а «водичку пьет».
Лиза задумалась. Мира позволила девушке сосредоточиться и почиркать немного в тетрадке карандашом.
-- Так неправильно, -- пришла к выводу Лиза. – Что это он только ест и пьет? Не получается целого кота.
-- Чего не получается? – удивилась графиня.
-- Не видно жизни кота Мартина. Просто еда – это еще не жизнь. Просто еда – это скучно.
-- А если еда и ящик с какашками – тогда весело.
-- Все люди такие глупые, -- обиделась Лиза. – Смотрят только в тарелку, а позади себя ничего смотреть не хотят. Люди такие глупые, что с ними даже не о чем говорить.
В этот раз задумалась Мира. Задумалась крепко, даже не заметила тетушку Серафиму, которая пронеслась мимо нее с набитыми сумками, и скрылась за кухонной занавеской. Мира вспомнила Ханта, их беспробудные пьянки у холодного камина парижской квартиры, и рассуждения о жизни, которые ставили ее в тупик. Приблизительно, как сейчас. Она никогда не думала, что коробка с какашками вернет ее в те времена, которых не было ни для кого, кроме нее и Автора, переписавшего главу, и швырнувшего лучшие дни ее жизни в мусорный ящик…
-- Мирочка, я поставлю тесто, -- перебила ее мысль Серафима. – Ты же переночуешь… А утром будут теплые пирожки на дорогу. Когда за тобой приедет этот мужчина?
-- Тетя Сима, -- обратилась к женщине Мира. – А с какой стати Мартин у вас срет в лоточек? Ему на дворе места мало?
-- Наподдали ему как следует наши коты, -- пояснила хозяйка. – Теперь его дома держим. Кот-то балованный! Что не по нем – капризничает. Там, в Германии, его набаловали, а мы здесь мучаемся.
-- Есть еще одно стихотворение про Мартина, -- напомнила о себе Лиза. – Читать?
-- Читать, -- вздохнула графиня.
-- Мы погладили кота
Аж до кончика хвоста.
Чтобы кот захлопнул рот,
Чтобы был доволен кот.
-- Все?
-- Нет, у меня еще много стихов.
-- Мирочка! – снова вмешалась Сима. -- Может, лучше к ужину испечь пироги?
-- Тетя Сима, -- графиня поднялась из-за стола и уединилась с хозяйкой дома на кухне. -- Вы весь сироп ей споили?
-- Весь, Мирочка, весь. Все, как ты написала в бумажке, -- Сима махнула рукой на отрывной календарь, под которым было приколото булавкой расписание приема лекарства. – И Лизоньке, и Ниночке. Они сладкое любят. Они даже микстуру сладкую пьют. Вон, твоя бутылка на полке стоит. На донышке осталось.
-- Тетя Сима… вы не почувствовали изменений?
-- А чего нам менять? Мы живем хорошо, никому не мешаем. Девочки мне помогают на огороде. Бывает, я прихворну, так они сами и грядки прополют, и воды нанесут.
-- Зачем носить? У вас же водопровод! Тетя Сима, вы меня убиваете!
-- Так, с речки же… сосем другая вода.
-- Та же самая вода, тетя Сима! Та же! Только из скважины чище.
-- Не знаю, Мирочка, не знаю… Я все мечтаю, что вы с Женей поженитесь, будете приезжать к нам в отпуск, детишек своих привозить, а может быть, дом здесь прикупите. Вот хорошо-то будет! Лишь бы ты парня хорошего не упустила! Женя – какой золотой человек! Выйдешь за такого – в раю будешь жить. И я буду за вас спокойна, а то ведь помру – на кого девчонок оставлю?
-- Отправите их в университет, пусть физику учат.
-- Так далеко… -- вздохнула Серафима. – Так далеко эта ваша Москва. И чего молодежь туда рвется? Разве здесь плохо?

Когда теплые пирожки были сложены в корзину и поставлены в большой джип, тетушка Серафима всплакнула, а Лиза подошла к графине и поцеловала ее, как дальнюю родственницу, формально и безучастно.
-- Ты же любила моего папу, значит, любишь меня, – сказала она, объясняя свое родственное поведение.
-- Откуда ты знаешь?
-- Помнишь, как мы с тобой ехали сюда в первый раз? Ты сказала, что папу обязательно нужно любить очень сильно, чтобы он не попал в ад. Чтобы для него хотя бы в чистилище место нашлось, хотя бы стоячее у сортира.
-- Интересно! Что я еще тебе говорила?
-- Я помню все, -- уверила Лиза графиню. -- Ты сказала, что люди прибили Бога гвоздями к кресту за то, что он прогнал их из рая, но это не так. Ты просто не знаешь, а говоришь. Бог не прогонял из рая людей. И убили Бога не люди. Вы приняли на себя чужой грех и не знаете. Я знаю, кто это сделал, но не скажу. Если только открою рот – они вернутся за мной. Когда мы летели на самолете, помнишь?.. Я думала, мы летим в рай, просила Бога открыть ворота, но потом самолет опустился. Наверно, Бог никогда не простит людей, потому что тоже не знает, кто же на самом деле его угробил.
-- Если Бог кого-нибудь и простит, то вы с бабушкой Серафимой будете первыми в списке, -- пообещала Мира.
-- А папа?
-- К папе могут возникнуть вопросы, но если ты будешь сильно его любить, то есть надежда на стоящее место в чистилище. Только ты должна любить его очень сильно.



Мира долго думала, прежде чем отчитаться перед Жоржем о визите на хутор. Перелистывала бумаги, выданные Карасем. В течение суток, она выучила их наизусть и без труда находила нужную информацию, но к определенному выводу не пришла. Первое, что интересовало графиню по делу вакцины Гурамова, это участие «проф. Боровского Н.В.», открывателя изотопа, на свойствах которого был построен лечебный эффект. В чем именно эффект заключался, Мира не поняла из бумаг, не поняла и из личного общения с пациенткой. Капитан Карась и подавно не понял, поэтому засекретил материал и вымарал химические формулы черным маркером.
-- Эти девицы не смогут ужиться в цивилизации, -- сделала вывод графиня. – Ни приведи Господь, Серафима загнется – я не знаю, что делать. Их даже в дурдом отдавать опасно.
-- Кто они? – спросил Жорж. -- Что за Нина постеснялась выйти тебя проводить?
-- Такая же девочка со странностями.
-- Она тоже принимала вакцину?
-- Это мой прокол. Извини, Жорж, не подумала! Сима все делит пополам между ними. Дает конфету одной -- другая немедленно хочет такую же. Я просто не предупредила ее.
-- Если они обе прошли курс, то все ясно.
-- Что ясно? Что тебе ясно, Жорж, объясни, потому что мне лично не ясно ничего.
-- Их мозг работает на общей частоте. Одна девица пошла тебя провожать, вторая желала тебе счастливого пути ее словами. Им не обязательно выходить вдвоем, чтобы видеть, что происходит. Они достаточно ясно видят глазами друг друга.
-- Серьезно?
-- Теперь представляешь, что могла натворить вакцина Гурамова, появись она в свободной продаже?
-- Ты не дал ей появиться? -- догадалась графиня. – Ты или не ты?
-- Я до последнего момента верил, что изотопы Боровского нельзя превратить в вакцину, которая даст мутацию в человеческом организме. По всем известным законам биологии, организм должен отторгать чужеродное. Гурамов преодолел барьер просто и гениально. И таких подвижников с каждым годом становится больше. Я уже не в состоянии контролировать всех.
Попутчики умолкли и продолжали молчать, обдумывая каждый свое, пока их мысли не пересеклись на общем выводе.
-- Разбирайся с Греалем, Мирослава! Разбирайся, пока не поздно. Здесь стало слишком много проблем.
-- Так может быть… -- предположила графиня, -- ты дашь мне свой Греаль для образца? Хотя бы на время.
-- Не дам, -- ответил Жорж. – Мой Греаль – последняя страховка в этом опасном бизнесе.
-- Ну, Жорж!..
-- Глупо рубить гнилой канат, пока не подпоясался новым. Особенно, если висишь над пропастью. На Земле скоро будет столько проблем, что один Греаль со всеми не справится. Может быть, ты права, а я не прав. Может, стоит дать шанс человечеству спасти себя. А что оно, собственно говоря, теряет?

В пустынном фойе физического факультета, перед расписанием занятий стоял одинокий омин и рассеянным взглядом осматривал стенд. Лекции уже начались, одинокому омину некуда было деться, разве что сходить в буфет, где во времена его студенчества подавали изумительные сосиски, но на сосиски омину денег катастрофически не хватало. Омин потратил их на более важные вещи и не учел инфляции, которая за прошедший год превзошла разумные ожидания. Омин ждал подругу и не имел средств даже для того, чтобы угостить ее чашечкой кофе. Омин должен был утром явиться в аэропорт, но средств на такси тоже не было. Он потратил все, что занял у работодателя в счет будущей зарплаты, и теперь ужасно себя укорял. Подруга задерживалась, лекции Боровского начинались только со второй пары.
-- А Юлька где? – удивилась Мира, увидев одинокого омина.
-- Одолжи, сколько не жалко, – обратился молодой человек к подруге. -- Доберусь до Флориды – вышлю.
-- Что случилось с Юлькой? – повторила графиня, вынимая из сумочки кошелек.
-- Она остается в Москве. Надо было квартиру снять, все такое… Я не рассчитал со своими расходами.
-- Почему снять? Разве у них нет квартиры?
-- Мать ее не признала, тетка тоже. Она еще надеется, что твой упрямый «автор» заново перепишет роман. Соседка ее приютила, пока сын в отпуске. Потом надо будет куда-то деться. Я бы купил, но цены-то зверские. Если б я знал, какие здесь цены! Такой аванс даже у Копинского просить неудобно. Пусть пока на съемной хате перекантуется. Через годик что-нибудь сочиним…
Мира положила в руку просящего несколько купюр, Оскар, не считая, сунул деньги в пустой карман.
-- Что бы я без тебя делал… -- поблагодарил он. – Учителя бы пришлось просить. Сначала бы одолжил, потом познакомился.
-- Ты его уже видел?
-- Через полтора часа он читает лекцию по теории относительности, -- сообщил Оскар. – Можешь себе представить? Учитель… читает лекцию по теории относительности. Куда катится этот мир?
-- Не знаю, куда катится мир, но мы с тобой катимся в аудиторию, где Учитель читает лекцию. Даже если лекция о зеленых человечках, мы все равно туда катимся.
-- Я подумал… -- сказал Оскар. – И решил, что этого делать не стоит. Учитель всегда был со странностями. Если он начнет меня вспоминать -- совсем крыша съедет. Не стоит нам видеться. Он прожил без меня прекрасную жизнь, пусть еще поживет.
-- Он прожил без тебя ужасную жизнь, -- напомнила Мира. – Та жизнь, которую он прожил с тобой, имела хотя бы ничтожный смысл.
-- Не напоминай! Самому тошно. Я не знаю, что делать, Мирка, -- Оскар отвернулся к окну и стал рассматривать окна соседнего корпуса. – Хожу тут со вчерашнего дня, как лось… Знакомые рожи уже защитились, кандидаты наук… за которых я задачки решал на экзаменах. В упор не узнают. Может, это и хорошо.
-- Твое дело, -- согласилась графиня.
-- Посижу на лекции, да пойдем с тобой куда-нибудь, по Москве погуляем. Вспомним старые времена. Видишь корпус? Там когда-то был профилакторий. Теперь не знаю. Когда-то я жил там по два месяца в семестре, как сирота с подорванным здоровьем, который проявляет способности… В отдельной комнате, в блоке на двоих со всеми удобствами. А как там вкусно кормили!
-- С каких это пор у тебя подорвалось здоровье, сиротка несчастная? – удивилась графиня.
-- Как только узнал, что больным сиротам полагается бесплатный профилак -- так оно сразу же подорвалось.
-- Учитель похлопотал?
-- Не без этого, -- признался хворый сирота. – А в подвале были спортивные залы, там я занимался дзюдо, чтобы не ходить на физру, и тренер у меня был – отличный мужик.
-- Ты у нас не только больной, но еще и спортсмен.
-- Я даже ездил на сборы.
-- Оскар… Юлька точно решила с тобой не ехать? Вы уже сдали билет?
-- Билет она порвала на глазах своей ненормальной мамочки.
-- Вообще-то его можно восстановить.
-- Дело не в этом. Дело в том, что с Юлькиной семьей не все чисто. Оказывается, ее матушка родила дочь, которую украли из коляски у магазина игрушек. Говорят, цыгане умыкнули. Женщина сперва убивалась, потом подлечилась в больнице от нервного расстройства, потом все забыла. Бывает такая странная реакция организма на стрессы – взять и забыть. Тетка сказала, что ее обкололи какими-то препаратами до полной амнезии. Но тетка-то историю помнит. И вот, является эта дочь. Представь, какие там страсти!
-- И мать ее не хочет признать?
-- Это не вся история. У них же еще дядька есть, который эмигрировал, сколотил в Европе состояние и отписал наследство пропавшей племяннице. Ей и тому, кто ее найдет. Так вот, дядька в прошлом году копыта отбросил, а Юлька – не первая девица, которая заявилась и представилась пропавшей дочерью.
-- Можно ведь сделать экспертизу.
-- Можно-то оно можно, только кто даст гарантию? Матушка – дремучая самка. Ее задача -- сокровище охранять. Она не верит никому, не поверит и в экспертизу.
-- Бедная девочка!
-- Вот я и думаю: представлюсь я, допустим, Учителю, у которого и без меня… шестеро по лавкам. Представляешь, какой бардак может начаться в его голове?
-- Ты же хотел…
-- Я хотел его видеть. Пойду на лекцию, послушаю теорию относительности. Вот уж, действительно, такого зрелища я пропустить не могу. А потом… Ты приедешь ко мне во Флориду?
-- Я все еще надеюсь, что приеду к вам с Юлькой.
-- Она не оставит мать! Нет, Юлька ясно дала понять, что видеть меня не хочет. Она решила остаться с матерью до конца, пока не сведет ее в могилу. Высшее проявление дочерней любви. А ты давно свою матушку навещала?
-- Не поминай всуе!
-- Вот так и выходит… -- покачал головой Оскар. – Я даже Женьку навестить не рискнул. Хотя этому уже терять нечего. Он уже в нирване. Как отпраздновал День Галактики – так до сих пор счастлив. Если я ему покажусь…
-- Не надо.
-- Вот и я подумал. К людям надо относиться бережно. Не так, как я относился к ним раньше. А к людям, которые дороги… Ты ведь знаешь, кто для меня Учитель.
-- Твое дело. Мне в любом случае придется встретиться с твоим Учителем. Есть одна пикантная тема для разговора. Я пойду на кафедру, может, перехвачу его до начала лекции. А ты постой и подумай.
-- Только про меня не говори ничего, -- предупредил Оскар. – Я буду ждать тебя после лекции в буфете на восьмом этаже…

Графиня назначила профессору Боровскому встречу в том же буфете, но лишнего не сказала. Она решила угостить профессора студенческой сосиской и в демократичной обстановке поговорить о деле. Боровский, в свою очередь, пригласил графиню погостить у себя на даче, которая пустовала и вполне годилась для цивилизованного общения. Даже аномальные явления, которые происходили в окрестностях, перестали казаться Натану аномальными. Натан решил, что от них вполне можно абстрагироваться после тяжелого рабочего дня, если сразу лечь спать.
После лекции Оскар отправился на свидание с графиней, но застрял в ожидании лифта. Кабина гуляла на верхних этажах, пока толпа студентов не отчаялась ждать, и не ушла пешком. Следующая пара уже началась. Оскар остался один, когда лифт, наконец, опустился. Он вошел и приготовился жать на восьмой этаж, когда следом за ним в кабину спешащей походкой вошел Натан Валерьянович.
От неожиданности Оскар поздоровался. Натан Валерьянович ответил ему приветственным кивком. Лифт замер с раскрытой дверью на целую вечность. Целую вечность закрывалась дверь, целую вечность кабина отрывала массу, словно стадо чертей повисло на тросе. Натан Валерьянович никогда не разглядывал случайных попутчиков. В общественном транспорте он уходил в себя, и иной раз умудрялся проехать нужный этаж или остановку. Но между вторым и третьим этажом Оскар поймал на себе внимательный взгляд. Поймал, опустил глаза и покраснел. Учитель смотрел на него в упор, немного нетактично, немного странно. Смотрел, словно хотел начать разговор о личном, но повода не находил. От смущения Оскар провалился в себя и только считал этажи. «Четвертый, пятый, шестой…» На седьмом этаже лифт встал, открыл дверь в ожидании пассажира, который давно убежал по лестнице. Оскар решил, что самое время смыться, но побоялся, что его поведение будет выглядеть непристойно. Новая вечность неведения и беспокойства начала отсчет. Дверь закрылась, коробка лифта потащилась на восьмой этаж. Оскар готов был выпрыгнуть на ходу и бежать без оглядки, но Натан продолжал смотреть на него внимательно и тревожно.
-- Вы Оскар? – вдруг спросил он.
-- Да, Учитель, -- ответил омин, и слезы подкатились к его глазам.

В ожидании Натана Валерьяновича Мирослава съела сосиску и принялась за другую. К тому моменту, когда профессор Боровский в компании ученика появился на пороге буфета, с сосисками было покончено и Мира решила, что у нее видения на почве обжорства. Что в местные колбасные изделия добавляют галлюциноген, чтобы студентам и педагогам легче было принимать желаемое за действительное. Мира посмотрела на странную компанию сначала издалека, потом вблизи. Оскар показался ей слегка растерянным, Натан необыкновенно довольным. Таким довольным профессора Боровского по жизни не видел никто, даже студенты не узнавали своего наставника, только опасливо косились в его сторону.
-- Что вам заказать, милостивые господа? – спросила графиня. – Кофе с коньяком? Сосиску с горчицей?
-- Никаких сосисок! – заявил Натан. – Мы немедленно едем на дачу. Там я готовлю праздничный ужин, а вы – готовитесь отвечать на мои вопросы, и никаких уважительных причин! Будете отвечать на все вопросы подробно и аккуратно.
-- Приплыли мы с тобой, Оська, -- испугалась графиня. – Плакали наши стипендии. Ты еще подергаешься на тройку с полюсом, а я на экзамене у Валерьяновича больше «неуда» не получу никак!
Натан Валерьянович и не думал шутить, он достал из кармана ключ от машины и вручил его Мирославе.
-- Помнишь, где парковка для преподавателей? Найдешь сама, или я попрошу кого-нибудь из студентов вас проводить?
-- Натан Валерьянович, этому парню утром лететь в Америку. Он подписал контракт и даже получил аванс.
-- Никакой Америки! Никаких контрактов, пока мы как следует не поговорим! Я слишком долго ждал, чтобы отпустить вас в Америку завтра утром. Нет! Какая Америка?! Особенно тебя, Мирослава! Тебя только отпусти – потом не сыщешь. Сейчас вы спуститесь в машину и подождете, пока я предупрежу начальство и сдам на сигнализацию кабинет.

Боровский не шутил. Не успела закончиться четвертая пара, как профессор уже резал мясо, подпоясавшись фартуком. Резал крупными кусками, валял в специях и кидал в кастрюлю. Оскар искал штопор и удивлялся, когда находил знакомые вещи на привычных местах, как будто штопоры могли храниться где-то, кроме кухонного стола.
-- Я обратил внимание на этого молодого человека еще на лекции, -- рассказывал графине Натан. – Тогда еще мелькнула мысль: «кто он?» Курс я знаю достаточно хорошо, не один экзамен у них принял. Ребят из органов, которых мне тайно присылает Валерий Петрович, видно сразу по выражению лиц. Они так лекций не слушают. Что за странный человек, думаю? Я ведь даже мечтать себе запретил, но потом сопоставил факты: ты приехала, ничего толком не объяснила, назначила встречу. Что за разговор такой? О чем? И вижу: он тоже едет на восьмой этаж.
-- Не узнали бы, если б встретили на улице?
-- «Если бы…» -- страшное понятие для науки. У меня тысячи выпускников. Многим из них я помог устроиться в жизни. Со многими до сих пор поддерживаю теплые отношения, и только один называет меня Учителем. Если я вспомнил это – вспомню и все остальное.
-- Обязательно, -- согласилась Мира. – И в первую очередь вашу деятельность в Академгородке.
-- Я работал в филиале? – удивился профессор.
-- Еще как работали, Учитель, -- подтвердил Оскар, – а какие лекции вы там читали – из Москвы приезжали слушать. Мест в аудитории не хватало на всех, вам давали актовый зал.
-- А я то думал… Ездил на днях в филиал по делам, ловил себя на том, что знаю новые корпуса, как будто раньше бывал здесь. Вот оно, оказывается, в чем дело. Бывает же такое ощущение: приезжаешь на новое место, и, кажется, будто раньше там был.
-- Бывает, -- согласилась графиня.
-- Я вспомню все, -- пообещал профессор. -- Буду вспоминать постепенно и вспомню, а вы мне поможете. Параллельная память никуда не пропадает, она свернута где-то в подсознании. С вашей помощью мы постепенно развернем все детали.
-- Конечно, Учитель, -- согласился любимый ученик.
-- Натан Валерьянович…
-- Да, Мирочка.
-- Если честно, я не об Оскаре собиралась с вами поговорить.
-- О чем же? Слушаю тебя внимательно. Сейчас поставлю мясо в духовку, и буду слушать еще внимательнее.
-- Вам ни о чем не говорит имя Ашот Гурамов?
-- Знакомое…
-- Гурамов. Химик. Или биолог, черт его знает… Обращался к вам за консультацией по изотопам. К сожалению, название сказать не могу. В бумагах, которые дал мне Карась, эта информация вымарана. Могу только сказать, что эти изотопы имеют излучение идентичное излучению человеческого мозга.
-- Знаю, какие изотопы ты имеешь в виду, -- догадался Оскар. – Мы с Учителем получали их при облучении святыми камнями.
-- Да, -- подтвердил Натан. – Мы получили целую коллекцию изотопов, которые другим способом, кроме как облучением, пока получить невозможно.
-- Каким образом они попали к Гурамову?
-- Мы… помните, Учитель?..
-- Погоди, Оскар! Пусть Натан Валерьянович скажет. Твоя информация может не соответствовать новой редакции этого захватывающего чтива. Я только хочу понять, вы давали химикам камни?
-- Ни боже упаси! – воскликнул Натан. – Гурамов… высокий худой мужчина с длинным носом?
-- Точно!
-- Он читал мою статью в «Университетском вестнике», посвященную свойствам редких изотопов водорода. Статья, надо сказать, была весьма безответственная, но Гурамов пришел с уверенностью, что я могу получить для него нерадиоактивный тритий. Собственно, даже радиоактивный аналог применяется в медицине в составе сверхтяжелой воды. Гурамов -- уважаемый ученый, приличный человек… Что произошло? Я не должен был помочь коллеге?..
-- Не знаю, Натан Валерьянович. Можете мне рассказать, что вы получили?
-- Я могу сказать, Учитель…
-- Помолчи, Оська! Скажешь, когда тебя спросят. Лучше почисти картошку. Натан Валерьянович, а вы объясните двоечнице, что такое изотоп. Я только представляю, что это какой-то необычный химический элемент, но, может быть, ошибаюсь.
-- Нет, не ошибаешься, Мирочка. Изотоп – это атом, имеющий нестандартную массу. В частности вещество, о котором идет речь, я называл в статье «водой с аннигилирующим изотопом трития». Ты слышала когда-нибудь об изотопах водорода?
-- Разве они радиоактивны?
-- Сверхтяжелая вода образуется в соединении с тритием, который чрезвычайно радиоактивен.
-- Нет, Натан Валерьянович! Только не в нашем частотном диапазоне! В нашем диапазоне нет радиоактивной воды.
-- Учитель… можно я объясню?
-- Подожди Оскар! Она не так глупа, как хочет нам показать.
-- Она не врубается в элементарные вещи!
-- Она прекрасно врубается, -- возразил Боровский. – Надо просто грамотно объяснить.
-- Я ей объясню за две минуты.
-- Подожди! Мирослава, -- обратился Учитель к графине, -- назови мне химические элементы, которые ты считаешь радиоактивными.
-- Уран, -- назвала Мирослава. – Если я правильно врубаюсь, он испускает лучи, которые дурно влияют на живые организмы.
-- Атомное ядро урана испускает лучи в наш с тобой частотный диапазон. В нашу реальность, иными словами. И по мере того, как происходит альфа-распад, меняется химическая природа атома. То есть, основной изотоп урана с атомным весом 238, измененный по альфа-активности, превращается в изотоп тория-234. Что происходит, Мира?
-- Что происходит? – испугалась графиня.
-- Происходит смещение элемента вниз по химической таблице.
-- Она не знает, что это такое, Учитель…
-- Знаю. Изотоп тория тоже радиоактивен, – догадалась Мира.
-- Продуктом бета-распада тория является радий. То есть смещение в химической таблице происходит уже наверх.
-- Все, с меня достаточно! – заявила графиня.
-- Все виды излучений урана чрезвычайно опасны для живых организмов, но в иной форме, кроме как радиоактивной, эти элементы существовать не могут. Другое дело, если изотоп урана облучить кристаллами Греаля. Он будет также радиоактивен, только вредное излучение будет направлено в другой частотный диапазон и не повлияет на организм. Точно также направлено излучение мозга. Основная его составляющая лежит за диапазоном нашего бытия. Поэтому мы не видим глазом ни ауры, ни астрального тела, ни других, гораздо более тонких вещей. Но, погасив радиоактивность лечебного изотопа на нашем уровне, мы можем направить лучи туда, где они принесут наибольший эффект, и не погубят живые клетки. Грубо говоря, скрытое излучение работает со структурой, которую мы не видим, и если влияет на тело, то исключительно через каналы, предусмотренные природой, которые деликатнее скальпеля и химических препаратов.
-- Ничего себе!
-- И в конечном итоге облученный Греалем изотоп не превращается в другой изотоп, а просто аннигилирует в процессе распада.
-- Переходит в другой мир? – предположила графиня.
-- Вероятно, да. Теперь, что касается трития. Период полураспада этого элемента значительно меньше, чем урана. Лекарства, сделанные на основе такой «воды», можно применять безопасно для организма. По истечении срока вакцина должна потерять лечебный эффект, но я не знаю, какое химическое соединение создал господин Гурамов, поэтому через десять лет вакцину лучше закопать подальше от дома.
-- Поняла, о чем речь? – не выдержал Оскар. – Наша «сверхтяжелая» -- вещество реальной природы, как камни Греаля, как блюдо, из которого Арик вырезал чашу, как лунные значки… Скажите ей, Учитель, что в нашей физике не так уж много констант. Если они нарушаются – начинается физика другого мира, аннигилирующие изотопы – реальный намек на то, что такие миры существуют, а наша вода из Греаля – прямое доказательство. Если бы ты сразу рассказала мне про вакцину, я бы тебе объяснил, что реальный мир находится там, куда направлено скрытое излучение...
-- Да, -- вспомнил Натан. – Я припоминаю, что Арик Кушнир действительно просил у меня серебряный поднос, чтобы сделать корпус Греаля. Я только не знаю, куда он делся. Мы возили его на Урал или нет?
Оскар выставил на стол мешок, внутри которого проступали контуры готового изделия. Боровский перестал резать мясо. Даже отложил нож и вытер руки о фартук.
-- Учитель, я не знаю, так ли безопасна наша «вода», как вы говорите. Помните, клумба завяла под окнами, и Розалия Львовна прописала нам втык?
-- Помню, -- согласился Натан.
-- Это я ее полил опытным образцом. Честно говоря, я был уверен, что флоксы вымахают до второго этажа. Сюрприз хотел сделать.
– Правильно! Так все и было. Розалия Львовна очень ругалась.

Постепенно Натан Валерьянович вспомнил многое, и то, что Оскар пьет кофе без сахара, и то, что любит побездельничать за компьютером, делая вид, что занят работой. И то, как именно они загубили цветы ненормальной водой, которую выплескивали в окно. К вечеру Боровский вспомнил, что дача пострадала не от набега вандалов, а оттого, что в поле взорвалось что-то необыкновенное и уложило взрывной волной забор.
-- Боже мой… -- осенило Натана, -- ты в это время был здесь один? Оскар, почему ты не рассказал мне об этом? Почему ты не сказал, что взрыв устроил человек, который украл камень?
-- Не будем вспоминать, Учитель.
-- Нет, будем. Мы собрались здесь для того, чтобы вспоминать. Для того чтобы впредь недоразумений не повторилось. Расскажи мне все, о чем я не знал.
Графиня вышла прогуляться во двор. Проведать клумбу, уничтоженную диковинным изотопом. Первые звезды проклюнулись в вечернем небе. Воздух был сух и свеж. И все бы было здорово, если б не мысли о двух девицах, которые напились сиропа и перестали причислять себя к роду человеческому. Мира незаметно вернулась в дом, незаметно вынесла сумку с материалами по делу Гурамова, полученными от Карася, и устроилась на крыльце при свете садового фонаря. Теперь она читала знакомые строки совершенно другими глазами. Читала и размышляла над каждой буквой. Все, что Гурамов сделал с изотопом Боровского -- просто включил его в соединение, которое человеческий организм может переварить и усвоить. Больше господин Гурамов не сделал ровным счетом ничего, даже не потрудился дать вакцине название. Мира поняла, что, имея на руках нужное вещество, любой химик сможет повторить процесс по описанной схеме, и у нее перехватило дыхание. На мгновение графине показалось, что она одна на белом свете обладает рычагом, способным перевернуть мир.
Оскар с Натаном были заняты воспоминаниями. Мира осталась одна на Земле, но самая крупная звезда вдруг опустилась с неба, чтобы заглянуть в секретные материалы. Мира закрыла папку. Звезда опускалась к горизонту и приближалась к ней. Параллельным курсом в светлом облаке дыма шли несколько белых звезд. Мира поднялась с крыльца, когда небо затмил силуэт огромного самолета, накрыл ее космической чернотой, шасси едва не зацепились за конек крыши. Громадный авиалайнер, тише птицы проскользил над полем и скрылся за лесом.
-- Эй, физики? – крикнула графиня в открытую форточку. – Вы пропустили самое интересное!



Утром Натан Валерьянович сам повез Оскара в аэропорт, а по дороге продолжил открывать для себя скрытые архивы памяти. Он вспомнил, что самолет действительно когда-то разбился на поляне у дома, а памятник погибшим пассажирам возвышался над горизонтом так, что был виден даже с шоссе. Боровский удивился, когда услышал полную историю события. Даже задумался над его физической подоплекой.
-- Не парьтесь, Натан Валерьянович, -- успокоила его графиня. – Явление фантомного самолета над вашим участком – не что иное, как прободение черновика на страницах законченного романа. Или Кое-кто поленился стереть карандашный набросок.
-- Я бы сказал иначе, -- возразил Натан. – Я бы сказал, что человек по фамилии Копинский каким-то образом вычленил событие из заданной пространственной частоты, но не смог синхронизировать его в хронале.
-- Насчет хронала он ничего и не обещал, -- добавил Оскар. – Он так и сказал: призраки будут летать над полем, но катастрофы не будет ни в прошлом, ни в будущем.
-- Он отсек событие за несколько секунд до того, как оно должно было произойти… Нет, я не вижу логического процесса, -- признался профессор. – Возможно, самолет перенесен в другую частотную систему, которая допускает моделирование ситуации. Бывают же необитаемые миры. Тогда это не прободение черновика, Мира, это прободение ближайшего к нам необитаемого частотного измерения. И хронал здесь, может быть, ни при чем. Иначе мы бы слышали шум двигателей и видели пламя.
-- Там же нехилое было пламя, Учитель! Больше, чем самолет. Он так долбанулся, что земля вздрогнула. Вы помните, сколько здесь было пожарных машин! Всю ночь горело, а потом еще дымилось неделю. У вашей соседки картошка в погребе запеклась.
-- Таких подробностей я, конечно, не помню…
-- А вы и не видели! Вы поехали в город, Мирку искать, а я вернулся. Ой, что тут было!

На подъезде к аэропорту Натан Валерьянович вспомнил даже Юлю, но как-то неуверенно и нечетко. Гораздо лучше он вспомнил Юлину маму, перед которой без конца извинялся за проказы детей. Он вспомнил, что в лагерь у границы аномальной зоны приехала девушка и расстроила всех, но чем – Боровский решительно позабыл. Может быть, потому что не привык держать зла на ближнего; может, потому что психика стерла из памяти стресс от пережитого. Он надеялся, что девушка придет проводить Оскара в аэропорт, и он узнает ее, как только увидит.
Юля не обманула ожиданий. Она действительно явилась в аэропорт с тощей сумкой, купленной в Америке на аванс Копинского, и еще не до отказа набитой вещами. Кроме сумки в руках у Юли была корзина, перевязанная платком. Вид у девушки был исключительно виноватый, потому что она передумала и решила эмигрировать в Америку вместе с Оскаром.
-- Может быть, меня пустят в самолет с таким билетом? – спросила она, едва не плача, и показала склеенные обрывки. – Здесь виден номер рейса и дата вылета.
-- Ну, коза…а! – выругал Оскар подругу.
-- Я не могу там больше оставаться, -- жаловалась Юля. – Пожалуйста…
-- Паспорт тоже порвала в клочья? – спросила графиня.
-- Нет, паспорт у меня целый, только фальшивый. Макс делал…
-- И у тебя фальшивый? – спросила Мира у Оскара.
-- А как мы должны были лететь через океан? Без паспортов через океаны только пешком.
-- Надо позвонить Валерию Петровичу, -- сообразил Боровский.
-- Не надо никому звонить, – возразила Мира. – Давай сюда свой драный билет, давай свой фальшивый паспорт и пойдем в кассу.
-- Может быть, его надо было прогладить утюгом? – беспокоилась Юля. – И проклеить скотчем?
-- Поздно клеить билет. Самое время клеить горбатого. Не волнуйтесь, Натан Валерьянович, мы все уладим и быстро вернемся. Идем!
-- Ну, коза… -- повторил Оскар вослед подруге. – Видел коз, но таких… На веревке будешь у меня гулять по Америке! С колокольчиком! Поняла? – крикнул он, но девушка уже покорно следовала за графиней к окошку кассира.
-- Корзину могла бы оставить. Что там? Пирожки домашние?
-- Ручная кладь, -- сообщила Юля.
-- Ворону что ли с собой притащила?
-- Она ручная совсем, -- оправдывалась виноватая девушка. -- Я даже справку ей сделала. Ветеринар сказал, что это самка.
-- А с чего ты решила, что Сара Исааковна -- самец? Она на тебя поглядывала?
-- Она просто крупная очень.
-- Не могла ее оставить у Макса? Сюда тащила – обратно тащишь.
-- Я же не знала, что мать родная меня не примет, -- сказала Юля и достала носовой платок. – Она прокуратуру на меня натравила.
Мира протянула в окошко паспорт и остатки билета, объяснила ситуацию и приготовила кредитную карту. Юля наплакалась и вытерла нос.
-- Надо же, -- ворчала графиня, -- лезет в самолет с вороной. Мастер класс пилотам показывать будет. Тебя вышвырнут с ней в окно. Меня чуть с котом не вышвырнули…
-- Я привезла ее сюда в коробке из-под принтера. Просветили – подумали чучело.
-- Чучело… О, Господи! Что мне с тобой делать? Давай договоримся так: чтобы не осложнять себе жизнь с вашими чудесными паспортами, ты оставишь ворону мне.
-- Вам?
-- Именно мне. На время. А я привезу тебе ее в Америку на «Гибралтаре». Или передам с оказией, но только не самолетом.
-- А вы приедете? Точно?
-- Когда-нибудь, конечно, приеду. Не обещаю, что скоро, но о вороне твоей как-нибудь позабочусь.
Юля нехотя передала корзину графине и опять разрыдалась.
-- Спасибо вам, Мира. За все, что вы для нас сделали, я вам так благодарна…
-- Ладно…
Получив на руки проездной документ, Юля перестала плакать и включила мозги.
-- Сара любит яблоки, -- сообщила она на прощанье. – До смерти любит, только у нее после яблок расстройство желудка, а так она ест абсолютно все: и рыбу, и мясо…

Учитель с учеником на прощание обнялись. Юля обнялась только с Мирой и виновато поглядела на всех остальных. Отъезжающие пропали в зоне паспортного контроля, и Натан Валерьянович долго искал их в толпе, словно забыл сказать что-то важное человеку, которого видит в последний раз.
-- Что за люди тайно слушают ваши лекции? – спросила графиня. – Валера никого присылать не должен.
Но Натан Валерьянович провожал ученика на край света. Его интересовала работа, которой ученик займется за океаном, сроки его возвращения, намерения на грядущую жизнь, но более всего на свете профессора Боровского интересовала командировка в Америку, от которой он опрометчиво отказался в начале семестра, и теперь сожалел об этом.
В машине Мира повторила вопрос:
-- Что за люди в штатском у вас на занятиях?
-- Я, Мирочка, у себя на лекции вижу все, -- объяснил профессор. – Кто свой, кто чужой; зачем пришел и чем занимается… Если я не делаю замечаний, это не значит, что я не вижу или не понимаю.
-- Давно вы стали замечать «посетителей»?
-- После нашего проектора в уральском лесу, -- припомнил Натан. – Я не против. Я не делаю на своих занятиях ничего такого, за что мне могло бы быть стыдно. Я не говорю студентам ничего лишнего и не требую от них идеальной дисциплины. Я понимаю, что у Валерия Петровича могут быть свои проблемы, связанные с моей заштатной работой, и он имеет право меня контролировать.
-- Валера вас не контролирует, -- повторила графиня.
-- Тогда кто?
-- Покажите мне этих людей на лекциях – будем разбираться. Если б этим занимался Валера, он не скрывал бы от меня.
-- Почему ты так думаешь?
-- Потому что он дал мне слово. Если мы с Валерой будем нарушать обещания, данные друг другу, у нас начнется не сотрудничество, а война. Валера не тупой, он понимает, что война со мной скверно отразится на его здоровье.
-- Не знаю, девочка моя. Не знаю и знать не хочу. Все, чего я хочу от жизни, это спокойно работать, пока хватит здоровья, а там… с некоторых пор меня даже не пугает мысль о смерти, я слишком устал жить, слишком много греха взял на совесть и слишком далеко зашел в своих ученых амбициях. Куда тебя отвезти? Чем ты собираешься заниматься в Москве?
-- Поеду в издательство, попробую опубликовать нашего непревзойденного исследователя аномалий. Собственно, он особо не заслужил, чтобы заниматься его раскруткой, но все-таки немного помог.
-- А потом? Могу я вечером подъехать за тобой?
-- Не знаю, буду ли я жива.
-- Все-таки позвони, когда освободишься.
-- У нас на даче есть яблоки, Натан Валерьянович?
-- Яблоки у нас есть всегда. До пожара у нас были лучшие сорта в районе. Отец сажал. Ты знаешь, что раньше моя семья жила в Академгородке, а дачный участок получал еще мой отец. Но тогда в нашем филиале не было физического факультета, и я был вынужден уехать в Москву, но за яблонями мы всегда ухаживаем. В память о бабушке. Она любила яблоки.
-- Но врачи ей запретили, -- предположила графиня, -- из-за расстройства желудка.
-- Откуда ты знаешь?
Графиня рассмеялась. Она поставила на колени корзину, развязала тряпку и продемонстрировала профессору огромную испуганную птицу, притаившуюся на подстилке. Ворона не шелохнулась с тех пор, как была посажена в корзину. Она вжала голову в плечи и только испуганно таращилась на людей.
-- А… -- догадался профессор, -- старая подруга! Я думал, куда она подевалась? Все время на даче жила.
-- Вы не заметили, что она жила с вами в уральской экспедиции?
-- Я заметил, что она жила с нами в Слупице. Не пускала меня к дольмену, за ботинки кусала. Боже мой! Ведь в Слупице со мной был и Оскар!
-- Вспомнили!
-- Вспомнил. Помню Артура, помню тебя с твоим крашеным итальянцем; помню, как отругал тебя за то, что привела его в дом.
-- А Ханни… не помните?
-- Нет, Ханни не помню.
-- Жаль.
-- Накрой ворону, чтобы она не вылетела на ходу, -- попросил Натан.
-- Натан Валерьянович, вы не верите в переселение душ? – спросила графиня и поднесла ворону еще ближе к профессору.
-- Убери ее с глаз моих! -- взмолился Натан. – Я не верю и думать не хочу… Нет, Мира, я понимаю, на что ты сейчас намекаешь, но все это чистый вздор!
Графиня рассмеялась.
-- Знаете, как ее зовут?
-- Знаю, как ее зовут, и все-таки… Никакого переселения душ, пока я жив! Мира, я тебя прошу! Если я поверю еще и в это – покоя мне не будет на свете. Нет, я даже думать не хочу и тебе запрещаю! Только этого мне не хватало! Только этого!..
-- Но ведь вы узнали эту ворону! Узнали же, узнали…
Натан Валерьянович с раздражением заглянул в корзину.
-- Как ее не узнать? Здоровая как лошадь! Оскар ее раскормил, вот она и ходит за ним, как собачка. В природе таких здоровых ворон не бывает. Я помню, помню, -- радовался Натан, -- как он таскал для нее еду.



В первый день Мирослава обошла сразу несколько редакций. Где-то ей удалось поговорить с ответственными людьми, где-то попросили оставить текст, обещали перезвонить. Кое-где извинились сразу, потому что аномалии – не их тема, особенно в жанре художественной документалистики. Их тема – нестандартные литературные формы, и графиня с удовольствием оставляла стихи Лизоньки Хант. И все-таки первым днем графиня осталась довольна, а издательства остались довольны графиней потому, что та ни словом не обмолвилась о цене. Деньги графиню не волновали. Ее волновали люди, которые сидят на лекциях профессора Боровского, поэтому в конце рабочего дня графиня посетила кабинет Карася и вместо сурового капитана нашла там растерянного человека, загнанного жизнью в полный интеллектуальный тупик. Кабинет напомнил графине палату Русого, заваленную литературой, фотоснимками и документами, не имеющими отношения к безопасности государства Российского. Капитан Карась не отдавал приказы, не подписывал протоколы допросов, он мыслил над бумагами и мало удивился визиту графини.
-- Смеешься? – возмутился капитан, когда услышал претензии. – Такого нет, и не может быть! У меня с Натаном Валерьяновичем достаточно полный личный контакт и ни одной причины, по которой я не должен доверять этому человеку. Не знаю, кто сидит у него на лекциях, но эти люди совершенно точно действуют не по моему поручению.
-- Кто, кроме тебя, занимался «делом физиков»?
-- «Делом физиков» давно уже не занимается никто. Никто не занимается даже делом уральской аномальной зоны, потому что я лично ее закрыл и сдал дела в архив. Святыми камнями и пропавшими Ангелами тоже не занимается никто. Все, что осталось в разработке моего отдела по интересующим тебя делам – это пресловутый Интермед, который испарился раньше, чем мы возбудили дело. Да еще вот стрелки, которых ты сюда водишь. Если помнишь, у меня их двое. Тот, который почти невменяемый, – Бог с ним, а насчет Алексея ты должна мне кое-что разъяснить. У него нет ни одного подлинного документа. Кто-то его натурализовал в нашем мире. Тот, кто это сделал, слабо с нашим миром знаком. Настолько слабо, что не представляет, как выглядят документы, однако Алексей работал в охране аэропорта, и это уже не шутки. Это повод возбудить уголовное дело или признать недееспособной систему охраны важнейших государственных объектов и начать тотальную проверку. Я должен принять решение.
-- Оставь Алексея в покое. Забудь, сделай вид, что ничего не заметил. «Иллюзорная память» имени профессора Боровского… -- напомнила Мира. – Лучше присматривай за аномальными зонами на своем участке. Он мог погнаться за инохроналом вроде меня и завалиться в какой-нибудь скрытый дольмен. Все, что угодно, могло произойти с этим парнем. Дело не в том, что делать, а в том, чтобы сгоряча не напороть ерунды.
-- Мира… этот человек появился здесь не случайно. Он послан в наш мир за тобой. Не забудь, что он стрелок.
-- Значит, его послали дебилы, которые не знают: бесполезно посылать стрелка человеку, вооруженному Стрелами Ангелов.
-- Пуля летит быстрее, чем ты достаешь из сумки свой удивительный ствол, -- заметил Карась.
-- Пуля не летит в человека, имеющего этот ствол в сумке. Попробуй в меня выстрелить, ты увидишь, куда полетит пуля.
-- Я не стану в тебя стрелять.
-- Никто не станет.
-- Тогда попробуй мне объяснить, кто хозяин нашего мира? Объясни мне так, чтобы я понял: кто проявляет к нам интерес? Кто руководит твоим Алексеем? Мира, скажу тебе откровенно, что я созрел для отставки. Я не Дон Кихот, чтобы кидать копья в ветряные мельницы. Я должен понимать, что делаю, с чем работаю, а я… чем дальше работаю, тем меньше понимаю. Иногда мне кажется, что для безопасности государства мой отдел лучше закрыть. Объясни, иначе я поверю, что мы персонажи романа, и Автор не помнит, что было в прошлой главе. А может быть, я не помню, потому что каждый день проваливаюсь в новое измерение?
-- Вот что мы сделаем, -- придумала Мирослава. -- Я дам тебе кредитную карту банка, где некто гражданин Шутов оставил приличную сумму. Разберись по своим каналам и постарайся выяснить, каким образом испарились деньги. Если карта покажется им такой же смешной, как тебе документ Алексея, – будем считать, что Автор признал предыдущую главу неудачной и выбросил из романа. Если такой счет все-таки был, значит, моя теория никуда не годится и нашим миром действительно манипулирует кто-то кроме нас. Тогда, по крайней мере, будем искать персону, а не ломать себе голову над логикой мироздания. -- Мира достала кредитку, которую Оскар не вынул из кошелька, прежде чем провалиться в хронале.
-- Кто такой господин Шутов? Ты можешь гарантировать, что он человек из этого мира?
-- За господина Шутова, за банк, за подлинность карты и за то, что эта сумма в действительности была, я ручаюсь. Кстати, Валера, кто проходил по «делу физиков» вместе с Натаном?
-- Никто не проходил.
-- А почему дело «физиков», а не «физика Боровского»?
-- Для конспирации, -- улыбнулся капитан Карась. – Очень много у Натана Валерьяновича было последователей, только ответственность с ним никто делить не хотел. Мне, Мира, столько физиков пришлось допросить за тот ненормальный год!.. Мне столько пришлось перечитать научной литературы, что я мог бы смело претендовать на аспирантуру.

Следующий день принес графине одно расстройство: книга Бессонова-Южина не пришлась по вкусу нигде. Не то, чтобы ее ругали… Нет. Просто прибор с синей и красной кнопкой отказывался действовать на тех, от кого зависела публикация. Графиня не раз выходила на улицу и проверяла действие аппарата на случайных прохожих, потом опять заходила в редакцию и убеждалась, что все издатели зомбированы одной программой: никогда в жизни, ни за что на свете не печатать произведения господина Бессонова-Южина. Отдельные редактора все же дрогнули под натиском графини, обещали рассмотреть и непременно сообщить результат, на худой конец даже прочитать непосредственно само произведение, но их обещания ничего не стоили. Там, где графиня оставила рукопись на ночь, утром созревал окончательный отказ. Где-то портфель издательства оказывался вдруг переполнен. Кого-то не устроил объем, кого-то жанр, кто-то решил закрыться на ремонт и заняться торговлей морскими свинками. Мира удивилась. Она достала полный перечень издательств России и пошла на принцип. Весь следующий день графиня ходила с принципа на принцип, а к вечеру впервые прониклась сочувствием к «писакам», поскольку на своей шкуре испытала, какой это труд, издать литературное творение хотя бы минимальным тиражом. Графиня так увлеклась, что посвятила хождению по редакциям еще два дня, но, в конце концов, поняла ошибку.
-- Сделаем так… -- заявила она первому встречному издателю. – Я перечисляю полную стоимость работы и расходных материалов на счет, который вы укажете. Вы издаете книгу, делаете из нее бестселлер и продаете со свистом, неважно по какой цене. Вся прибыль ваша.
Издатель подозрительно поглядел на графиню и, скорее всего, не поверил бы обещанию, если б в кармане графини отчаянно не мигала синяя кнопка.
-- Так что? – уточнила графиня.
-- Интересная тема, -- согласился издатель. – Ваше предложение стоит обдумать. В ближайшие дни я вам позвоню и сообщу результат.
-- В ближайшие часы, -- попросила графиня, -- а лучше минуты, пока я добираюсь на такси до ваших ближайших коллег.
Вместо издателя графине позвонил капитан Карась, желая поделиться мрачными мыслями о жизни, судьбе и человеческом предназначении в этом мире.



Ожидая возвращения графини, Натан Валерьянович сидел на ступеньках крыльца и крошил вороне печенье. Мира подъехала рано утром на московском такси и наградила водителя суммой, равной профессорскому окладу. Возможно, в этот день она бы не приехала вовсе, но случилось страшное: в городе начался выходной, и офисы закрылись на целых два дня. Сначала Мира пыталась как-то противостоять этому стихийному бедствию, потом поняла, что борьба бесполезна в виду отсутствия противоборствующей стороны. Издатели разбежались, не оставив домашних адресов. Только хмурый Валерий Петрович сидел в кабинете, перебирал бумаги и просил коллег оставить его в покое. Такой же грустный Натан встречал утро в обществе старой вороны.
-- Яблоки кончились? – спросила графиня.
-- Ты сказала, что у нее от яблок расстройство желудка, -- напомнил профессор.
-- Вы почему не на лекции? Опоздать хотите?
-- Сегодня воскресенье.
-- И что?
-- Мира, тебе известно, где Густав?
-- Уволен, -- сообщила графиня.
-- Почему?
-- Не «почему», а «за что». За то, что бросил меня на верную гибель, удрал как трус.
-- Меня не оставляет ощущение, что Густав сидит вон там, за забором возле ворот.
-- Там он и сидит. Его дело, где сидеть. За забором ведь не ваш участок?
-- Не мой, -- согласился профессор, продолжая крошить на ступеньку печенье.
-- Я сказала: если еще раз попрется за мной – пожалуюсь Жоржу, вот он и сидит у вас под забором. Приказать ему, чтобы убрался на свой маяк? Так я сто раз приказала, он не убрался. Попробуйте вы.
– Мне кажется, что Густаву очень плохо.
-- А с чего ему должно быть хорошо? Пусть посидит и подумает над своим поведением. Не надо меня жалобить. Вы не знаете, как было плохо мне, когда эта сволочь бросила меня в лесу. Жорж между прочим на моей стороне. Он сразу сказал, что трусу возле меня не место. Хотите – наймите его себе в прислугу.
-- Я, собственно, ему уже предложил, -- признался Натан и тяжко вздохнул. – Я предложил Густаву остаться в моем доме, но он по тебе тоскует. Мне даже кажется, что его надо простить. Не каждый человек смел так, как ты.
-- Да что вы, Натан Валерьянович, я – трусиха. Вы представить не можете, какая я трусиха. Иметь слугу еще трусливее, чем сама – это слишком. Да и Жорж не позволит. Когда он узнал, как этот скот меня предал…
-- Где Георгий Валентинович? Почему за тобой не едет?
-- На собрании заседает.
-- На том самом собрании?
-- Именно там. Мне за это время нужно успеть сделать массу дел. Вернется Жорж – черта-с два он мне разрешит.
-- Я так много вспомнил за эти дни, благодаря тебе, -- признался Натан Валерьянович. – Если бы не ты, Мирослава… Я даже подумал, сколько жизней хранится в моей памяти, которых я не вспомню никогда, потому что никто меня не заставит вспомнить. Сколько жизней человек проживает параллельно, а помнит всего одну.
-- Не жизней, а иллюзий, -- напомнила Мирослава.
-- Оскар прав, реальный мир где-то есть. Мир, где все логично и по-настоящему. Мир, который не переписывается по сто раз на дню, не превращается в хаос оттого, что одна иллюзия не совпадает с другой, и память одного человека на событие отличается от памяти другого. Я ведь теперь переосмысливаю заново всю свою жизнь и прихожу к удивительному выводу.
-- К какому выводу, Натан Валерьянович?
-- То, что с нами происходит – это не жизнь, а фантазии больной головы.
-- Браво, профессор!
-- Не головы какого-то непостижимого «автора», а нашей собственной головы. Я безумно рад, что вовремя отказался искать научную подоплеку этих самых иллюзий, но меня беспокоит, что Оскар продолжает этот опасный путь.
-- У вас был выбор: согласиться или отказаться. У Оскара выбора нет.
-- Что за иллюзия такая… «нет выбора»?
-- Это не иллюзия, профессор, это прободение реального мира в наши больные головы. Судьба, называется.
-- Что такое судьба, Мирочка? Судьба – это значит, что нашей жизнью управляет кто-то вместо нас и не больше того.
-- Судьба, Натан Валерьянович, это чудо. Последнее бесспорное доказательство, что мы для чего-то в этом мире нужны.
-- Чудо… -- вздохнул Боровский и стряхнул с ладони остатки печенья. – Пойдем, я покажу тебе настоящее чудо.

Вслед за профессором графиня спустилась в лабораторию, села перед монитором и стала ждать, пока растерянный Натан сообразит, куда записал бесценные файлы, где спрятал от младших дочек то, что может плохо повлиять на их психику, и какими кодовыми словами закрыл доступ. Мира была уверена, что профессор зря тратит время, стараясь ее удивить. Мира безумно хотела спать. В ее голове мелькали издательские офисы, в ушах дребезжал взволнованный голос Карася – искателя правды жизни. Она бы с удовольствием посвятила выходной ремонту прибора с красной и синей кнопкой, в котором не понимала ничего, но Боровский, в отличие от нее, вполне бы мог устранить неисправность. Только чувство такта мешало графине прекратить этот поиск чудес и занять профессора полезным делом.
-- Помнишь прибор, который мы сделали из оружейного кристалла? – спросил Боровский. – Прибор, который сканировал пространство с хрональным коэффициентом? Ведь сконструировал его не я, а Оскар… Я долго не мог разобраться, что за программа работает в нем, и откуда взялась. Не подумал, что кто-то мог записать ее на кристалле. Решил, что программа заложена природой в этом удивительном камне, и ни за что не взялся бы работать с уральской зоной, если бы не убедил себя в этом. А я работал и удивлялся тому, что перестал понимать расчеты, которые делал буквально недавно. А ведь их делал Оскар.
-- Их делали вы, Натан Валерьянович! – возразила графиня. – А разобраться не могли, потому что Валерка вас торопил. Вы от рассеянности своей часто теряете внимание. За вами замечено. Показывайте свое чудо, не отвлекайтесь.
-- Оскар принес кристалл…
-- Кристалл дала ему я. Если быть точнее, я передала кристалл для вас через Оскара, потому что не была уверена, что вы его примите. И прибор вы сооружали вдвоем, не надо преуменьшать своих заслуг. Спросите у Оскара, он точно скажет. Не знаю, кто из вас в какой области был особо силен, и за что отвечал, но генератор собирали вы оба. И не морочьте мне голову.
-- Правильно, -- согласился Натан, -- Оскар принес кристалл и мы получили с его помощью столб хронального тумана, в котором можно визуально менять хронал. После, по возвращении с Урала, я разобрал старый генератор и попробовал пропустить дехрональный свет через Мозг Греаля. У меня осталась уникальная запись…
На мониторе возник интерьер лаборатории. Такой, каким он был после взрыва памятника жертвам авиакатастроф, с припорошенной бетонной крошкой мебелью и трещинами, в которые можно было сунуть ладонь. В центре стоял широкий металлический таз, зеркальная антенна была подвешена к потолку, столб хронального тумана колонной торчал посреди помещения, не излучая лишнего света в пространство. Стоял, словно неоновое желе в стеклянной колбе, неподвижно и основательно.
-- Сейчас я перекидываю луч с кристалла на Мозг, посмотри, что будет, -- предупредил Натан.
Туман погас. Сначала графиня не увидела ничего, только вещество внутри столба добавило пространству прозрачность и слегка расширило границы поля. Затем в нижней части столба вспыхнул зеленый огонь. Блеснул и погас, блеснул еще раз, затем еще, задрожал, словно пламя свечи, стал расти в ширину и подниматься вверх, пока не заполнил ярким светом пространство от пола до потолка.
-- Это же огонь, -- удивилась графиня.
-- Огонь, -- подтвердил Натан. – Так выглядит активная фаза хронального поля. Ты наблюдаешь первичную плазму, уникальное явление природы. Состояние вещества, в котором возможны превращения любого уровня сложности. Зеленый туман, что мы изучали до сих пор – лишь дым невидимого огня, а это он, самый что ни на есть огонь, отправная точка всего сущего на всех уровнях мироздания. Если Оскар прав, если реальный мир действительно где-то есть – это единственные доступные нам ворота, через которые можно проникнуть туда. Но такой эффект можно получить только с помощью Мозга Греаля.
-- Никогда не видела хроно-огня, -- призналась Мира, -- но премного наслышана. Он опасен?
-- Все, что приходит к нам из реального мира, уходит назад через эти ворота. Все, от таинственно воспламеняющихся предметов и людей, не ведающих, кто они есть, до чудных приветов из будущего, которые я получил от Артура в доказательство своей правоты. Все, что пришло из реального мира – воспламеняется этим огнем и исчезает, не оставив праха для радиоуглеродного анализа. Куда? Наверно, мы не узнаем, пока не сгорим в этом самом огне. Он опасен, Мирочка, не больше, чем сама смерть.
-- Вы вернули мне Мозг Греаля, чтобы никогда не узнать?
-- Слава Богу, что ты его забрала. Сколько раз я сдерживал себя от соблазна перешагнуть эту грань.
-- Хватит, Натан Валерьянович! – рассердилась графиня. – Вы все как сговорились! Ладно, Карась запутался в жизни со своей офицерской логикой. Но вы то! Открыватель первичных полей и прародитель иллюзий! Только попробуйте смыться от меня теперь, когда мне нужна ваша помощь!
-- Мы все запутались в жизни, Мира, -- вздохнул Натан, -- все человечество запуталось в этой жизни. Но у меня, в отличие от Валеры и прочих мыслящих людей этого запутанного мира, есть дверь, в которую можно войти, и не важно, что будет там, важно, что здесь уже ничего не будет.
-- Не хочу даже слышать!
-- Когда ты вернулась и рассказала про Оскара, я испытал облегчение. Может быть, ты права, мы действительно кому-то нужны в этом иллюзорном мире. И то, что мы здесь – имеет смысл, о котором мы не можем догадываться. Может быть, окружающая нас иллюзия дает нам больше возможностей, чем реальность, в которой ничего не поправишь. Возможно, мы имеем преимущество перед людьми реального мира, чья память не изменится никогда, чей сюжет не будет переписан, даже если подойдет к краю пропасти. Как ты думаешь, Мирослава… Ты думаешь, Оскар захочет меня видеть, если я приеду на недельку во Флориду? Мне так нужно с ним поговорить. С этим человеком мне нужно говорить очень много и вдумчиво, а я не уверен, что имею на это право.
-- Оська сдохнет от счастья.
-- Почему он мне ни слова не сказал о работе? -- волновался Боровский. – Он боится втянуть меня в опасную авантюру? Но я обещаю, Мира… Я обещаю вам обоим… Вы оба можете втягивать меня куда угодно. Я взрослый человек, который бездарно потратил жизнь и больше не боится смерти.

В понедельник капитан Карась назначил графине встречу в собственной квартире, не будучи абсолютно уверен в том, что приглашение выглядит прилично и уважающая себя дама согласится приехать к нему, в холостяцкое жилье, новостройку на окраине города. Графиня приехала без лишних уговоров. Приехала, чтобы принять трагическое известие: «теория авторства», с которой днем раньше согласился даже Натан, была разбита вдребезги одним железным аргументом:
-- Мы ошибались, Мира, когда думали, что кто-то переписывает страницы нашего романа, -- сообщил капитан Карась. -- Я выяснил достоверно и точно: как только некий господин Шутов, как ты утверждаешь, пропал в дехроне, его банковский счет был закрыт. Пришел господин, представился его именем, предъявил документы и снял всю сумму. Проходи в комнату, у меня на столе лежит банковская распечатка… -- Карась помог гостье снять плащ и указал проход в комнату, заставленную коробками до потолка. – То есть, надо полагать, что нашими стрелками кто-то руководил. Есть люди, кроме мифического Автора, которых мы должны вычислить и, если не обезвредить, то, по крайней мере, взять под контроль и узнать, кто они.
-- Они – эзотерики, -- напомнила Мира и прошла в комнату.
Квартира еще пахла штукатуркой и лаком. В квартире еще не было вбито гвоздя, и не висели шторы. Единственным функционирующим предметом являлся рабочий стол капитана, на котором возвышался компьютер с периферией. Тот же стол выполнял функцию обеденного. Чашка с остывшим кофе задержалась здесь со вчерашнего дня, а пепельница свидетельствовала о нервной ночи. Карась собрал со стола все лишнее и предложил гостье стул.
-- Чай? Кофе? Коньяк для слуги? – спросил он и, получив неопределенный кивок, удалился на кухню.
Графиня ничего не поняла в банковских распечатках и последовала за хозяином квартиры. Кухня находилась в том же девственном состоянии, что и комната, если не считать присутствие холодильника. Новый, в заводской упаковке, холодильник почему-то лежал на боку и ждал, когда хозяин его распакует и включит, но у хозяина не было времени. Сам факт присутствия в квартире холодильника оказался достаточным. К тому же на перевернутом агрегате можно было разместить вдвое больше посуды. А если удлинить его табуретом… Все, что не поместилось на табуретке и холодильнике, также лежало в картонных коробках.
-- Десятилетний стаж холостяцкой жизни налицо, -- сказала графиня и уселась на подоконник, потому что больше на кухне капитана Карася присесть было не на что.
-- В прошлом году квартиру получил, -- признался капитан.
-- Валера! Ноябрь на носу. Где ты жил целый год?
-- На работе, -- ответил Карась. – Пока ремонт, пока то да се… После развода снимал жилье, сейчас получил, наконец. В качестве премии за уральскую операцию. Конечно, если по совести, то квартиру заслужил не я, а Натан Валерьянович, но у него пятикомнатная в центре.
-- И в каждой комнате по две девицы. Он так же, как ты, в разводе. Не знал?
-- Знал. Но что я мог сделать? Мое ведомство не распределяет жилье между преподавателями университета.
-- Сколько ж лет тебя терпела жена?
-- Умерла свекровь, сын в армию пошел, -- объяснил Карась, -- и мы перестали делать вид, что счастливы в браке. У каждого давно была своя жизнь. Терпела меня жена без малого двадцать лет. И все эти годы я действительно редко жил дома.
-- Святая женщина! Найди время хотя бы на любовницу, чтобы превратила твою пещеру в жилье.
-- Я привык жить один.
-- Тяжелый случай.
-- С тех пор, как я взялся за «дело физиков», у меня нет времени ни на что. Наши друзья физики раз и навсегда покончили с моим досугом. Ты ознакомилась с банковскими бумагами?
-- Могу сказать тебе, не читая, что произошло. В банк пришел человек, который точно знал, что господин Шутов за своим вкладом никогда не вернется. Человек из клана падальщиков, которые зарабатывают тем, что знают, куда пойти и что взять… как подкатиться, кем представиться, к кому обратиться... Вместо того, чтобы работать, они покупают газеты, которые пойдут в печать через год, и знают все: какие акции упадут, кто потерял кольцо с бриллиантом возле фонтана… кто уже никогда не придет в банк за деньгами. Эту публику я знаю. Меня интересуют те, кто готовит стрелков. У них совсем другие задачи.
-- Очевидно, это те же самые персонажи, только цель охоты у них другая и дичь покрупнее. Вряд ли они подбирают, что плохо лежит. Они выполняют заказы за гораздо большие гонорары.
-- Совершенно очевидно, что они исполняют заказы эзотериков.
-- Что это за организация, и какие задачи она перед собой ставит? Я бы даже иначе поставил вопрос: что за цивилизация соседствует с нами, и каким образом влияет на нас? Пойдем в комнату, -- предложил Карась и поставил на поднос две чашки кофе, -- там есть диван…

Графиня проявила близорукость и не заметила в комнате никакого дивана, в то время как диван действительно был. Он стоял в полиэтиленовом чехле, под которым сохранился чек мебельного магазина с кусочком тряпки для грядущих заплаток, когда задница капитана протрет в нем дыру. Но задница капитана даже не коснулась обивки. Капитан довольствовался надувным матрасом, который стоял у стены, как воин почетного караула, а новый диван был завален коробками с книгами и старым барахлом, полученным от семьи при разводе. Капитан Карась расчистил графине место. Из коробок, которые летели на пол, сыпались старые фотографии. Капитан собирал их стопками и совал обратно.
-- Вот таким я вернулся из армии, -- показал он графине портрет молодого бойца в значках за спортивные достижения. – А это мой сын, когда ему исполнилось три года. Конечно, сейчас он уже взрослый парень!
-- А фотографии коллег у тебя имеются? – поинтересовалась графиня.
Капитан вывалил на пол фотографии из следующей коробки.
-- Была у нас ведомственная вечеринка… -- вспомнил он. – Федя купил фотоаппарат и баловался, из рук не выпускал. Где-то они лежали всей кучей… Где-то на дне, наверно. Ну, вот же, -- капитан устроился на диване рядом с графиней. – Узнаешь? Таким Федор был пять лет назад, когда только-только пришел к нам в отдел. Этих ребят ты не знаешь… Эти уже уволились…
-- Фотография начальника тоже есть?
-- Как же? Вот он, наш Вадим Леонидович.
С фотографии на графиню смотрели двое мужчин, по-братски обнявшихся, в расстегнутых до пупа рубахах. Мужчины были навеселе и поднимали бокалы за здоровье фотографа. Вспышка окрасила глаза в красный цвет, но графиня узнала капитана. Второй мужчина выглядел немного постарше…
-- Этот милый толстяк? – удивилась Мира.
-- Да, он.
-- Давно уволился?
-- Уволился? Вадим Леонидович пригласил меня на работу, когда создавался отдел, и до сих пор на посту.
-- Это ему Натан читал лекцию о физике времени?
-- А кому же? Другого начальника у нас нет.
-- И что потом?
-- А что потом? – удивился Карась.
-- Вы как-нибудь обсуждали эту лекцию с Вадимом Леонидовичем?
-- Нет, мы не обсуждали. Натан Валерьянович отказался от сотрудничества в категорической форме, и сам закрыл разговор, а мы решили не доводить до крайности… физика-ядерщика. Важно было только понять, насколько возможно хроно-оружие при нынешнем положении дел. Мы убедились, что профессор Боровский в курсе темы, но не собирается в нее углубляться. Такова работа отдела.
-- Ты уверен, что лекцию слушал он? Вот этот дяденька с улыбкой от уха до уха?
-- Насколько я помню, лекция проходила в моем кабинете, я лично присутствовал и тоже с удовольствием слушал.
-- А кто был третий человек?
-- Разве был третий? Только Федор. Кому же еще? Сейчас я позвоню ему и все выясню.
-- Не вздумай!
-- Почему?
-- Валера, не делай этого, я тебя прошу… Не сейчас! Лучше расскажи мне о своем начальнике все, что знаешь.
-- Разве мы здесь собрались для того, чтобы обсуждать начальство? Разве мы не собрались поговорить о более важных делах?
-- Валера, если я тебе докажу, что на лекции, которую вы слушали в кабинете, твоего Вадима Леонидовича не было, а был совсем другой человек, ты мне поверишь?
-- Что? – удивился Карась.
– Эзотерики уже орудуют в твоем отделе. В твоем кабинете. Разве не поэтому ты пригласил меня встретиться здесь?
-- Пригласил, потому что офис закрыт. Сегодня нерабочий день. Праздник сегодня, День Конституции. На улице будет митинг, здание опечатано и сдано под охрану. Ты знаешь, что такое праздник, нерабочий день?
-- Я знаю одно, -- ответила графиня, -- ты должен мне доверять во всем, что касается эзотериков. Если я говорю, что на лекции вместо твоего Леонидовича присутствовал другой человек…
-- Сейчас я позвоню шефу, и все будет ясно.
-- Твой шеф еще спит.
-- Нет, не спит.
-- Значит, отключил телефон.
-- Шеф никогда не отключает телефон.
-- Значит… найдется другая причина, по которой он не сможет подойти к трубке. Он готовится праздновать День Конституции, оставь своего шефа в покое!
-- Он не готовится праздновать. Он поправляет здоровье в санатории.
-- Тем более, не надо волновать человека. Сначала мы оцифруем его фотографию и пошлем Натану. Ты спросишь Натана, был ли этот человек на лекции. Ему ты, по крайней мере, доверяешь, к тому же у Боровского прекрасная память на лица. Любое сомнение с его стороны будет свидетельствовать в твою пользу. Тогда смейся надо мной, сколько хочешь.
-- Иногда ты меня удивляешь, -- признался капитан, но телефон отложил. – Иногда удивляешь сильно.
-- Займись снимком, -- попросила графиня… -- Отсканируй, а я ему позвоню.
Графиня вышла на кухню, чтобы поговорить с профессором, и говорила громко, чтобы недоверчивый капитан не заподозрил подвох:
-- …Вы должны рассмотреть фотографию и сказать, кто на ней, -- настаивала графиня, пока Валерий Петрович подключал сканер и разбирался в шнурах. – Не надо лишних вопросов, Натан Валерьянович. Не важно, где я сейчас нахожусь… Да, мне нужно, чтобы вы увидели фотографию прямо сейчас, Срочно! Откройте свой электронный ящик и ждите почту.

Боровский перезвонил сам, но трубку графини перехватил капитан Карась.
-- Узнали? – спросил он профессора.
-- Никогда не видел вас навеселе, -- ответил Боровский, -- но узнать можно. Мирослава с вами? Позволите мне переговорить с ней?
-- Вы узнали только меня, Натан Валерьянович? Больше никого не узнали?
-- Простите?..
-- Разве я вас не знакомил с моим начальником, полковником Кузнецовым Вадимом Леонидовичем?
-- Одну минуту… -- Боровский еще раз взглянул на фото, увеличил изображение, сжал для резкости. – Не может быть. Вы знакомили меня совсем с другим человеком.
Пока недоразумения утрясались, Мира рассматривала фотографии и диву давалась, как проводят досуг на корпоративных вечеринках сотрудники могучего ведомства. На этих фотографиях она узнавала только «веселого» Карася и совершенно пьяного Федора, попавшегося на собственный фотоаппарат, который вероятно подобрали коллеги, поскольку сам Федор вряд ли был способен держать в руках даже рюмку.
-- Я знаю Вадима Леонидовича двадцать лет! – убеждал профессора капитан. – Я знаю его со студенчества. Когда он пригласил меня на работу, мы были уже знакомы и дружили семьями. Натан Валерьянович… я пришлю другие фотографии. Вы уверены? Такого просто не может быть! Только не в моем ведомстве! Здесь определенно ошибка…
Мира продолжала изучать личный фото-архив сотрудника спецслужбы и улыбаться, представляя себе реплики профессора в ответ на аргументы капитана, но в один момент улыбка пропала с ее лица. Спорщики еще продолжали дискуссию, когда Мира положила перед капитаном несколько фотографий.
-- Это что такое? – спросила она, не дожидаясь окончания разговора.
-- Натан Валерьянович, я подъеду к вам вечером… -- грозился Карась, поднося фотографии к свету. -- Это День Российской Армии у нас в конторе, Мира… Э…э… торжественное собрание. Что? Во сколько вы будете у себя на даче? Вот… в третьем ряду у прохода я и Вадим Леонидович. Это мой новый кабинет, когда мы только переехали в здание. Раньше офис был на Лубянке. Кабинет еще до ремонта… Я фотографировал его сам. Здесь, -- пояснил капитан, -- супруга Вадима Леонидовича… мы ездили отдыхать на Валдай. Это дом, в котором мы жили, это моя бывшая супруга… Во сколько? Договорились, Натан Валерьянович. Тогда до встречи. Я не прощаюсь.
-- Дай сюда телефон! – попросила графиня.
-- Нет, я сейчас же звоню Вадиму…
-- Погоди. Еще раз смотри на фотографии. Внимательно смотри! Валера, ничего подозрительного не видишь?
Валерий Петрович подошел к окну. Солнце поднималось над лесом. На небе не было ни дымки, ни облаков. Капитан Карась для верности даже надел очки.
-- Разве здесь не тот человек, о котором мы говорим?
-- Еще внимательнее смотри.
-- Смотрю… Пришельцев не вижу.
-- Нам понадобится Алексей, -- сказала графиня. – И этот… Воробьев Паша. И еще, если у вас в отделе есть сотрудники, которые видят пришельцев, срочно! Мы едем к тебе в офис и как только переступим порог – ни одного лишнего слова.
-- Так…
-- Валера. С этой минуты, если хочешь остаться живым, в здравом уме и звездных погонах, ты должен слушаться меня беспрекословно. Никаких звонков никакому начальству.
Графиня открыла балкон и вытолкала капитана на свежий воздух.
-- Что это за предмет в кадре? – спросила она, указывая на небольшой параллелепипед, стоящий у батареи нового рабочего кабинета. Такой же странный предмет стоял на веранде Валдайского дома, где коллеги проводили отпуск. На торжественном собрании темный параллелепипед находился в проходе как раз возле третьего ряда, и никто об него не споткнулся.
Капитан Карась замолчал. Желание доказывать свою правоту сменилось раздумьем. Для очистки совести, он поскреб ногтем глянцевую поверхность фотобумаги, но параллелепипед никуда не пропал, и тень от него продолжала лежать на полу, как положено, в соответствии с общим распределением теней от объектов. Рука опять потянулась за телефоном.
-- Федор! Я через два часа в офисе. Привези Алексея и Павла. Пусть ждут внизу, в фойе, я сам выпишу пропуска и сам договорюсь… К черту охрана! Предупреди, что у нас чрезвычайная ситуация и чтобы ни души на нашем этаже не было! Ни своих, ни чужих. Понял приказ? Выполняй!.. Нет, никому не докладывать. Доложи, что я распорядился вскрыть кабинеты. До связи, -- сказал капитан и опустил в карман телефонную трубку. -- Такой же объект нам предъявила супружеская пара у себя на квартире. В руки взять они его побоялись, пока мы доехали было поздно.
-- Странно, что парочка обратилась именно к вам.
-- Что это, Мира?
-- Не знаю. Хочешь потрогать руками?
-- Но эти фотографии были сделаны в прошлом веке! Сколько ж времени утекло! – занервничал капитан.
-- Во-первых, говори тише, -- предупредила графиня. – Ты не можешь гарантировать, что такой же предмет не находится у тебя в коробках. Во-вторых, когда ты приступил к «делу физиков», разве тебя не предупредили, с чем имеют дело те самые физики? Разве Натан Валерьянович не читал в твоем кабинете лекцию? Разве ты сам не пощупал дехрон, когда Густав привез тебя на маяк?
-- Поедешь со мной, -- распорядился Карась. – Иначе я с ума сойду от такой чертовщины.



Федор ждал шефа в фойе вместе с Алексеем, Павлом и ключами от кабинетов СОРАТНИКа, пустующих по случаю праздника. Его коротко стриженая шевелюра встала дыбом, как только он рассмотрел фотографии, изъятые из личного архива капитана. У Павла и Алексея таинственные предметы не вызвали лишних эмоций, словно они ежедневно и повсеместно наблюдали что-то подобное.
-- Я ж там был… -- негодовал Федор, -- и хоть бы заметил! Разрешите мне самому осмотреть кабинеты, Валерий Петрович!
-- Толку с нас, слепых, -- проворчал Карась. – Осматривать кабинеты будут эти двое. Наша задача им не мешать.
-- Кабинет шефа тоже осматривать?
-- Разумеется.
-- В каком санатории отдыхает шеф? – шепотом спросила графиня, когда двое молодых людей приступили к выполнению приказа.
-- В нашем, ведомственном, -- объяснил Карась. – Очень хороший санаторий.
На время досмотра все трое расположились на широком подоконнике коридора. Лишнего предпочли не болтать, назначение параллелепипеда не обсуждали, думали о личном и мыслили отвлеченно. Переходы из кабинета в кабинет Павлом и Алексеем воспринимали с выраженным спокойствием, пока первый параллелепипед не был вынесен из кабинета шефа и возложен на подоконник.
-- Браво, таможня! – воскликнула графиня и первая взяла в руки тяжелый, холодный «кирпич».
-- Положи, -- сказал Карась, -- никто не знает, что там внутри. Оставь его от греха подальше.
-- Стоял возле шкафа, -- доложил Алексей. – Разрешите продолжить поиск?
-- Действуйте.
Молодые люди прошлись по оставшимся кабинетам, спустились в актовый зал. Дошла очередь до кабинета Карася и наблюдатели подошли к порогу. Павел лег на пол, чтобы заглянуть под столы и шкафы. Алексей встал посреди комнаты и осмотрелся. За это время капитан Карась успел прочесать взглядом весь пол, поверхности столов и тумб, полки и сейфы, даже подоконник, гладкий как полотно. Капитан успел осмотреть кабинет несколько раз и готов был спорить, что никаких посторонних предметов здесь быть не может. Время тянулось. Его уже напрягала и даже раздражала медлительность молодых людей, их чересчур внимательные взгляды, их манера пристально осматривать со всех сторон этажерки, видные издалека и насквозь. Карась готов был дать команду «отбой», когда Алексей нерешительно указал пальцем под ноги капитана, словно увидел под елкой гриб, но сомневался, что он съедобный.
-- У вас под ногами, -- сказал Алексей. – Вот здесь.
Если бы капитан Карась не присутствовал при этой сцене лично, он бы не поверил никому. Прямо у его ноги стоял точно такой же параллелепипед, как тот, что вынесли из кабинета начальника. Стоял торчком у края ковра на небольшом расстоянии от плинтуса, точно напротив телефонной розетки. Валерий Петрович ужаснулся: сколько времени он ходил мимо, запирал и открывал кабинет, не видя ничего, кроме своих проблем. Ладно, он, занятой, загруженный человек, но уборщица, которая каждый день пылесосит кабинеты на этаже… Как она могла не заметить? А впрочем, -- решил капитан, -- какое ей дело, что за предметы стоят на полу в кабинете, где ей приходится делать уборку. Мало ли что там может стоять! Пожилая женщина, загруженная своими заботами, наверняка не раз вытирала с предмета пыль.
Капитан удалил помощников в коридор и взялся за телефонную трубку.
-- Не делай этого, -- повторила просьбу графиня. – Дай мне время. Я постараюсь узнать, что это за штуковины и зачем они здесь стоят.
-- Мы пробовали узнать, -- ответил капитан, набирая номер. – На этот вопрос нам не ответит даже Натан Валерьянович.
-- Откуда ты знаешь?
-- Потому что я уже обращался к нему. Алло…
Графиня нажала на рычаг служебного телефона.
-- Не звони, -- настаивала она.
-- Я обязан доложить ситуацию шефу! -- рассердился Карась. – Я не имею права не доложить. Дело очень серьезное.
-- Не надо провоцировать Его неразумные поступки, -- графиня указала пальцем на потолок.
-- Кого? – спросил капитан и укоризненно посмотрел на графиню. – Ты понимаешь, что я под трибунал пойду, если начну принимать решения самостоятельно, не поставив в известность непосредственного начальника? Кого я могу спровоцировать?
-- Автора, черт его подери, -- прошептала графиня. – Пойми своей бестолковой башкой, что мы уличили Его в явной абракадабре. Застали врасплох. Надо дать Ему время подумать и найти выход. Он найдет, не сомневайся. Он придумает объяснение каждому ляпу, если мы не будем торопить и усугублять положение, потому что Он, в глубине души, чудище некровожадное, только слегка отмоченное. Но если загнать Его в тупик и насовать мордой в логические ошибки – тогда держись! Все что угодно может произойти с каждым из нас.
-- Знаешь-ка что! – рыкнул капитан на графиню и придвинул к себе телефон. – Сядь и не мешай мне работать! Нашлась тоже… теория! Я сыт по горло твоим Автором! С меня хватит! Алло… Капитан Карась… с кем имею честь?.. Будьте добры, передайте трубку Вадиму Леонидовичу… Как вы сказали? – Капитан опустился на стул. Сначала он просто бледнел, выслушивая речь дежурной сестры, потом стал искать на столе карандаш и кусочек бумажки. Капитан хотел записать телефон главврача, но карандаш дрожал, а бумажка ерзала. Графине хотелось оглохнуть, чтобы не слышать продолжение разговора. -- Как же так? Я разговаривал с ним вчера вечером… Сегодня?.. Час назад? Как же так? От сердечного приступа… Да, разумеется, я позвоню. Разумеется, сообщу… Да, конечно… -- черная трубка легла на черный аппарат. Капитан Карась закрыл руками лицо. Пауза длилась до тех пор, пока графиня не закрыла дверь кабинета, чтобы любопытный Федор не подслушивал разговор.
-- Добился своего? – спросила она, но ответа не получила.
-- Иди, -- сказал капитан. – Дай мне побыть одному.
-- Семья уже знает?
-- Сообщу.
-- Ты хоть понимаешь, что ты – убийца? Если понимаешь, сообщи об этом семье! И коллегам своим сообщи!
-- Иди, Мирослава! У тебя масса дел в Москве. Я позвоню.
-- Не звони! Я с твоей конторой больше дел иметь не хочу, а с такой дубиной как ты – тем более! – сказала графиня и хлопнула дверью.



В абсолютном омерзении графиня провела остаток дня и переночевала в гостинице, чтобы не делиться душевной драмой с Натаном. Утром она прибыла в издательство, куда на прошлой неделе послала тексты Бессонова и не получила решительного отпора. Графиня получила заверения в том, что возможность публикации будет рассмотрена в ближайшие дни. Она прибыла к кабинету редактора с намерением, во что бы то ни стало подписать контракт и в тот же день вернуться в Европу, но никто не торопился подписывать контракта с графиней. Она просидела в приемной час, листая фантастику, изданную конторой. Фантастика скоро закончилась, ответственное лицо появилось только после обеда и совсем ненадолго. Лицо еще лоснилось от съеденного и выпитого за здоровье автора, который давал банкет в честь нового бестселлера.
-- К сожалению, в этот раз ничего не получится, -- ответил редактор, выслушав предложение графини.
-- Но я же плачу наличными прямо сейчас! Почему я не имею права издать книгу за свои деньги?
-- Имеете, но издательство имеет право отложить рассмотрение вопроса, -- заявил редактор, сделал пару звонков, засуетился по кабинету, забегал по коридору и, в конце концов, исчез.
Грешным делом, графиня решила, что звезды на небе стоят не так. Она купила гороскоп на книжном развале и убедилась: звезды стоят, как надо. В этот день они обещали графине встречи с друзьями и удачные покупки, рекомендовали уделить внимание здоровью, правильно питаться и провести вечер в кругу семьи. Графиня вспомнила, что сегодня не питалась вообще, и купила шоколадный батончик, чтобы уберечь себя от дальнейших провалов. Напитавшись батончиком, она поняла, что наконец-то готова к встрече с «друзьями». И тот день, и всю оставшуюся неделю она посвятила этим самым «друзьям», но ни одной покупки не сделала, и хлопоты оказались пустыми. В издательствах, где согласились рассмотреть ее просьбу, случились чрезвычайные обстоятельства: одно ухитрилось закрыться на карантин из-за массового отравления сотрудников. В другом – уволилась половина редакторов и некому было читать материал. На третьем просто и честно висел замок. В четвертом ее неправильно поняли: они бы с удовольствием взяли материал о чудесном исцелении от неизлечимых болезней. Их читателей интересовало народное целительство, а не то, чем занимаются целители в уральских лесах, когда не исцеляют больных. На пятое издательство обрушилась налоговая проверка. Их можно было понять, и даже простить. Шестое издательство сгорело вместе с гостиницей, в которой снимало офис, лишилось единственного компьютера, и оплакивало его. В седьмом, прозябающем в нищете, рукопись приняли, не читая, вместе с честным словом, что в тексте не содержится бранных слов, секретных материалов и фактов, порочащих честь и достоинство семьи московского мэра. Приняли, попросили немного наличных для покупки бумаги, чтобы распечатать на принтере текст, и даже включили в сеть аппарат. С места не сходя, обговорили тираж, обсчитали смету, но когда на следующий день Мира готова была, не глядя, подписать договор, редактор не пустил ее на порог. Он сказался отсутствующим и задернул штору, чтобы не быть замеченным с улицы. И это была еще невинная шалость. В следующей редакции графиню удивили так, что она перестала соображать, и пошла на аварийную перезагрузку. Мира не вспомнила собственного имени, пока не вышла на воздух и не выпила рюмочку коньяка в ближайшем кафе. «Что вы! – сказали графине редактора. – Какие еще аномалии! Теперь это никому не надо. Вот, если бы вы принесли любовную лирику – тогда, конечно… мы бы с радостью приняли рукопись». Чтобы придти в себя, графиня попросила вторую рюмку и поехала дальше по списку.
В редакции, публикующей исключительно материалы об аномалиях, до графини никому не было дела. Все были заняты. Все хамили. Все бегали из кабинета в кабинет с чашками и тарелками. В коридоре стоял стойкий запах сортира.
-- Вам позвонили и запретили? -- предположила графиня. – Запретили публикацию любого материала, касающегося уральской аномальной зоны?
-- Мы независимое издательство, -- напомнила дама, несущая пирожные из кафетерия. – Нам не могут ничего запретить.
-- Тогда почему? Бог с вами, я уйду. Мне просто надо понять, что происходит!
Женщина открыла кабинет, положила пирожные на стол и грудью встала на пути графини.
-- Разве вы не видите, что происходит?! У нас прорвало канализационную трубу, -- объяснила она, -- уборные закрыты и теперь за водой приходится ходить аж в соседний корпус.

Мира была готова звонить Карасю, чтобы продавить вопрос силой, но Карась был послан на День Конституции и с тех пор ни разу не позвонил. Надо было открывать собственное издательство и смотреть, что будет: кто запретит, что скажут, в чей кабинет пригласят для беседы и как побеседуют, а если слишком нарваться -- подложат параллелепипед или ограничатся тюремным сроком? У графини не было времени, у нее осталось только два варианта: один на соседней улице, другой в подмосковном городке, в двух часах езды на электричке.
До соседней улицы графиня прошлась пешком, перебирая возможные и невозможные варианты отказа, но вариант оказался самым невероятным из всех невозможных:
-- К сожалению, у нас закончилась бумага, -- объяснил графине издатель.
-- Простите, что?.. – не поняла графиня.
-- Бумага закончилась, -- повторил человек, глазом не моргнув. – Знаете, какой теперь дефицит бумаги? А будет еще хуже. Сейчас мы в первую очередь должны издавать учебники, а не беллетристику.
Чтобы не оставить страну без бумаги, Мира решила, что с нее хватит. На этом пора бы остановиться. А то не дай Бог разразится в стране бумажный кризис – ей одной придется за все отвечать: и за то, что школьники сели за парты без тетрадей, и за то, что пенсионеры не купили в киоске газет. Графиня не готова была принять на себя такую ответственность. Она даже решила не ехать в Подмосковье, а просто явиться к Натану на дачу, лечь спать и выбросить из головы святую мечту Яшки Бессонова-Южина, но дело было утром в пятницу, рабочий день только начался, Мира передумала и отправилась на вокзал.

Журнал, в который ее привела последняя надежда, назывался «Катюша». Если б графиня внимательно читала название, возможно, она бы не стала настаивать на публикации сокровенных знаний именно здесь, но процесс был запущен и стул был принесен из коридора персонально про ее честь.
-- Присаживайтесь, пожалуйста! – пригласил редактор. – У нас небольшой беспорядок. Только что переехали, не обращайте внимания. Я получил ваши рукописи еще на прошлой неделе и отправил вам сообщение, как только прочел. Вы знаете, наш журнал совсем молодой…
-- Давайте короче. Раз уж я не прочла сообщение, объясните мне лично, почему вы не сможете опубликовать мои тексты?
-- Наш журнал еще совсем молодой, -- повторил редактор, и Мира посмотрела на часы. На дачу Натана она попадала к утру, рабочий день у болтунов из «Катюши» кончался через два часа. В связи с перерывом в движении электричек, торопиться ей было совершенно некуда. В течение ближайшего часа графиня узнала все о племяннице главного редактора, именем которой был назван журнал. Рассмотрела Катюшины фотографии. Согласилась, что девочка яркая, неординарная, и в свои неполных двенадцать лет по праву занимает место в редакционной коллегии. Поскольку журнал предназначен для детей и подростков, мнение сверстника здесь особенно ценится. С этим утверждением графиня даже не стала спорить. Она согласилась, что Катю ждет необыкновенное будущее, только выразила сожаление, что чудо-девочка не смогла принять ее лично, потому что в ее кабинете происходит евроремонт. Там работают итальянские дизайнеры, которым нельзя мешать. Вот, если бы там работали дизайнеры местного дома культуры – тогда другое дело, мешать можно было бы сколько угодно.
-- И все-таки, -- осмелилась графиня, когда до конца рабочего дня оставались считанные минуты. – Как насчет того, чтобы опубликовать рукопись в вашем необыкновенном журнале для молодежи?
-- С удовольствием, -- ответил редактор и ослепил графиню улыбкой престарелого педофила. – Мы с радостью опубликуем ваши стихи, если вы не против, чтобы Катенька сама нарисовала к ним иллюстрации. Знаете, что Катюша очень любит животных? У нее уже живут два кота персидской породы и попугайчик. А на день рождения мы собираемся подарить ей от редакции щенка йоркширского терьера.
-- Ах, Боже ж мой! – всплеснула руками Мира. -- Я буду счастлива, если Катенька нарисует картинки к стихам. Нам всем это чрезвычайно польстит.
-- Я же вам не показал Катюшины иллюстрации! – спохватился редактор.
Мира вышла из конторы заполночь и, очарованная всесторонними талантами Катюши, побрела на вокзал. По дороге ее посетила мысль переночевать в гостинице, но гостиница называлась «Аленка», и графиня ускорила шаг в направлении станции.



На дворе стоял день-деньской, когда Мира добралась до дачи Боровского. В этот прекрасный день она решила выспаться перед возвращением в Европу и купила клетку для крупного попугая, в которой Сара Исааковна должна была себя чувствовать в дороге, как в купе класса люкс. Натан Валерьянович уже проснулся и резал на кухне яблоко. Мира бросила клетку на веранде и просочилась в комнату для гостей, но Натан заметил и ее, и клетку.
-- Когда уезжаешь? – спросил он.
-- Скоро.
-- Куда?
-- Далеко.
-- Я думаю, что Густав все равно последует за тобой. Так, может быть, вы прокатитесь на яхте до Флориды, навестите ребят, отвезете ворону, раз она им так приглянулась. Конечно, это не мое дело, Мира, но мне кажется, Густава надо простить, иначе дело кончится очень плохо.
-- Этот скот угрожает самоубийством? Вам, профессору Боровскому? И вы ведетесь на эту туфту? Не берите в голову, он уж двести лет как покойник!
Мире до смерти хотелось в постель, но Натан Валерьянович так печалился душевным состоянием Густава, что не мог думать ни о чем другом.
-- Конечно, он поступил некрасиво, -- согласился с графиней Натан. – Конечно, за это следует наказать нерадивого слугу, но всякое наказание должно иметь меру. В конце концов, каждый имеет право испугаться, Мирочка. Страх – то чувство, которое хранит человека от беды, показывает грань, за которую переступить нельзя. Мы не всегда умеем контролировать в себе проявление страха. Я предложил Густаву водки, думал ему станет легче. Что ты думаешь? Он даже не притронулся, так горевал. Не все такие храбрые, как ты…
-- Я трусиха, Натан Валерьянович, -- напомнила графиня. – А еще я поругалась с Валерой.
Натан сложил на тарелку кусочки яблока и выставил на террасу.
-- Валера приезжал мириться с тобой, -- сказал он. – Валера боится, что ты не станешь его слушать по телефону. Он подозревает, что я тебя прячу, а я действительно не знаю, где ты шатаешься целыми днями. Что за дела у тебя в Москве? Ты хоть раз навестила мать?
-- Позвонит вам – дайте мне трубку, -- попросила графиня. – У меня к нему просьба будет.
-- Валера больше ничем не поможет ни мне, ни тебе. У них в конторе несчастье.
-- Знаю.
-- Откуда, если неделю с ним не общаешься? После похорон шефа он занял место начальника отдела, распустил сотрудников и подал в отставку.
-- Во дурак!
-- Никто не знает, что там произошло, и ты не узнаешь, пока не поговоришь с Валерой. Позвони ему…
-- А я тут причем?
-- Хотя бы поговори с человеком, посочувствуй ему.
-- Посочувствовать Густаву-трусу, Валерке-дураку… кому еще посочувствовать? Они будут выставлять меня идиоткой, а я рыдать и сочувствовать?
-- Тогда мне посочувствуй, -- добавил Натан. – Я так же, как они, бреду по жизни впотьмах, и тоже с удовольствием бы уволился и распустил свою кафедру, если бы мне не надо было кормить семью. Уж я бы сделал это без малейшего угрызения совести, потому что такими глупостями, какими занимается моя кафедра, не занимается ни одна другая контора.
-- Ох, Натан Валерьянович! Если б вы знали, какими глупостями занимаются все остальные конторы, вы б возгордились. Можно, я высплюсь? А потом воспитывайте меня, сколько захотите.
-- Что сказать, если позвонит Валерий Петрович?
-- Скажите, что он – дурак.

Капитан Карась больше не позвонил на дачу. Графиню разбудили разговоры из кухни. За окном была ночь, будильник замер на отметке половина четвертого. Мире показалось, что вернулся Оскар, но, немного очнувшись от сна и сопоставив возможное с идеальным, она поняла, что прежней жизни не будет. На кухне сидел капитан в отставке и его уволенный помощник Федор, а Натан Валерьянович обоим заговаривал зубы. Мира вышла к гостям. Профессор удалился к себе в кабинет.
Без долгих предисловий Валерий Петрович перешел к делу:
-- Как выяснилось, наш отдел работал не самостоятельно, а под жестким контролем некой структуры, которую нет нужды представлять собравшимся здесь, -- доложил он.
-- Открытие на Нобелевскую премию! -- восхитилась графиня.
-- Как выяснилось, вся наша работа направлялась интересами некой структуры и тормозилась теми же интересами.
-- Да что вы говорите, господин капитан!
-- В виду того, что влияние данной структуры стало очевидным, дальнейшая работа отдела утратила целесообразность.
-- Разрешите, я объясню, Валерий Петрович? -- вмешался Федор. – Если раньше они только подкладывали «кирпичи», то теперь по кабинетам ходят. Не разговаривают с нами, не отвечают на вопросы, вообще не реагируют, как будто нас нет. Ходят, что характерно, без пропусков мимо охраны. Смотрят материалы, роются в столах, выносят что хотят, опять же мимо охраны. Вы бы видели их рожи, Мирослава! Это не люди. Это звероящеры в человеческом облике!
-- Они всегда ходили по вашим кабинетам, всегда совали носы в бумаги. Просто сейчас маскировка потеряла смысл.
-- Мы нашли еще один ящик в курилке, -- добавил Федор. – Валерий Петрович нашел.
-- Валера, я не поняла, что ты от меня хочешь?
-- Я хочу, чтобы утром ты явилась в мой бывший кабинет с оружием Ангелов, -- произнес Карась. – Наше табельное оружие их не пугает.
-- Тем более, что мы вчера его сдали, -- добавил Федор.
-- Я хочу, чтобы сегодня утром ты пришла в кабинет и забрала оттуда очень важную вещь. Предмет, который я могу отдать только тебе. Это надо сделать, не откладывая. Может статься, что к концу дня я не буду помнить, где его спрятал, а спрятан он чрезвычайно надежно. Может статься, что тебе воспрепятствуют. Применяй оружие первой, не раздумывая, на поражение. Они не люди, Мирослава! Тебя не должны пугать угрызения совести.
-- Если не человек – значит, можно стрелять?
-- Оставь свои колкости! Психотронные игрушки тоже лучше оставить дома. Утром у меня в кабинете тебя спасут только Стрелы Ангела.
-- Боюсь, Валера, что все ценное из твоих тайников они уже вынули. Если до сих пор не вынули, значит, скоро найдут и вынут.
-- Не найдут, -- заявил Карась, а Федор в подтверждение кивнул.
-- Когда-нибудь найдут.
– Никогда не найдут. Даже если вынесут из кабинета все. Только я могу показать, где спрятан предмет. Показать… Надо, чтобы ты увидела это. Что будет потом – не имеет значение. Возможно, это та самая вещь, которую однажды должна увидеть именно ты.
-- Что это? – удивилась Мира.
-- Все! – поставил точку Карась и поднялся со стула. – Нам пора.

Гости уехали, но графиня в ту ночь не легла. Она дождалась, когда Натан Валерьянович захрапит в кабинете, спустилась во двор, поймала сонную ворону и поместила в клетку. Графиня собралась очень тихо, не захлопнула дверь и не стала вызывать такси, а двинулась пешком к шоссе, волоча по земле багаж. Мире в жизни не было так страшно, как в это тихое утро. Ей было страшно так, что ноги заплетались на ровном месте. Она не знала, чего пугаться, и от этого становилось еще страшнее. Просто графиня не была уверена в том, что ее жизнь не прекратится сегодня. Она была в этом уверена на все сто пятьдесят процентов тогда, когда прыгала с обрыва в туман. Сегодня она на свою жизнь не поставила бы самой дохлой фишки, потому что не знала, откуда ожидать удара.
Когда с дороги съехал джип и двинулся через поле, кровь застыла в жилах графини. Она почти умерла и воскресла, когда узнала машину Жоржа. В мыслях она возблагодарила небо, но через секунду засомневалась, стоит ли благодарности такой подарок судьбы.
-- Привет… -- прошептала графиня, когда машина остановилась и опустила черное стекло у сидения водителя. Жорж был слишком спокоен и малоприветлив. – Поедем? – спросила графиня. – Или будем стоять? Может, ты хотел повидаться с Натасиком? Так он еще спит…
Жорж молча развернул машину на узкой дороге. Дверь заднего сидения распахнулась. Невидимый и не прощенный мерзавец-слуга замер в поклоне, оставив в грязи два жирных отпечатка сандаля, и никто не погнал мерзавца-слугу. Следы сандалий приблизились к чемоданам, багаж поднялся в воздух и перекочевал в машину. Клетка с вороной тоже отправилась в салон и накрылась платком. Графиня продолжала стоять у обочины. Зубов разглядывал графиню в зеркало заднего вида.
-- Что происходит? – спросила она. – Почему ты вернулся с собрания раньше времени? Почему эта скотина тебе прислуживает?
-- Садитесь в машину оба, -- приказал Жорж.
Мира села. Позади нее, рядом с Сарой Исааковной, ляпнулись два грязных следа. Ни слова не объяснив, Жорж тронулся в направлении шоссе.
-- Как прошло собрание? – спросила графиня, стараясь разрядить обстановку. – Что обсуждали?
-- Твое поведение, -- ответил Жорж, и у графини пропало желание задавать вопросы. У нее появилось желание сделать последний звонок Карасю, предупредить, чтоб не ждал. Попрощаться с Оскаром, с Натаном, и бежать без оглядки до края письменного стола, прыгнуть в другой роман, где реки полны рыбы, а города пусты; где не задают вопросов и не отвечают, а сразу бьют по башке мешком. Мире вдруг захотелось очнуться балериной и умолкнуть до конца своих дней, только танцевать под музыку в воздушных нарядах.
-- Что, действительно обсуждали меня? – шепотом спросила графиня.
-- Не исключено, что в следующий раз тебе придется явиться на собрание лично.
-- Нет, Жорж, я не могу! Я ведь не из этого круга. Ты сам сказал, что простому смертному ничего хорошего от таких собраний не будет.
-- Разве я обещал тебе что-то хорошее?
-- А что они со мной сделают?
-- Как только тебе будет вручено приглашение, ты обязана явиться по адресу, который указан. И я тебе искренне советую, не делать вид, что ты не получила письма.
-- А что мне делать для того, чтобы мне его не вручили?
-- Слышу разумную позицию мыслящего человека, -- с удовлетворением отметил Жорж.
-- Пожалуйста… Что мне делать?
-- Сейчас твое будущее в руках Густава. Прорывайся к «Гибралтару», ищи необитаемый остров. Выберешь себе пальму погуще, залезешь на нее повыше, подберешь хвост и прикинешься кокосовым орехом.
-- Жорж, я серьезно…
-- Я не шучу, принцесса! Твои дела плохи. На лодке пиратские карты: острова, которые не указаны в картах мореходов. Они для таких же беглецов, как ты. Скажешь Густаву, куда тебя отвезти.
-- Пусть отвезет меня к Эккуру. Слышал, гад? – Мира обернулась к слуге. -- Отвези меня к нему хоть на остров, хоть на льдину, хоть на край света, чтобы я могла своими руками свернуть шею этому сердобольному недоумку. Слышал меня? Отвезешь к Эккуру – все прощу!
-- Не нарывайся, Мирослава. Не в твоих интересах сворачивать шеи Ангелам. Тебе до тех шей тянуться --не дотянуться, а смыться из-под раздачи… еще немного и будет поздно.
-- Когда ты приедешь за мной?
-- Когда я приеду – все будут знать, где ты прячешься. Высунешься в дехрон – тебя мигом расшифруют Привратники. Начнешь слать приветы друзьям – найдутся люди, которые продадут твой адрес заинтересованным лицам за приличные деньги. Мой тебе совет: залезь на пальму и подбери хвост.



-- Автор, способный подчинить себе персонаж, не Автор, а кукловод, -- сказал Валех. – Автор, который немощен управлять творением, не Автор, а отработанная ступень, пустой контейнер, отброшенный ракетой в верхних слоях атмосферы. Неуправляемой ракетой, несущейся в бездну без расчетной траектории и пункта назначения. Пустая коробка сгорит в облаках, пепел осядет на дне океана, а пущенный аппарат будет долго радовать разумный космос своей безмозглой целеустремленностью, лишенной судьбы, потому что тот, кто сгорел в облаках и осыпал землю прахом, никогда не поймет гармонии разумной Вселенной. Он так и будет выводить на орбиту ракету, и возвращаться назад, с чувством исполненного предназначения. Совершенство не терпит крайности. Совершенство есть незримая нить между всеми противоречиями мироздания, и порвать ее проще, чем обрести. А удержаться на ней сложнее, чем прыгнуть в бездну.
-- С моего стола можно прыгнуть только в мусорный ящик. Мне жаль, Валех, но я не стану хватать за штаны тех, кто не верит ни во что, кроме чуда.
-- Ты рассчитывала узнать у них то, чего не знаешь сама, но заставила их мыслить своими идеями. Ты хотела заставить их сделать то, чего не можешь сделать, но испугалась. Ты хотела послать их туда, куда сама не пойдешь, но разрешила им только броситься в пропасть. Теперь ты хочешь избавиться от тех, кто не видит конца ойкумены, но не знаешь, что следующие в лучшем случае повторят их путь.
-- Я хочу, мой Ангел, чтобы ты перестал совать нос в сюжет между персонажем и Автором, потому что ты заставляешь меня писать роман, который пока не читал, но уже убежден, что все сюжеты тебе заранее известны. Ты ищешь себе развлечений, от которых сможешь заскучать еще больше. Ты требуешь от меня оптимизм, чтобы окончательно убедиться, что весь этот мир пойдет прахом, и тебе на глобальном пепелище не о чем будет горевать только потому, что все это ты предвидел заранее. Твой реальный мир, Валех – это пепел и прах, осевший на дно океана. Все миры, в которых ты можешь забыться от скорби, состоят из иллюзий. Все они ничего не стоят против праха на дне океана, потому что ты во всем видишь прах.
-- Ты тоже думаешь, что реальный мир существует?
-- Ты кого об этом спросил, Ангел? Ты спросил об этом меня?
-- Тебя.
-- И какой тебе нужен ответ?
-- Правильный.
-- И что мне будет, если я правильно отвечу на твой вопрос?
-- Отличная оценка по литературе. Я поставлю ее тебе в аттестат, и никто не усомнится, что ты ее заслужила.
-- Спасибо, мой Ангел. В моем аттестате и так отличная оценка по литературе.

На диком острове не было ни церквушки, ни пожарной каланчи, которая могла издавать колокольные звоны. На острове не было ничего, кроме морского ветра, горячих камней и белых домиков, облепивших скалистую бухту. На острове не было даже дворовой часовни, но звон был слышен везде. Каждый час. А может быть, мерещился осторожной графине. Едва различимый, улавливаемый скорее нервом, нежели ухом, вполне похожий на навязчивую галлюцинацию. Каждый час графиня вздрагивала и вспоминала о Судном дне, который так же, как звон невидимого колокола, присутствовал где-то рядом, но не был досягаем. Церкви на острове просто быть не могло. Бухта была как на ладони. Домики пустовали, редкие магазины торговали снедью до полудня и закрывались, редкие катера причаливали к пирсу. На острове царило умиротворенное спокойствие и безлюдье, если не считать рыбаков, растянувших лески поперек узкого пляжа.
Мира снимала апартаменты у госпожи Калимэры, которая не знала языков, кроме родного греческого, и знать не хотела. Возможно, госпожа Калимэра не предполагала, что другие языки тоже есть. Женщина вполне обходилась без лишних знаний. Она получила в наследство дом, вырыла во дворе бассейн, очистила первый этаж от хлама и оборудовала гостиницу на четыре тесных номера с узким душем, с балконами, без ограды переходящими в палисадник, и кофеварками вместо кухонных уголков. Гостей госпожа Калимэра кормила сама на домашней кухне. Кроме Миры, у Калимэры гостил рыжий пузатый немец с газетой, потому что не было на земле места, куда не добрался бы толстый немец со своей немецкой газетой. Остальные номера пустовали, но содержались в порядке. Собственно говоря, графиня понятия не имела, как на самом деле зовут эту энергичную даму, просто каждое утро она без спроса вламывалась в номер, оповещала о себе громким возгласом: «калимэра», и приступала к уборке. С испугу Мира сначала кидалась в сад. Потом притерпелась. Со временем она перестала реагировать на интервенции госпожи Калимэры так же, как госпожа Калимэра не обращала внимания на дверные таблички, которые во всех уважающих себя отелях призывают не беспокоить постояльцев. Госпожа Калимэра была женщиной занятой, она одна держала хозяйство, стряпала, стирала, мела двор и подстригала кусты, которые лезли в окна. Ей некогда было читать дурацкие тексты на ручках дверей.
Графиня коротала ночи и дни в компании старой вороны, не позволяла себе лишних впечатлений, и дикий нрав хозяйки гостиницы, со временем, перестал ее беспокоить, а госпожу Калимэру перестало смущать, что ее постоялица не является к завтраку, спит до обеда и до вечера просиживает в винной лавке. Она каждое утро виртуозно вытягивала простынь из-под спящей графини и подсовывала чистую.
Кроме ужасной госпожи Калимэры и немца с газетой на острове не было ничего интересного. Туристы разъехались. Местные жители заперли ставнями свои дома и подались за туристами на большую землю. Море штормило. Свежей рыбой торговали прямо с лодок, поскольку не было смысла нести ее на базар. Грустные рыбаки сбрасывали пару рыбешек на пристань и отчаливали к другому острову. Редкие катера бороздили гавань, поднимали кривую волну, разворачивались и уходили на всех парах прочь.

Минул час и снова послышался звон. Графиня открыла глаза, увидела чистое небо, краешек скалы над пляжем и флагшток с выцветшим флагом, полосатым как казенный матрас. Графиня поняла, что уснула и опоздала в лавку, что сегодня ей придется коротать вечер в поисках истины на дне сухого бокала и в чтении прошлогодних газет. Ей захотелось уснуть до утра, но у шезлонга захрустела галька. Солнце затмила тень, и взору графини явился юноша удивительной красоты. Высокий и загорелый пляжный бездельник в шортах с пальмами, с черными кудрями до плеч и глазами полными прекрасных надежд на сытое будущее альфонса. Юноша явился и встал, словно статуя Аполлона, сошедшая с пьедестала. Вопреки своему обыкновению, графиня рассмотрела юношу. Она пришла к выводу, что сей удивительный отрок вполне способен составить ей партию в теннис. Но, вспомнив, что кортов на острове не было, графиня закрыла глаза. Перед ней стоял герой из чужого романа. Бульварного чтива, где богатым девам далеко за сорок, а нищие юноши ослепительно хороши. Графине стало тошно оттого, что этот тип задержался возле нее, но типа можно было понять: сезон для пляжных романов прошел и выбор был небогат. Проще сказать, выбора вовсе не было, если не считать рыбака с пятью удочками и хозяина надувного матраса, который спозаранку влез в море и до сих пор не вернулся. Никого, кто бы нуждался в «анимэ» с участием пляжных плейбоев, но отрок не уходил. Глаза графини открылись сами. Молодой человек был настолько красив, что мог себе позволить никогда не держать в руках ракетки для тенниса. Он продолжал стоять с восхищенной улыбкой и непосредственностью дикаря, словно перед ним лежала русалка, выброшенная волной на берег.
-- Как тебя зовут? – спросил он на ужасном старомодном английском, словно учил язык по учебникам прошлого века. – Можно с тобой познакомиться?
Графиня приподнялась и оглядела пляж. Между камней валялась парочка влюбленных. Хозяин надувного матраса уплыл с концами. Продавец кока-колы давно унес свою лавку. «Приплыли, -- решила графиня. – Неужто мои дела так плохи?»
-- Я давно на тебя смотрю, давно хочу познакомиться. Меня зовут Эрнест, а тебя?
-- А я не говорю по-английски, -- ответила по-русски графиня и положила на лицо панаму. – Иди своей дорогой, хренов геронтофил.

Когда в следующий раз у шезлонга захрустела галька, у графини испортилось настроение. Теперь перед ней стояли два отрока. Один другого прекраснее. Стояли в немом благоговении перед дамой, которую не взволновали мужские чары. Графиня еще раз осмотрела пляж. Парочка влюбленных смылась. Надувной матрас утопленника продолжал лежать на камнях. Рыбак расставил удочки и тоже пропал.
-- Мой друг хочет с тобой познакомиться, -- сказал товарищ Эрнеста на таком же диком французском.
Графиня ужаснулась. Она решила, что человек пользовался языком впервые, до этого только читал Дюма… в переводе на греческий. -- Он очень хочет с тобой познакомиться, -- повторил настырный. – Он парень немножко того… со странностями, но с добрым сердцем. Ты ему нравишься. Скажи, на каком ты говоришь языке, и я принесу переводчика.
-- Надорвешься нести.
-- Как тебя зовут? – настаивал друг, принявший графиню за француженку.
Графиня тяжело вздохнула. Высадившись на остров, она дала себе слово снисходительно относиться к местному населению, ежели таковое объявится. Графиня решила, что будет в смиренном одиночестве праздновать День Галактики до тех пор, пока Жоржу не покажется скучной жизнь без нее. Графиня зареклась, что не будет хамить никому, и не сказала грубого слова даже госпоже Калимэре, но терпение ее сиятельства шло к концу. Мира уже открыла рот, но мимо графского лежбища по берегу моря прошли две молодые особы, волоча за собой пляжный зонт и сумку с полотенцами. Девушки были молоды, стройны, загорелы и так ослепительно хороши, что юноши свернули шеи, провожая их взглядом. Графиня сама едва не свернула шею. Сердце ее наполнилось злорадством к незадачливым обалдуям. В глубине души графине стало жаль мальчишек, которые так опрометчиво поторопились с выбором. Но девушки скрылись за выступом скалы, и юноши вернули скрученные шеи на место.
-- Кто ты? – спросил Эрнест. – Давай дружить?
-- Дружить? -- улыбнулась графиня и не заметила, как перешла на английский. – Тебя мамка отшлепает, когда узнает, с какой тетенькой ты дружишь. Иди, родной… Рано тебе еще зарабатывать на «дружбе с туристками», лучше поучись чему-нибудь стоящему.
Юноши растерялись. Графиня поднялась с шезлонга. «Что такое? – рассуждала она. -- Вроде золота на мне не висит. С чего они решили, что я богатая пассия? Надо ж быть такими дураками. Или это их первый выход в свет?»
Графиня подняла с камней недопитую бутылку вина, сложила в рюкзак полотенца, обулась и двинулась к лестнице, ведущей в гору сквозь пустые дворики прямо к отелю госпожи Калимэры.
-- Давай встретимся! -- предложил вдогонку Эрнест.
-- Давай… -- ответила графиня и продолжила путь.

В тот вечер ее сиятельство ужинали без аппетита. День был испорчен, молодость подошла к концу, из привлекательной женщины графиня вдруг превратилась в объект домогательства пляжных альфонсов. За ужином Мира в основном выпивала, немец участливо поглядывал на нее, без того противная жизнь становилась еще противнее. Немец имел свиное выражение лица и неопределенные намерения, потому что несколько раз уже пытался заговорить, но Мирослава даже не повернула головы в его сторону. «А на молокососа уставилась, -- отметила про себя графиня. – Определенно, старость уже на пороге. Пялилась на мальчишку, несмотря на то, что от красавчиков меня тошнит еще со времен Даниеля. Надо отправить крошку Эрнеста в Париж, пристроить моделью. Все лучше, чем шататься по пляжу».

Перед сном Мирослава закрыла окно, не желая слушать церковного звона, но в закрытой комнате колокола звучали громче, потому что их не глушили порывы ветра. Она заставила себя ненадолго забыться, а рано утром, не дожидаясь нападения госпожи Калимэры, достала из чемодана платок, надела длинную юбку, выставила в садик клетку с вороной, и пошла вверх по склону, сквозь чужие дворы, между домиков с черепичными крышами.
Хозяин винной лавки, который говорил на всех языках, относился к графине с любовью и не отказывался поболтать о местных красотах: «Если подняться наверх скалы, -- рассказывал хозяин, -- туда, где сильный ветер и нет домов, откроется ровное поле с желтой травой. По полю идет дорога на западный берег острова. Там, на берегу военная база. Там заборы из проволоки и охрана. Местным туда лучше не ходить, но если нечаянно заблудится турист – ему ничего не будет. Там все хорошо говорят по-английски.
По направлению колокольного звона Мира определила, что церковь, если она действительно есть, находится где-то на верхней дороге между военной базой и поселком. Она поднялась на вершину и обернулась на живописную бухту. Солнце едва поднялось над водой, надо было успеть пройти половину пути, чтобы вернуться к обеду, но вместо ветра на горе стоял полный штиль, а вместо дороги перед графиней лежала плотная шапка тумана.
Графиня не заметила, как вошла в облако, только Солнце исчезло вместе с краешком моря, земля потерялась из виду, словно сверху опустился колпак из мутного стекла. Тропинка вела ее вверх по пологому участку горы, рассыпалась на камнях, собиралась в зарослях трав и кустарника. Мира надеялась, что поднимется ветер и сдует облако в море, но склон становился круче, все чаще подошвы скользили о камни. Вскоре графине показалось, что она не идет, а лезет на гору. Она задрала юбку, чтобы не наступить на подол. Пелена тумана посветлела от Солнца. На руках появились первые ссадины, потому что кое-где приходилось продвигаться на четвереньках, но Мира все еще различала тропу, и боялась отклониться от курса, чтобы не потеряться в тумане.

Рука нащупала вершину -- каменную площадку, похожую на фундамент храма, скрытого в тумане от человеческих глаз. Колокол ударил над головой. Воздух задрожал, в ушах зазвенело. Что-то не понравилось графине в достигнутой цели. Мало того, что она едва не оглохла, на ее пути возник чужеродный предмет, завешенный тканью, как неожиданное и бессмысленное препятствие на пути человека к Богу. Откуда взялся данный предмет на горе, графиня не поняла, поэтому сначала ощупала его, потом осмотрела. На ощупь предмет был похож на ногу, обутую в сандалий. Нога была обмотана ремнем до колена, испачкана пылью, к тому же имела приличный размер. Неподалеку стояла вторая нога примерно похожего габарита. Мира в жизни не видела таких больших размеров сандалий, поэтому подняла голову к небу, но разглядела лишь тень на месте лица.
-- Ну, -- спросила тень, когда умолк колокол, -- и куда ты ломишься?
-- Хочу посмотреть, что за церковь, -- объяснила графиня.
-- Зачем?
-- Просто так.
-- Просто так верующие люди в церковь не ходят. Верующие люди ходят в церковь общаться с Богом.
-- Я и иду пообщаться с Богом, -- сказала графиня.
-- О чем? – удивилась тень.
-- Так, ни о чем… Попросить прощения за неправедный образ жизни.
-- Поклоняешься идолам, а просить прощения лезешь к Богу, -- заметил Привратник и ушел с дороги, а графиня осталась лежать на горе у порога храма, соображая, что происходит. Каким это идолам она, крещенная в православии, поклонялась, почему ей нельзя зайти в храм? И откуда здесь взялся уважаемый господин Валех? Она хотела окликнуть Привратника, но тот обернулся сам. Обернулся, и графиня от испуга едва не съехала со склона на животе. Из-под монашеского капюшона на нее смотрели глаза прекрасного юноши, который желал познакомиться с ней на пляже. Немного посмотрели и отвернулись. Земля дрогнула под графиней, она поняла, что сползает вниз, и в ужасе вскочила с кровати. На часах было пять утра. Госпожа Калимэра еще спала и даже не мечтала тиранить постоялицу шваброй. Рассвет едва-едва занимался над горизонтом, клетка с вороной, укрытая черной тканью, стояла на столе. Пот градом скатился с графини на простыню.



Невидимая церковь сообщила о себе ударом колокола, когда Солнце закатилось за гору и стало угасать на западном побережье. Тень закрыла графине вечернее небо. Красавец-Эрнест в шортах с пальмами стоял на том же месте с пакетом в руке. Как только графиня открыла глаза, он достал из пакета бутыль с вином, закрытую сургучом. Этикетка на бутылке пожелтела от времени. Надписи на ней были сделаны на греческом языке. Год разлива графиню впечатлил необыкновенно.
-- Давай выпьем? – предложил молодой человек.
«Интересно, -- подумала Мира, -- знает ли этот тип, что за колокола звучат на острове?» Она вспомнила, что хозяин винной лавки словом не обмолвился о том, что там, на западном берегу. Все это графине приснилось, привиделось, показалось… а молодой проходимец должен знать точно.
Мира пригласила юношу присесть рядом с ней, чтобы лучше рассмотреть бутылку. Название ей ровным счетом ничего не сказало, но год разлива продолжал впечатлять.
-- Выпьем?
-- Выпьем, -- согласилась графиня.
-- Поговорим?
-- Поговорим. Сколько тебе лет, сынок?
-- Не знаю. Я сбился со счета в прошлом веке, а в этом… у меня неважно с арифметикой. Я путаю цифры и порядок их расположения.
-- Ничего себе, -- удивилась графиня. – Да ты, милый друг, либо поэт, либо чокнутый.
-- Наверно, поэт, -- предположил юноша.
-- Разберемся.
-- Все говорят, что чокнутый, но это неправда.
-- Выпьем бутылочку – видно будет. Давно здесь живешь? Хорошо знаешь остров?
-- Я живу в монастыре, который на западном берегу.
-- Ты монах?
-- Нет… Братья пустили меня пожить.
-- Этот колокольный звон…
-- Из монастыря, -- ответил Эрнест. – Ты слышишь, да? Многие люди его не слышат. Я так и знал, что ты слышишь, потому что ты не такая, как все.
-- Не глухая. И, к счастью, не поэтесса. Стало быть, чокнутая.
-- Нет! У чокнутых людей много шума в собственной голове, мир им не слышен. Хочешь, я покатаю тебя на лодке? Ты можешь придти в монастырь и посмотреть, где я живу. Когда приедут паломники, в монастырь пускают всех, кто приходит.
-- Даже тех, кто поклоняется идолам?
-- Идолам? – с интересом спросил Эрнест. – Тот, кто поклоняется идолам, в храм не идет.
-- Идем ко мне. В номере найдется пара стаканов и немного закуски.

Графиня погорячилась, когда решила, что юноша учил английский по старым учебникам. Эрнест говорил свободно, образно, раскованно, и тем не менее, язык звучал странно. Совершенно не так, как звучит современный английский язык. То, что с этим человеком что-то не так, Мира уже поняла на пляже, но не могла себе представить, до какой степени! Из какого измерения вывалился мальчишка на остров, от каких напастей здесь прячется, и кому успел насолить в свои незрелые годы? Мира чувствовала угрызения совести, наполняя вином бокал, и готовилась нести уголовную ответственность за спаивание детей. Юноша сообщил о себе, что коллекционирует книги, раньше увлекался наукой, но заболел головой и теперь не может посчитать даже сдачу в лавке у букиниста. Братья-монахи относятся к нему с состраданием и на шорты в пальмах закрывают глаза. Юноша сказал, что когда-то давным-давно жил на материке, но семьи не помнит. Помнит, что добрые люди пристроили его в монастырь, где он с удовольствием любуется морем, навещает в бухте своего друга-почтальона, и очень боится, что скоро не сможет читать, потому что начнет путаться в буквах. Но одно признание поразило Миру особенно:
-- Я не могу дождаться, когда умру, -- сказал Эрнест, – и моя душа поднимется в небо. Я увижу остров с высоты самолета, увижу города, материки, океаны, увижу, как планета от меня улетит в темноту, а звезды будут так близко, как ты теперь, и я буду говорить с ними на одном языке.
После таких откровений Мира взяла тайм-аут и выставила Сару Исааковну на балкон, чтобы старушку не запоносило от крамолы. Чтобы рано по утру графине не пришлось втайне от госпожи Калимэры драить клетку.
-- Возьми меня с собой, -- попросила графиня, – мне страшно летать по космосу в одиночку, а на Земле оставаться еще страшнее.
-- А почему? – удивился Эрнест, и графиня умолкла.
Она не успела придумать страшную сказку на ночь, которую можно рассказать душевно больному мальчишке. Но Эрнест не собирался спать. Возвращаться навеселе в монастырь он тем более не собирался. Мира заперла дверь и зашторила окна. Она подумала и твердо решила развлечь своего гостя «авторской» теорией мироздания. Только не знала, как изложить ее доступным языком на манер детской Библии, с яркими иллюстрациями и сочными образами. Для вдохновения графиня достала из заначки еще одну бутылку вина. Ей было до смерти интересно, как отреагирует на теорию этот неординарный ребенок.
«Ты попал, крошка! -- решила графиня. – Не надо было тянуть тетеньку за язык. Завтра Калимэра откроет дверь, вызовет медицинский катер, и Жорж найдет нас в одной смирительной рубашке на двоих, в палате с решетками. Пожалуй, я признаюсь Жоржу, что ты – мой сын. Пожалуй, он даже поверит».

Утром госпожа Калимэра застала в апартаментах графини юношу ослепительной красоты и хоть бы чуть удивилась. Хоть бы для виду и для приличия… Юноша сидел на кровати с бокалом вина и закусывал персиком. Мира сидела тут же. Постель не была разобрана с вечера, но эти подробности госпожу Калимэру не волновали. Она мигом сменила простыни под графиней и юношей, шуганула шваброй пляжные тапочки у кровати, и отправилась менять полотенца в душевую комнату.
Эрнеста также не смутило явление хозяйки. Юноша, которого приютили монастырские братья, не привык встречать рассвет в своей келье. Зато графиню смутило равнодушие госпожи Калимэры. Смутило сильно. Графиня заподозрила, что этот молодой человек уже много раз попадался в апартаментах дам, которые годятся ему в матушки, поскольку с юными особами здесь негусто даже в разгар сезона. Даже молодые девицы, что шествовали по пляжу, отдыхали на острове вместе с родителями. Они снимали дом неподалеку от гостиницы Калимэры и гасили свет аккуратно в десять часов. Там монастырскому красавцу ловить было нечего, потому что на окнах имелись ставни, а на двери хороший замок.
-- М…да, -- сказала графиня, когда дверь за госпожой Калимэрой захлопнулась, -- жизнь складывается не так, как нам хочется, а так как ей удобно самой, словно это не наша жизнь.
Через минуту женщина выгребала мусор из-под пузатого немца. Вероятно, выносила горшок, потому что ночью на острове разыгрался ветер, свет пропал, и пузатый немец боялся в темноте приближаться к разинутой пасти сортира.
-- Если ты считаешь, что жизнь -- наказание, -- ответил Эрнест, -- значит, она накажет тебя.
Ночь с юношей произвела на графиню впечатление еще более странное. Графиня поняла одно: она ничем не сможет ему помочь, потому что не поняла в этом парне совсем ничего, начиная с его загадочного происхождения и заканчивая такими же загадочными намерениями в отношении себя. К утру Эрнест начал производить на графиню впечатление галлюцинации. Такой же нелепой, как сон, виденный накануне. Только теперь она знала точно, что церковь стоит не на горе, а на берегу, и по субботам к западной бухте приходит катер с паломниками. Зимой паломников меньше, летом больше, и Эрнест иногда путешествует с ними на материк…
-- Жаль, что ты путаешь цифры, – сказала на прощанье графиня. – Всегда интересно знать, сколько лет ты прожил на Земле.
-- То, что прожито, нам больше не принадлежит, -- возразил Эрнест. -- Наше только то, что осталось, потому что люди иногда забывают вещи, которые важнее цифр.
-- Поэтому мы поклоняемся идолам, вместо Бога, -- заметила Мира. – Богу за каждым не уследить, а идолы не постесняются напомнить, что важно, что нет. Где оглавление романа, который написан про нас… Откуда мы появились и куда прячемся... Идолам не лень ходить за нами по пятам, подбирать и вкладывать в наши головы все, что из них вылетает. Идолы знают о нас все, только не знают, как от нас избавиться, чтобы читатель рыдал. Понимаешь? Идолы имеют над нами безграничную власть, но просить прощения мы все равно идем к Богу. Туда, где о нас давно позабыли.
-- Мне кажется, -- ответил Эрнест, -- что человеку не за что просить прощения у Бога. Он так мал и слаб, что просто не может сделать ничего такого, за что иному следует извиниться.



Паломники приехали утром. Несколько женщин, закутанных в платки, пожилой мужчина и парочка детей, которых взрослые постоянно держали за руки. Эрнест привез графиню в западную бухту на почтовой лодке. Монастырь стоял у воды, за ним возвышалась гора. Кроме монастыря на берегу не было ничего. Только паломники печально тащились по каменной набережной в направлении открытых ворот. Только колокол звонил, приглашая братьев к молитве.
-- В нашей церкви особенная икона, -- сказал Эрнест. – Она покровительствует путешественникам. Всем, кто живет в дороге, всем, кто скитается по свету. Значит мне и тебе.
Графиня осмотрела келью, в которой братья монахи приютили ее товарища, и оценила библиотеку, которая занимала стену от пола до потолка. Она была уверена, что молодой человек не мог собрать столько книг, больше половины из которых – антиквариат. Она была уверена, что ее друг Эрнест большой фантазер, который получил от отца наследство, перевез на остров и потихоньку транжирит, угощая дорогими винами приглянувшихся дам, но экслибрис свидетельствовал о том, что хозяин библиотеки, господин Эрнесто Акуро, в действительности состоит членом какого-то королевского научного общества. Графиня удивилась. Впрочем, отца Эрнеста вполне могли звать так же, как сына. Она решила, что сеньор -- испанец, но вопросов о семье задавать не стала. В руках графини задержался томик Шекспира, изданный в позапрошлом веке на родине автора, и происхождение английского языка сеньора Эрнесто стало более-менее объяснимым. Графиня прочла несколько строк вслух, чтобы убедиться в своей догадке…
-- Если нравится, возьми на память, -- предложил Эрнест. – Мне будет приятно, если это останется у тебя.
Графиня осмотрела монастырь, прежде чем взглянуть на особенную икону. Осмотрела от угла до угла, словно искала предлог, не переступать порог храма, но время шло, паломники готовились уезжать, монахи собирались запирать ворота. Мира собралась с духом и преодолела ступеньку, но у порога церкви что-то остановило ее. Словно перед ней выросли две большие ноги, обутые в пыльные сандалии. Графиня закрыла глаза, чтобы ей не привиделось лишнего. Чтобы не мучится поутру и не спрашивать себя, было ли это во сне или явь превратилась в сон. Ей вдруг захотелось проснуться в гостинице. Проснуться и все забыть, даже томик Шекспира выложить из кармана, чтобы не утянуть за собой в реальность реликвии выдуманного мира. Графиня сделала над собой усилие, чтобы преодолеть порог, но поняла, что перед нею стена.
-- Что с тобой? – удивился Эрнест.
Ни слова не говоря, Мира вышла на пристань и села в почтовую лодку.

-- Кто я? – спросила графиня Эрнеста. – Почему я не могу войти в храм?
-- Ты есть то, во что веришь и кому поклоняешься. То, что наполняет смыслом твою жизнь, а душу – свободой. Твое место там, где храм твоей веры. В любом другом месте – ты изгой.
-- Люди не строят храмы идолам. Если б идолу, которому я поклоняюсь, можно было построить храм, у меня появилось бы на Земле свое место. Сейчас мне дорога только в холодный космос. А эта планета пусть катится от меня подальше.
-- Люди не строят храмы ни идолам, ни Богам, -- ответил Эрнест. -- Боги и идолы сами строят себе храмы руками людей. И тот, кто создал тебя, строит храм твоими руками. Может быть, новый храм будет больше, чем Космос. Может тот, кто создал тебя, понимает, что на Земле тебе тесно.
-- Тогда скажи, что я делаю в этой жизни? Что я натворила такого, что оказалась изгоем? Люди, подобные мне, имеют право на жизнь или нет?
-- Я не знаю тебе подобных, -- пожал плечами юноша.
-- Не знаешь людей, у которых в голове не светлые образы, а свалка радиоактивных отходов?
-- Не знаю.
-- Тогда может, ты знаешь, что делать таким как я, чтобы спасти свою ужасную душу? Или хотя бы отмыть ее, чтобы она могла подняться над островом на высоту самолета?
-- Ты можешь делать, что хочешь, -- ответил Эрнест. – Ты можешь верить во что угодно, можешь поклоняться хоть идолам, хоть Богам, и не просить прощения, но только при одном условии…
-- При каком?
-- Я тебе скажу, -- смутился Эрнест. – Только тебе. Больше никому. Я тебе скажу, как нужно жить, чтобы не причинить себе зла.
-- Скажи…
-- Просто надо относиться с уважением ко всему, во что веришь и не веришь тоже. К тому, что делаешь или думаешь…
-- Как ты сказал? – не поняла графиня.
-- Надо относиться с уважением ко всему, что соседствует с тобой в твоем мире… с искренним уважением. Только тогда ты имеешь право выбрать свой путь и рассчитывать на то, что этот путь ведет к счастью.
-- Ты уверен, что начитался правильных книг? – удивилась Мира.
-- Я читал разные… -- признался Эрнест.
-- А букварь? Тебе не попадалась такая яркая книжица с крупными буквами и картинками? Эрнест, ты никогда не пробовал быть ребенком? Мне страшно, когда я вижу в тебе старика.
-- Я родился стариком, но хочу умереть младенцем, -- ответил Эрнест.
-- Ты напоминаешь мне одного сумасшедшего Ангела, который вечно таскается за людьми и дает деловые советы. Тот Ангел тоже очень любит книжки читать. А знаешь, почему он любит советовать? Потому что знает, что человек все равно поступит по-своему для того, чтобы потом всю жизнь себя укорять.
-- Безумный Ангел – мертвый Ангел.
-- Ты серьезно? – не поняла графиня.
-- Если Ангел лишится рассудка – он перестанет быть Ангелом и умрет. В каждом человеке однажды умер Ангел для того, чтобы потом человек не потерял свою душу в облике зверя, который придет на Землю после него. Если б я был Ангелом, я бы хотел умереть в тебе.
-- Вот как… Не приходи ко мне завтра! -- заявила графиня. -- Завтра у меня день самоанализа. Мне свидетели не нужны.
-- А послезавтра?
-- Послезавтра, пожалуй, что приходи.

Следующей ночью графине некогда было грустить. Голова была занята миссией Эрнеста Акуро в ее непутевой жизни. Теперь Мира не сомневалась, что этот душевнобольной ребенок достался ей не случайно. Кто-то послал его, кто-то подстроил встречу… наспех и примитивно, без логики и фантазии. Кто-то кому-то для чего-то понадобился срочно и позарез. Кто-то играет белыми фигурами, кто-то черными. Кого-то обязательно в конце партии поимеют. Графине больше не было дела до происхождения этого странного типа. Она не сомневалась, что несколько дней назад на пляже к ней подошел ключевой персонаж с очень четкой задачей. Персонаж, который резко изменит сюжет и уйдет, оставив после себя миллион вопросов.
Рано утром она опять повязала платок и опять пошла на гору. Туда, откуда слышался звон. Туда, где туман закрывал дорогу, где желтая трава росла на песке, и камни забивались в обувь… но пререкаться с Привратниками графиня не стала. Услышав над головой удар колокола, она остановилась, сняла платок, повязала его на камень и повернула к поселку.



Госпожа Калимэра разбудила постояльцев грохотом ведер. Графиня решила, что успеет принять душ, прежде чем подвергнется утренним репрессиям. Она полезла в чемодан, но не увидела платка, который повязывала на голову всякий раз, когда собиралась в храм. Мира обшарила весь багаж, вывернула его на кровать и перебрала, но платок пропал. «Наверно впопыхах сматываясь с дачи Натана, я забыла его засунуть…» -- решила графиня, прежде чем госпожа Калимэра ворвалась в комнату.
-- Когда это кончится! – обратилась графиня по-русски к госпоже Калимэре. – Я хочу домой! В Монте-Карло хочу, в крайнем случае, на дачу к Натасику! Я соскучилась по людям. Вокруг одни слабоумные и «калимэры».
-- Калимэра! – повторила боевой клич хозяйка гостиницы и приступила к уборке.
Графиня решила наведаться в винную лавку прямо с утра, но, проходя мимо пристани, встретила почтальона, друга Эрнеста, который выступал переводчиком и безропотно одалживал лодку. Графиня больше не стала прикидываться, что не знает французского языка:
-- Тебя уволили? – спросила она.
-- Нет, -- ответил молодой человек, – но скоро уволят. Я встречаю почтовый катер, а он не торопится. Так можно остаться без чаевых.
-- Почтальон никогда не останется без работы там, где поселился немец. А немец селится буквально везде.
-- Правильно, твой сосед уже ругал меня за то, что газеты идут с опозданием. А я причем? Очень скоро меня уволят, и он останется совсем без почты.
-- Хочешь, я куплю тебе мороженое? – предложила графиня. – Только не плачь.
Юноша странно посмотрел на графиню. Он не понял, провокация это или чистое сострадание. Его реакция явно тормозила. Островные жители благополучных стран и без того не отличались реакцией, тем более без пяти минут безработные почтальоны. Мира ждала и думала, стоит или не стоит начинать разговор об интересующем ее лице? Навредит она себе или наоборот, этот наивный парень сболтнет о своем друге такое, чего не найти в анналах королевского научного общества. Мира думала, юноша стеснялся признаться, что с удовольствием съел бы мороженое за счет благосклонной дамы, но почтовый катер уже вошел в гавань, и время было безнадежно упущено.

Молодой человек с почтовой сумкой присоединился к Мирославе в винной лавке, где графиня пробовала вино, а хозяин заворачивал купленный товар в фирменную бумагу. Графиня была его надеждой на острове трезвенников, запасы Бордо подходили к концу, хозяин рекламировал местную продукцию, и Мирослава благосклонно дегустировала все, не отходя от прилавка. Не успела она осушить утреннюю рюмочку красного монастырского, как юноша присоединился к компании и, в свою очередь, тоже не отказался от выпивки на дармовщинку, но вместо вина получил от хозяина лавки звонкую затрещину и пару выразительных фраз, которые графиня перевести не смогла.
-- Давай газеты, – предложила она. – Я лично вручу их немцу, и пусть попробует мне высказать претензии.
-- Ты ведь говоришь по-русски? – неожиданно спросил почтальон.
-- Ну… говорю немного.
Он вынул из кармана мятый конверт.
-- Можешь прочитать, что написано? Мне сказали, что это русский язык.
-- «Ее сиятельству графине Виноградовой Мирославе лично в руки», -- прочла графиня и обалдела, потому что на конверте не было адреса. Не было даже намека на страну пребывания адресата, даже примерная сторона света не была обозначена на конверте, зато почерк Оскара был узнаваем издалека. По всему было видно, что пакет не раз обогнул планету, прежде чем попал в нужные руки. – Это мне, -- ответила графиня и спрятала конверт в карман. -- Мороженое будешь?



Из конверта выпал красный камешек и пачка долларовых купюр, на которую вполне можно было купить лавку драчливого виноторговца с его же квартирой на втором этаже, и гостиницу госпожи Калимэры в придачу, чтобы запретить ей вламываться в номера. Мира закрыла дверь на ключ и повесила бесполезную табличку «не беспокоить». «Мирка, – писал графине товарищ из далекой Флориды, – я беспокоюсь. Позвони и скажи, что жива. Если не можешь звонить, напиши и пошли обратно письмо вместе с камнем. Может быть, я придумаю, как решить проблему. Я теперь богат. Кстати, посылаю долг и немного денег, потому что не знаю, на что ты там живешь и какой бурдой напиваешься. Очень скучаю. От всей души дарю тебе красный камень. Твой Оскар».
Самоанализ был отложен. Графиня открыла бутылку вина и сняла покрывало с клетки бабушки Сары. Весь день ворона тревожно рассматривала графиню. Весь день топталась, нервно отряхивала крылья и тихо крякала, слушая рассказы о прекрасной жизни во Флориде, которая последует за изгнанием из ада. Ворона отказалась от вина и сладкого винограда. Она не притронулась даже к яблоку, но Миру ничто не насторожило в поведении птицы. Она была счастлива уже оттого, что перестала думать о персонаже по имени Эрнест. Странный юноша ушел в тень и позволил ей ненадолго расслабиться. От сеньора Эрнесто остался лишь томик Шекспира с экслибрисом и жидкое облачко воспоминаний, большая часть которых – чистейший утренний бред, навеянный морским ветром и колокольным боем. Мир без Эрнеста стал приобретать ясность и логику:
-- Если я отправлю письмо, -- рассуждала графиня, -- меня расшифруют вмиг. Если активирую телефон хотя бы на пять минут – попадусь раньше, чем успею набрать номер. Если одолжу мобилу у почтальона… Телефоны Оскара и Натана наверняка прослушиваются теми, кто хочет на мне заработать. На их месте я первым делом поставила бы на прослушку эти два телефона.
Настроение графини испортилось, когда она почувствовала себя мишенью для снайпера. Под вечным прицелом, наведенным на окна и двери, на человека, который не согласен принять эту жизнь такой, какова она есть, и не способен себя заставить относиться с уважением к тому, что вызывает ярое неприятие. Вино закончилось. Графиня еще раз вывернула на кровать чемодан. Вслед за чемоданом на кровати оказалось содержимое дорожной сумки и косметички. Мира в жизни не имела привычки класть в косметичку платки, но мир, с таким трудом приведенный в порядок, снова утратил логику. Отсутствие платка тревожило графиню так сильно, что мешало соображать. Кроме отсутствующего платка, графиню тревожил немец. Она понять не могла, что эти немцы написали в своей газете такого, что несчастный пузатый мужчина не отправился после ужина спать, а битый час расхаживает по веранде мимо ее двери и призывно покашливает. Графиня задернула штору, но покашливание не прекратилось. Соседу по гостинице явно не спалось после того, как ее сиятельство лично вручило ему газету и взяло расписку, что клиент не имеет претензии к местной службе доставки. Пузатый немец писал расписку и потел от страха, потому что не понимал, что сие могло означать. На почве непонимания у него развился нервный кашель и двигательная активность. Когда наступило утро, графиня нашла на своем подоконнике букетик диких цветов и решила, что кашель был вызван цветочной аллергией.

Мира поднялась на вершину поселка, вышла на дорогу, ведущую через поле желтой травы, обшарила на дороге каждый камень, но платок не нашла. А когда вернулась в гостиницу, госпожа Калимэра уже занималась уборкой и указывала шваброй во двор, намекая, что графиню ждут, и уже давно.
Возле бассейна, среди лохматых кустов стоял человек с неприятным серым лицом и узко посаженными глазами, острыми, как кинжалы. В руках человек держал платок, оставленный графиней у подножия храма, и два почтовых конверта.
-- Ваш? – спросил мужчина, подавая графине платок.
-- Наш… -- сказала графиня.
-- И это ваше, -- мужчина протянул графине конверты.
-- Нет, это не наше.
-- Ваше, -- ответил мужчина, развернулся и пошел по узкой дорожке к лестнице, ведущей к берегу моря.
Два конверта остались в руках графини. Она присела на бортик бассейна и вскрыла первый:
«Настоящим уведомляется госпожа Мирослава, что она приглашена на собрание Ордена Святого Огня, которое состоится в Форте Девяти Дольменов…»
Приглашение выпало из рук на кафель, усыпанный розовыми листьями. У графини не было сил, чтобы поднять его и прочесть до конца. Она вскрыла второй конверт.
«Настоящим уведомляется ворона Сара, что она уполномочена сопровождать госпожу Мирославу на собрание Ордена Святого Огня…»
-- Докудахтались мы с вами, уважаемая госпожа ворона, -- вздохнула Мира, поднимая упавшее приглашение. – И, слава Богу… Если б вы знали, Сара Исааковна, как я боюсь этого сеньора Эрнесто. Если б вы только знали, как я его боюсь…

-- Людям дано время, текущее Великой Рекой из прошлого в будущее, -- сказал Валех. -- Рекой, которая орошает жизнь смыслом, позволяя ростку подниматься к небу, а праху растворяться в земле. Из этой Великой Реки Человек должен черпать Истину, по этой Великой Реке должны уплывать в прошлое боль и печаль. Человек может строить запруды и водопады, может возводить фонтаны, рыть каналы и запускать в поход корабли, но поворачивать Великую Реку Времени вспять позволено только тем, кто знает цену каждой капле этой Реки. Человек не может знать, ибо капель в Великой Реке больше, чем мгновений его маленькой жизни.
-- Меня сегодня убьют? – спросила Мира.
Валех стоял в капитанской рубке, рассекая взором облака над поверхностью океана. «Гибралтар» летел над водой, как птица. Летел туда, куда указывал взгляд Привратника, и не задавал капитану вопросов.
-- Меня убьют? – повторила графиня.
-- А смысл?
-- Какой смысл может быть в смерти вообще? Не будет меня – не будет проблемы у тех, кто погоняет веслами Великую Реку. Меньше будет коряг на пути... Мне кажется, я заслужила смерть. Или нет?
-- Вслед за недописанным персонажем уходит неразрешенный вопрос, на его место приходит другой.
-- Но вы-то знаете ответы на все вопросы. Вот и объясните мне, что сказать Богу на Страшном суде, чтобы у него волосы на голове не встали дыбом?
-- Ты пародия на своего Творца, -- ответил Валех. – Все самое неразумное и дикое, что нашлось в его дремучей душе – это ты. Если он сумел породить из себя такое – ему виднее, как распорядиться тобой, но вопросы, ушедшие в небытие без ответа, умножают хаос. Кому они нужны? Никому. Каждый уверен, что Истина заложена от рождения в его голове. Каждый хочет услышать подтверждение этой нелепой веры.
-- Тогда зачем меня пригласили? – спросила графиня. -- Я ни в чем таком не уверена и ни на какие вопросы отвечать не буду. Я не знаю ответов на ваши вопросы.
-- В Форте Дольменов вопросов не задают. Рыцари Ордена Святого Огня поставлены следить за порядком, который нарушают люди. Они свое дело знают.
-- Что они делают с людьми, которые нарушают порядки?
-- Сначала взывают к совести.
-- А потом?
-- Потом принуждают к совести.
-- А если…
-- Тогда приводят в соответствие с совестью. Возвращают на место того, кто устроился жить в разумном мироздании, но ведет себя неразумно. Если Человек не имеет понятия, зачем пришел в этот мир, и не знает, кому поклоняться, идолам или Богам – рыцари Святого Огня ему не помогут, но наведут порядок в человеческом доме.
-- А что будет с человеком, который устроил в доме бардак? Гнал волну по Великой Реке и мутил ее воды?
Привратник пожал плечами.
-- Ты спрашиваешь меня о будущем, Человек, заслуживший смерть? Значит, надеешься найти в моих словах утешение?
-- Утешение?.. Да, утешение. Разве Ангел не должен утешать человека, сплавляя его по реке в последний путь?
-- Утешать Человека, плывущего из заблуждения в заблуждение...
-- Конечно, чтобы наставить его на путь истинный.
-- Великая Река Времени, данная Человеку, не имеет истинного пути. Ее путь лежит из прошлого в будущее, и только безумный ищет иное русло.



Форт Девяти Дольменов вырос из волн морских и встал на пути «Гибралтара». В просвете тумана графиня увидела башни, окна бойниц и рваные флаги, выполосканные соленым ветром. На верхней платформе форта стояли пушки, на нижней – решетки закрывали окна. Вокруг строения поднималась песчаная отмель, усеянная обломками кораблекрушений. Мира отвернулась. Она решила, что яхта должна разбиться о камень или налететь на песчаную мель, но судно встало у пристани. Ангел сам вынес клетку с вороной и указал на ворота.
-- А вы?
-- Меня не приглашали, -- развел руками Валех.
На пристани не было ни души. Ни одного следа на песке, словно защитники форта покинули объект и не возвращались сюда сотни лет. Возле ворот утопал в песке вертолет с изломанными лопастями винта. Из окна кабины торчал череп. Битые очки пилота провалились в пустую глазницу.
Мира не была уверена, что ей стоит ломиться в форт, но невидимая рука Привратника держала ее за шиворот. На всякий случай она стукнула стволом по железной броне. Что-то затрещало в утробе каменного строения, ворота нависли над головой. Едва графиня успела убраться с дороги, как массивная площадка, обитая железом, рухнула шипами в мокрый песок. Следом за площадкой рухнули цепи, но вскоре натянулись. Рыцарь, облаченный в доспехи, стоял у входа. Рыцарь, похожий на персонаж карнавала. Его латы блестели, как чищеный самовар. На длинное копье можно было нанизать дюжину неприятелей, и осталось бы немного свободного места. Мира обернулась к пристани. Привратника след простыл. Она вспомнила, что не оставила Густаву распоряжений, и тот чего доброго решит, что рабочий день кончился. Туман надвигался с моря на «Гибралтар». Рыцарь, почуяв замешательство гостьи, шагнул ей навстречу.
-- Вот… -- Мира протянула письмо с приглашением, и железная перчатка лязгнула, закусив ничтожный клочок бумаги. Забрало не поднялось. Рыцарь читал документ вверх ногами сквозь узкую щель. – И вот… -- Мира добавила к документу приглашение Сары Исааковны.
-- Ладно, -- сказал рыцарь на неуверенном французском, -- входи, -- словно графиня умоляла пустить ее в крепость, от которой за версту разит мертвечиной.

Во внутреннем дворе уже готовились к приезду женщины с клеткой. Расставляли стулья, сколачивали из досок столы и сцену. Под арками лежали охапки книг вперемешку с ядрами и мешками пороха. Где-то наверху жарили мясо. Ящики с вином были накрыты брезентом. Под лестницей, ведущей на верхние ярусы, сидел на цепи живой павиан с несчастным выражением морды, и наблюдал, как рыцари таскают мебель. Графиня споткнулась об решетку в полу и заметила внизу пустой каземат.
-- Двор для гостей, -- объяснил рыцарь графине, -- на втором этаже номера, можешь занять любой. На третий не суйся, наверху – прогулочная зона для отдыхающих и секции для дуэлей.
-- Здесь гостиница или что? – удивилась Мира.
-- Очень дорогая гостиница, – ответил рыцарь.
Графине показалось, что он даже плюнул сквозь решетку забрала, потому что был раздражен необходимостью поднимать ворота. Рыцарь страшно пыхтел, наматывая цепь на катушку. Пристань с «Гибралтаром» еще маячила вдалеке, но шанс для побега был безнадежно упущен. Шанс был упущен уже тогда, когда Ангел-Привратник вызвался конвоировать Миру к форту. Автор перестал доверять Себе. Он опасался, что несчастная женщина опять наплюет на сюжет и смоется из игры. Именно так графиня планировала поступить. Даже теперь, когда ворота замкнулись, и пристань исчезла, она не потеряла надежду смыться, чтобы раз и навсегда положить конец чужим законам на своей территории.
-- Неплохо было бы убрать вертолет с останками летчика, -- намекнула она, -- если это действительно дорогая гостиница.
Рыцарь ничего не ответил. То, что творилось за территорией форта, его нисколько не волновало. Он поднял клетку с вороной и понес ее на второй этаж. Графиня последовала за клеткой.
– Самые хорошие номера – окнами на восток, -- сказал рыцарь. – Оттуда восходит Солнце, дует ветер, и плывут неприятельские корабли. Оттуда же летят ядра, посланные врагами. Если долго спать – можно получить контузию во сне. Пока номера свободны, выбирай. Когда соберутся все – драка начнется за восточную галерею, и тебе в той драке хорошо попадет.
-- Это еще почему?
-- Ты ведь женщина. К женщинам отношение особенное.
-- Интересно, какое?
-- Иногда их насилуют, -- ответил рыцарь и продолжил путь.
Графиня осмыслила информацию и не поняла ничего. Ситуация озадачила ее больше, чем реакция московских издателей на творчество господина Бессонова. Ситуация почти привела графиню в тупик. Она готовилась воевать, но рыцарство не представляло угрозы. Оно занималось хозяйственными работами и сильно потело в своих нарядах.
-- Что здесь будет, когда соберутся все? – спросила графиня.
-- Мало ли… – сказал рыцарь. – Я не оракул, чтобы гадать! Но дверь по ночам лучше запирать на засов. Если сломают – палка лежит под кроватью. Если сломают палку, можно в морду плеснуть из ночного горшка. Здесь не церемонятся.
-- Спасибо, у меня крепкая палка.

Гостиничный номер был похож на тюремный подвал с узким окошком, из которого не было видно ни Солнца, ни вражеских кораблей. Графиня не увидела «Гибралтара». Туман накатился на пристань, съел лодку и почти добрался до ржавого вертолета. Мира почувствовала себя в окружении неприятельских войск и пожалела, что до сих пор на нее никто не напал, даже не попытался насиловать. Она слишком настроилась воевать, но в форте ей угрожал лишь собственный страх, рожденный непониманием и дурными предчувствиями.
Рыцарь вышел на галерею, и графиня вышла за ним, потому что не хотела оставаться в номере наедине с ночным горшком и палкой. Внизу продолжалась возня. Сцену уже накрыли сукном и возводили тумбу поверх драпировки. В зрительный зал тащили кресла, похожие на королевские троны. Рыцари мучались, но не снимали доспехов, словно проклятые. На каменный пол стелили ковры. Двое плечистых молодцов, отложив копья, катили колоду, а третий нес за ними массивный топор, обернутый в черный бархат.
-- Что здесь будет происходить? – испугалась графиня. -- Кому-то отрубят голову?
-- Кому-то отрубят, -- согласился рыцарь. – А как же? Иначе никто не заплатит. Надо, чтоб крови было много. С висельника какая кровь? За что же платить? Отрубят чью-то голову – это факт.
-- За что?
-- Всегда есть, за что отрубить человеку голову. Мало ли на свете приговоренных. Им все одно пропадать, а здесь казнят честь по чести: последнее желание исполняют, последнее слово дают говорить, последним ужином кормят. Здесь хорошая кухня.
-- И суд будет?
-- Конечно же будет! И смертный приговор зачитают, как положено.
-- Здесь гостиница или театр? – не поняла графиня.
-- Очень дорогая гостиница, -- напомнил рыцарь. – И гости здесь -- приличные люди, только нравы у них скотские, но мы не должны роптать. Мы все благодарим Господа, за то, что здесь оказались.
-- За что? Ты считаешь, что это лучшая работа, которую мог выбрать для тебя Господь?
-- Смеешься надо мною, женщина?
-- Чего ж тут смешного? Не исключено, что моя голова сегодня ляжет на плаху, и я не смогу тебе помочь устроиться в отель поприличнее. Я сразу улечу в рай, а тебе, родной, гореть в адском пламени за то, что содействовал убиению души невинной.
Рыцарь удивился словам графини. Мире показалось, что железный громила впервые задумался о душе и уж точно не собирался в ад.
-- Открой ворота, -- попросила графиня. -- Мы с Сарой уйдем, а ты поблагодаришь хозяев за приглашение и извинишься, что не дождались.
Забрало рыцаря само приподнялось от удивления.
-- Как так, уйдем? – не понял он.
-- Уйдем в туман, и никто не заметит. Открой ворота, иначе мы с Сарой сломаем их, и тебя отругают.
-- Отсюда дороги нет, -- сказал рыцарь. – Здесь закончился мир.
-- С чего ты взял?
-- Здесь закончился мир, -- повторил рыцарь с грустью и верой. – Форт Дольменов – последний оплот уцелевших после конца света. Мы все благодарны ему за приют. И ты…
-- …Мне не нужен приют! Мне бы только отсрочить казнь лет на сто.
-- Отсрочить можно, если заплатить палачу золотом.
-- А если без золота?
-- Если пытать начнут – можно отсрочить. На час, не больше. Только в пыточной камере места мало и воздух тухлый, -- объяснил служитель гостиницы. -- Туда встанет человек десять и все. Наши гости долго стоять не любят. В пыточной камере ихние супруги в обморок падают. Можно договориться без золота. Конечно, можно: если закажут пытки – будут сперва пытать.
-- Вот и договорились, -- графиня пошла в номер за клеткой. -- Спасибо за гостеприимство, отель ужасно мил, но, к сожалению, я сегодня не настроилась веселиться на дыбе. Придется вернуться за кошельком. Когда свидимся -- не знаю. Не буду зря обещать…
-- Нельзя, -- рыцарь загородил ей проход. – Как же так? Ты не можешь уйти.
-- Могу или нет – я буду решать сама.
-- Ты доплывешь до края морей и сорвешься вниз, в пасть чудовища. Господь подарил нам жизнь для того, чтобы служить ему верой и честью, а не для того, чтобы губить себя ни за что.
-- Ты дурак! И жизнь у тебя дурацкая, и работа такая же!
-- Я не дурак! Я дал обет и должен развлекать гостей до приезда хозяев. Разве я плохо тебя развлекал?
-- Кто здесь хозяин?
Рыцарь, облаченный в латы, примолк, но не отступил, только растерялся больше прежнего. Рыцаря, похожего на елочную игрушку, гламурную и хрупкую, можно было раскатать в блин и свернуть кульком. Можно было растолочь на блестки, можно было выпихнуть по пояс в окно, в котором он непременно застрянет и без паяльника не освободится. У графини разбегались глаза от возможностей, но рыцарь по-прежнему не представлял угрозы, потому что Миру сказочные персонажи не пугали даже в беспомощном возрасте, они вызывали лишь жалость с недоумением. Она еще раз обернулась к окну. Туман отступил, но «Гибралтара» уже не было видно.
Доспехи лязгнули, ботинки звонко стукнулись о пол, железная рука потянулась к ней, но плазменный шар просвистел мимо рыцарского забрала, стукнулся в стену, как теннисный мяч, и оставил дырку на гобелене. Неповоротливая фигура застыла с вытянутой рукой.
– Еще раз распустишь щупальца, -- предупредила она, -- отсеку по локоть! Уразумел?
-- Ведьма… – прошептал рыцарь. – Ты ведьма!
-- Быстро отвечай, что здесь происходит? Кто и для чего меня пригласил?
-- Побойся Бога, женщина! – рыцарь обрушился на пол и ткнулся черепом в пол. -- Меня бросят с башни, когда начнется прилив! Я несчастный пленник, лишенный рода и имени! Меня заковали в латы до конца моих скорбных дней. Много лет я сплю стоя. Много лет мое тело покрыто язвами, душа истерзана, а глаза не могут без боли смотреть на свет, потому что свет померк, когда небо затмили полчища саранчи, а из пучины морской восстало чудовище, пожирающее плоть человеческую…
-- Короче, клоун! Мне нужна лодка и два весла, -- заявила графиня.
-- Отсюда дороги нет.
-- Значит, будем прорываться по бездорожью.
-- Горе мне, горе! Меня бросят с башни в морскую пучину…
-- Уйдем вместе. Будешь хорошо работать веслами – устрою тебя в нормальный отель.
-- Молчи, несчастная, молчи! Я не должен слушать твоих речей!
-- Нет, ты послушай! Чудовище давно нырнуло в пучину. Твоя мать поседела, дожидаясь тебя с войны, а женщину, которая тебе верна, со дня на день продадут в рабство. Ты же, воин! Ты не должен прислуживать уродам, выносить их ночные горшки!..
Рыцарь взвыл, как раненный медведь, и со всех сил стукнулся шлемом об пол. Мира отскочила в сторону, чтобы груда металлолома не ранила ее в припадке.
-- Замолчи!!! Замолчи сейчас же, или я убью тебя!
-- Попробуй! Проткни свое железное сердце копьем!
Из прорези забрала вытекла кровь. Рыцарь замер. Только листы железа на его спине шевелились не то от рыдания, не то от биения сердца.
-- Снимай маскарад, -- предложила графиня, -- и найди мне лодку. Я помогу тебе вернуться домой, к родным.
-- Замолчи! Ты хочешь меня обмануть! Ты хочешь продать мою душу дьяволу! Если я буду слушать тебя – я потеряю рассудок. Поверить ведьме – значит, отправиться ад…
-- Ты уже в аду! А за морем тебя ждет настоящая жизнь, -- заявила графиня. – Здесь зарабатывают деньги на таких невеждах, как ты, а за морем их тратят. Бежим со мной. Помоги мне добраться до корабля, и я смогу тебя защитить.
-- Молчи… молчи, молчи! -- рыцарь поднял забрало и блеснул глазами полными слез. Его нос был похож на окровавленную картошку, усы с бородой свалялись в вонючий валенок, не очень похожий на маскарадный костюм. Графине едва не стало дурно от вони и язв, кровоточащих у него на лбу. – Мир кончается здесь. За стенами форта только вода и туман.
-- Тогда откуда я? Рассказывай, откуда приезжают сюда ваши распрекрасные гости? По-твоему мы привидения?
-- Несчастные души, на время обретшие плоть. Грешники, которые смогли откупиться от ада, но не нашли пристанища на небесах, потому что толстые кошельки тянут их назад в ад. Им не видать рая раньше, чем они потратят последнюю монету, а потратить золото можно только здесь, потому что на всей земле не осталось иной тверди…
-- Тогда откуда сюда возят жратву для вашей прекрасной кухни? Или может быть у вас наверху виноградники? Откуда ящики с вином во дворе? Это души недопитых бутылок не пристроились в рай, поэтому прилетели к вам?
-- Вино и еду нам посылает Господь.
-- Лучше б он послал вам немного ума! Отвечай, я похожа на привидение с кошельком?
-- Ты ведьма! – возопил рыцарь и снова стукнулся об пол головой. -- Ведьма!!! Ведьма!!! Горе мне! Как я мог пустить тебя в форт! Ты околдовала меня, чтобы проникнуть сюда, а я… Несчастный! Меня бросят с башни в морскую пучину.
-- Я не ведьма! Я такая же дура, как ты! Меня так же, как тебя, захватили в рабство и привезли сюда подыхать!
-- Тогда откуда ты знаешь про мать?! Ты ведьма…
-- У каждого остолопа есть мать, -- ответила графиня. -- У остолопа может не быть мозгов, но мать обязательно будет. Снимай свои железные подштанники, и может быть, ты еще успеешь утешить старушку.
-- Молчи, несчастная! Не искушай меня отступиться от веры! Я дал обет! Замки на моих доспехах сварены навечно. Никакая сталь не разрубит их. Никакие заклятья не разорвут эти узы. Никакие речи не свернут меня с пути истинного…
-- Родной… -- вздохнула графиня. – Просто дай мне лодку и открой ворота, чтобы мне не пришлось прорезать в них дыру. Наверняка, у вас где-то есть лодки. Не может не быть, чтобы в форте не было лодок!
-- Зачем я стал тебя слушать! – причитал рыцарь. -- Ты пришла для того, чтобы погубить меня, а я тебя слушал…
-- Ах ты, маленький трусишка, потерявший человеческий облик! Разве ты не сам себя погубил? Это я еще повоюю, а тебе здесь точно ловить нечего. Ничтожную душонку – и ту ты ухитрился продать за лакейский наряд. Может, сегодня вечером, когда меня расчленят прилюдно, ты поймешь, что я была удачей, посланной тебе Богом, но будет поздно. Ты до конца дней будешь прислуживать в аду и проклинать себя за то, что однажды струсил. Бежим сейчас или я бегу отсюда одна!
-- Мир кончается здесь! – орал рыцарь. – Здесь! Здесь! За стенами форта нет ничего! Убежать отсюда нельзя!
-- Можно! – громче рыцаря кричала графиня. – Идем со мной, и ты узнаешь, что от тебя скрывали за глупыми сказками! Идем, и я покажу тебе жизнь. Прекрасную даму тебе покажу… Хочешь прекрасную даму? Я покажу тебе мир, где живут свободные люди. Здесь же прячутся только недоумки, наряженные в железо, которые так глупы, что поверили в чепуху и продали за эту чепуху все, чем наградил их Господь, когда послал в этот мир!
Рыцарь застонал и снова стукнулся лбом об пол. Графиня почти победила. Почти растоптала врага о камни, как бедняга вдруг воспрянул духом, вскочил, выбежал на галерею и пустился на третий этаж, забавно дрыгая коленками. Пустился со скоростью бронепоезда по бездорожью и натворил столько шума, что его коллеги перестали таскать столы и задрали вверх свои железные морды. Мира подождала, когда он скроется, но, вместо того, чтобы ломать ворота, еще раз взглянула в окно. Туман ушел. Вокруг форта открылось море мирового потопа. Ровная гладь без островов и кораблей, без облаков и надежды. Море в узком просвете окна, в которое можно было высунуть только пушечный ствол. Сначала графиня представила себе стену форта с дырой, оставленной Оружием Ангелов, потом – физиономию Жоржа по возвращении со «святого собрания». Все происходящее вокруг представилось ей изощренным спектаклем с прекрасной игрой актеров и так себе декорациями, потому что драматург понятия не имел об истинных нравах средневековья и, возможно, не учился в школе, если полагает, что форт – подходящее место для рыцаря в подобных костюмах.

Третий этаж выглядел куда представительнее второго. На каменном полу лежали ковры, горели факела на стенах. У каждой двери стояло по остолопу в доспехах. У графини возникло впечатление, что рыцари спали стоя, потому что никак не реагировали на женщину с вороной и рюкзаком. Ничто не шелохнулось под сияющей броней, не хрустнуло, не повеяло бомжатником, только перья бесшумно шевелились на сквозняках.
Следы беглеца терялись между библиотекой и залом, в котором было необыкновенно светло. Чуть слышно играл клавесин. Над аркой висели скрещенные мечи и шлем крестоносца. Графиня оставила клетку с вороной на галерее и заглянула на огонек. В зале действительно играл клавесин. Инструмент размером с табуретку, сам щелкал клавишами, выводя пасторальный мотив на одной струне. Банкетный стол, уставленный яствами и напитками, простирался от стены до стены. У стола одиноко сидел человек в дорогом костюме с непробиваемым выражением лица. Человек ел, ему ассистировал нервный мужчина, подносил закуски и подливал напитки, пока не заметил гостью, а, заметив, занервничал еще больше:
-- Ищете кого-нибудь? – обратился нервный человек к Мирославе.
-- Эккура.
-- Простите?..
-- Ангела ищу, который хотел помочь людям. Вы не встречали?
За спиною графини хлопнула дверь. Из библиотеки вышел мужчина в мокрой рубахе, больше похожий на палача, чем на хранителя книг. Мужчина был бледен от напряженной работы. Пот катился по его кальсонам, редкие волосы прилипли к макушке, «маска» на месте лица выражала лютую ненависть ко всему живому. Мужчина глянул на женщину и скрестил на груди свои мускулистые руки.
-- Ты? – спросил палач, не уточняя деталей.
-- Нет, -- ответила графиня, -- не я.
Она вернулась к столу, наполнила бокал вином и выпила залпом. Нервный мужчина перестал прислуживать боссу и недружелюбно посмотрел в ее сторону.
-- Надо бы закусить, -- посоветовал он. – Не надо бы напиваться на голодный желудок, особенно перед тем как… Надо бы напиваться уж после того как…
-- После – само собой, – сказала графиня, налила еще и немедленно проглотила, но хоть бы чуть захмелела.
-- Все-таки лучше бы закусить.
Графиня сунула бутылку с вином за пазуху, откусила от яблока и вернулась угостить ворону. Сара Исааковна шарахнулась от яблока, потому что за спиною графини все еще возвышалась фигура потного палача.
-- Дура ты… -- сказала по-французски графиня. – Вдруг это последнее яблоко в твоей жизни! Может, в желудок провалиться-то не успеет. Не умеешь получать удовольствие, а жизнь такая мимолетная штука: не успеешь каркнуть – пожалуйте в суп. И заметь, не я ее такой сочинила!
Она надеялась быть понятой палачом, и очень рассчитывала на то, что Сара Исааковна не владеет французским.
-- Ты… -- сделал вывод палач.
Графиня игнорировала его персону. Она не имела привычки затевать диалог с персонажами эпизода и никогда не знакомилась в злачных местах, поэтому повернулась к палачу спиной и заглянула в библиотеку.
-- Эй, рыцарь… -- позвала графиня, заодно осмотрела помещение. Ничего похожего на дыбу в библиотеке не находилось. Ничего напоминающего виселицу или плаху. Только книги, сваленные в углу, и облачко тумана на дне колодца. – Эй, трусишка! Ты здесь? – графиня не решилась переступить порог. Она собралась вернуться в номер и хорошенько подумать, но мужчина, похожий на палача, схватил ее за руку, вырвал предмет с синей кнопкой, швырнул его на каменный пол и размозжил каблуком. Графиня ахнуть не успела, как кнопка мигнула последний раз, хрустнул корпус, и начинка прибора рассыпалась в хлам. Палач толкнул ее в комнату. За спиной графини лязгнул замок. Бутылка едва не расплескалась за пазухой.
-- Ведьма! – сказал палач.
-- Ведьма, -- охотно согласился с ним рыцарь. – Мне конец! Избавь меня от нее, иначе нам всем конец!
-- Давненько в форте не ловили ведьм. Зачем пришла? Зачем смутила правоверного христианина? – обратился палач к графине. -- Хочешь в ад – заплати мне золотом и ступай!
-- Верни ее в ад! Верни, -- умолял испуганный рыцарь. -- Возьми все, что у меня есть, но, во имя Господа, избавь меня от нее!
Связка книг полетела в колодец и вспыхнула ослепительно белым огнем. Мурашки побежали по спине графини. Она хотела бежать, но ноги не подчинились воле. Она хотела просить пощады, но горло сжалось от страха. Помещение озарилось холодным светом. Пол зашатался под ногами. Мира испугалась, потому что перестала соображать. Она представить себе не могла, что случится, если в нужный момент она не сможет дотянуться до Стрел, но этот страх бледнел перед белым огнем. Книги в костре не горели. Они превращались в облако света и опускались туманом на дно колодца. Новая связка книг полетела в костер, и огонь взметнулся под свод потолка. Тень палача на стене почернела, черты лица приобрели зловещие очертания. Графиня сделала шаг назад и уперлась в железную грудь, вонючую, как навозная куча. Забрало было открыто, в глазах человека с разбитым носом метался огонь, в голове царил первобытный бардак. Он тихо проклинал белый свет, словно прощался с ним. Бормотал молитву и содрогался от предчувствия кары. Испуганный рыцарь зеленел в лучах ослепительно белого света, а Мире хотелось глотнуть вина, но приложиться к горлышку в сложившихся обстоятельствах представлялось ей неудобным. Она не хотела, чтобы бутылку постигла участь раздавленного прибора. Самое время было начать переговоры, но графиня совсем растерялась.
-- Три золотых монеты, -- назначил цену палач.
-- Помилуй Бог! – взмолился рыцарь. – Мне за всю жизнь не скопить столько денег!
-- Тогда брось ее за ворота. Сама сдохнет.
-- Ведьма не сдохнет!
-- Брось ее с башни.
-- Помилуй Бог! Она сейчас же вернется, и что? Что будет со всеми нами?
-- Ты пустил ведьму в форт – тебе отвечать, -- напомнил палач.
-- Четыре золотых монеты… -- подала голос Мира.
-- Что ты сказала, женщина?
-- Четыре золотых монеты и я вместо ада ныряю в море, чтобы доплыть до края… и рухнуть в пасть…
Палач подошел к графине, и белый свет померк за его спиной.
– Дьявольское проклятье, посланное людям из ада! – произнес он, и несчастная не стала возражать под горячую руку. – Ты можешь уйти отсюда лишь в ад, который изрыгнул тебя из ядовитого чрева!
-- Пять золотых монет, -- произнесла графиня и схватилась за горло бутылки, чтобы не потерять равновесие. – Пять монет за лодку, чтобы убраться отсюда, и честное слово, что я не вернусь сюда никогда.
-- Отсюда бежать нельзя, -- произнес палач тоном, не допускающим дискуссии. – Здесь кончается твердь и начинается бесконечное море. Если в твоей тупой головенке родится мысль диктовать здесь иные законы...
-- Ни в коем случае! -- согласилась графиня. – Конечно, я была не права…
-- Мир закончился здесь! – повторил палач. – Говори за мной…
-- Как угодно мосье. Здесь, так здесь.
-- За стенами форта находится… Что находится за стенами форта? Говори, презренная женщина!
-- Очень жаль, мосье, но за стенами форта находится мой набитый золотом кошелек. Пока я не вернусь за ним, мне нечем заплатить за услуги.
-- Ты вернешься в ад!
-- Шесть золотых монет, – предложила графиня.
Палач надулся от возмущения, но вдруг успокоился. В его голове включился калькулятор и некоторое время подбивал баланс.
– Семь золотых монет, -- решил он.
-- Идет.
-- Семь золотых монет, если хочешь вернуться туда, где закончила жизнь благонравной девицы и начала сатанинские оргии. И если в твоей глупенькой головенке однажды возникнет мысль сойти с пути праведного…
-- Никогда!
-- Встань у колодца и назови имена двух не вовлеченных поручителей, которые заплатят мне за то, что твоя душа не отправится в преисподнюю.
-- Я… не хочу в колодец, -- всполошилась графиня. – Я лодку хочу! Куда вы собираетесь меня отправить? Мне надо выйти за ворота!
-- Назови двух людей, которые гарантируют оплату и уведут тебя по праведному пути.
-- По какому пути?
-- Назови поручителей, пока он жжет ересь, -- зарычал на графиню рыцарь. -- Или я разорву тебе горло!
Палач кинул в костер охапку книг вместе с мешком. Холодный огонь застыл, как картинка на мониторе. Картинка, которую Натан Боровский показывал графине, прежде чем убеждать ее в бессмыслице бытия.
-- Допустим, Зубов Георгий Валентинович, -- назвала графиня, – может быть, за меня заплатит…
-- Зуб – плут и картежник, -- ответил палач. – Он должен мне две монеты. К тому же Зуб вовлечен! И кто тебе сказал, что Зуб -- человек? Называй двух не вовлеченных людей безупречного нрава и строгих манер, которые за тебя поручатся.
-- За меня бы мама родная не поручилась. Куда вы хотите меня заслать?
-- Назови ее имя.
-- Виноградова Клавдия Константиновна, -- назвала графиня и с надеждой поглядела на угасающий ком огня, -- никуда не вовлеченная женщина с безупречной репутацией. Женщина кристальной нравственной чистоты…
Мире показалось, что библиотекарь сморщился при упоминании матушки, но протеста не заявил.
-- Назови еще одно имя, -- торопил рыцарь. – Скорее, а то он передумает и уйдет обедать.
-- Может быть, Илья Ильич Лепешевский? Вряд ли он может быть вовлечен. Этот уважаемый старец так осторожен… Он не дал бы себя вовлечь даже в пионерскую организацию.
Мира испытала непреодолимое желание отхлебнуть из бутылки. У нее возникло ощущение антракта, за которым должен следовать буфет и всеобщее перемирие. Сейчас бы самое время расслабиться тем, кто увлекся ролью, смыть грим и обсудить дела с режиссером. Рука уже потянулась за пазуху, но занавес не упал. Палач продолжал глядеть в огонь, словно видел в нем Клавдию Константиновну с мешком золотых монет, и сомневался, что она направляется в форт. Пламя затихало на дне колодца. Графиня держала бутылку за горло. Ей казалось, что теперь пора бы ускорить процесс. Но «рыцари Святого Огня» не спешили.
-- Так что? Я пойду? – спросила Мира и, не дожидаясь ответа, рванулась прочь, но попалась в железные клещи.
Огненная волна ослепила ее. Ноги оторвались от пола, и пламя оказалось так близко, словно впрямь желало ее проглотить. Настал момент, когда графиня перестала верить в спектакль.
-- Сара Исааковна!!! – закричала она. – Мне надо к птице! Пустите!!!
-- Птица! -- вспомнил палач. – За птицу – еще одна золотая монета.
У края колодца графине удалось выскользнуть из железных объятий, она схватилась за ствол, но рыцарь вырвал Стрелы Ангелов из рук человеческих и швырнул в огонь. Сначала человека, затем Стрелы.



-- Отдай, -- сказал Валех и взялся за бутыль. Графиня прижала к себе сосуд, на дне которого еще плескались остатки багровой жижи, похожие на человеческую кровь. Той же «кровью» был залит пол. Бардовые брызги присутствовали на стенах, на шторах и на светильнике под потолком. -- Отдай. На пороге новой жизни этот предмет тебя только скомпрометирует.
-- Ну и пусть, -- ответила графиня и отпихнулась от Ангела. – Пусть знают, с кем имеют дело. Я не совершала преступлений и каяться мне не за что. Человек слишком ничтожен, чтоб нагрешить, и преступления его также ничтожны.
-- Для покаяния достаточно заблуждаться в мыслях своих.
-- А я не знаю, как надо мыслить, чтобы не заблуждаться. Мне не объяснили… прежде чем выпихнуть с того света.
-- Человеку достаточно заглянуть в свою душу, чтобы увидеть свое предназначение в этом мире. В его душе заложено все, что поручено ему Творцом, но Человек, который вместо души заглядывает в сосуд забвения, даже покаяния не достоин. Отдай мне сосуд и пойди туда, где ждут тебя. Пойди к людям, которые верят в тебя, желают помочь тебе понять, кто ты есть в этом мире и для чего живешь. Встань и поди.
-- Нет, -- уперлась графиня. -- Пожалуйста, господин Валех, оставьте меня в покое.
-- Встань и поди, -- настаивал Ангел.
-- Не встану и не пойду, -- Мира едва не расплакалась. – Я хочу умереть, ясно вам? Умереть!
-- Нет, встанешь и пойдешь, -- чьи-то сильные руки подняли графиню с пола и поставили на четвереньки, но графиня снова распласталась на полу в обнимку с бутылкой, вдобавок надрызгала вина на палас.
-- Сейчас же встань и будь любезна… – потребовал Ангел.
Кто-то раздвинул шторы. В помещении с округлой верандой распахнулось окно. Морской ветер наполнил затхлое пространство. Мира открыла глаза и увидела сразу несколько «ангелов» в деловых костюмах. Один двигал стулья к стене, другой звонил по телефону, вызывал одновременно полицию, уборщицу и врача. Долговязый вышибала в форме охранника продолжал дергать Миру за плечи.
-- Немедленно поднимитесь и убирайтесь отсюда! – требовал он, но Мирослава только крепче сжимала бутылку и упиралась, пока не потеряла сознание.

В следующий раз, когда графиня открыла глаза, в помещении присутствовал врач и полиция, и уборщица, и еще делегация неизвестных людей сидела на стульях возле стены, увешанной портретами знаменитых особ, рангом никак не ниже президентов и кинозвезд. Рядом с портретами висели автографы и благодарственные послания в адрес отеля. Здесь же красовалась эмблема заведения: старый форт, оборудованный в гостиницу класса люкс. Ветер уже не гулял по комнате. Окна были заперты, жалюзи опущены. За окном стояла непроглядная ночь.
-- Очнулась, -- с удовлетворением отметил врач. – Можете встать?
-- Могу попробовать сесть, -- преложила Мирослава.
-- Окажите нам честь, если нетрудно… сядьте, пожалуйста.
Графиня села, прижимая к груди пустую бутылку. Зрители отпрянули вместе со стульями. В голове графини тысяча чертей трещали на деревянный ложках, постукивая копытами по черепу, подрыгивая хвостами от счастья. Нимбы всех цветов радуги проплывали перед глазами, искажая без того перекошенную физиономию врача.
-- Давайте, я помогу вам подняться.
-- Сама!
-- Окажите нам честь…
Мира поднялась на колени, используя доктора в качестве опоры. Бутылка шлепнулась на палас, нарисовала последнюю кляксу, и Мира готова была упасть рядом с бутылкой, но охранник поставил ее на две ноги. Бутылка была поднята следом и вручена хозяйке.
-- Кто пригласил сюда эту русскую алкоголичку? -- спросил незнакомый голос.
-- Никто не пригласил, -- ответил другой. – Сама пришла в банкетный зал и напилась как свинья, потом вломилась в кабинет и уснула.
-- Да что вы говорите: пришла одна?
-- Представьте себе, прошла сквозь охрану!
Мира решила взглянуть на тех, кто шушукался за спиной, но не смогла повернуть головы -- деревянные ложки с новой силой принялись трещать по мозгам.
-- Позвольте мне поводить вас на пристань, -- предложил врач.
-- Сама!
-- Надо поторопиться. Если завтра утром вы не прибудете в аэропорт к московскому рейсу, мне придется сопроводить вас в полицию.
Мира вздохнула и позволила вывести себя из кабинета. Зрители повставали с мест и устремились за ней, но дальше порога не двинулись. За порогом графиню встречала другая публика: дамы в вечерних платьях шарахались от нее врассыпную, кавалеры в смокингах закрывали телами испуганных дам. Вздох ужаса пронесся сквозь толпу. Графиня в сопровождении врача и охранника спустилась вниз, преодолела двор и позволила выставить себя за ворота, где ее ожидал полицейский катер. На палубе катера маячила Клавдия Константиновна, которой не позволили ступить на гостиничный остров, да Илья Ильич… сидел на спасательном круге, опершись бородой на палочку.
-- Мира! – кинулась матушка к графине. – Как же так, девочка моя? Как же так получилось?!
В преддверии материнских объятий Мира последний раз потеряла сознание. Упала на пирс, заставленный яхтами миллиардеров, но скоро пришла в себя оттого, что охранник пихал ее палкой.
-- Это ее труба… закатилась под кресло, -- объяснял он матушке Клавдии, но матушка плохо понимала французский и не хотела брать палку. – …Ее, я вам говорю! Она с собой принесла, пусть с собой и уносит… А я говорю возьмите! …Не мое дело, мадам! Можете бросить за борт, если угодно.

Полная картина происходящего стала возвращаться к графине в такси. Ее голова лежала на коленях матери, над головой проносились огни фонарей. Мира еще надеялась уснуть и проснуться в одиночестве на берегу бесконечного океана, но Клавдия укрыла шалью неразумную дочь, и запах родного дома вернул графине ощущение пустоты.
-- Ничего, Мирочка, ничего… Все перемелется, все забудется. Правда, Илья Ильич?
-- М… да, -- ответил Илья Ильич с переднего сидения.
-- Штраф их дурацкий мы заплатили, и адвокату заплатим, чтоб его морда треснула! Пришлось продать семь орденов из бабушкиного наследства. Целых семь орденов, чтобы они, наконец, отвязались и позволили нам уехать. Илья Ильич очень помог. Что б мы делали без Ильи Ильича! Но ничего… Главное, мы забрали тебя отсюда. Вернемся домой, ты отдохнешь, подлечишься. Я договорюсь, и никто не узнает. Сейчас можно лечиться анонимно, это не прежние времена. У меня есть хороший врач… В крайнем случае, мы пригласим специалиста на дом. Поживешь с Ильей Ильичем на даче. Прислугу отпустим. Вы вдвоем там прекрасно справитесь. Правда, Илья Ильич?
-- М… да, -- подтвердил Ильич.
-- Я тебе уже и работу нашла. Помнишь Анечку, дочку тети Оксаны? Она собирается учиться в Париже, ей нужна практика в разговорном французском, а муж тети Оксаны очень богат. Они готовы платить, сколько скажешь. Ты бы видела, какой они себе дом построили! Репетиторы… Все эти репетиторы – безработные учителя, которые живых французов в жизни не видели. Помнишь Анечку?
-- Она ж в английский ходила…
-- Она кончает гимназию в этом году. Но гимназия с экономическим уклоном, языки там преподаются слабо. Я сказала, что ты вернешься из Парижа и будешь искать работу. Тетя Оксана с Анечкой рассчитывают на тебя. Да вот, Илья Ильич подтвердит. Правда, Илья Ильич?
-- М… да, -- согласился Илья Ильич.



Лечение Мирославы заключалось в регулярном приеме таблеток, которые она забывала пить, и строгом тюремном режиме, где все происходило по расписанию, от подъема до отбоя. Матушка прописала своей гулящей дочери свежий воздух, поселила на даче, но прислугу не уволила, напротив, наняла дополнительно женщину зрелых лет для приготовления пищи. В обязанности женщине вменялось также наблюдение и ежечасные доклады о том, как Мирочка поспала, погуляла, какие программы смотрела по телевизору, не нагрубила ли Илье Ильичу. Мобильный телефон Клавдия Константиновна конфисковала у дочери по прибытии в Москву и выдала новый, в котором было два номера: ее рабочий и ее домашний. Скоро к ним добавился номер Анечки, с которой Мирославе надлежало договориться о встрече, познакомиться, подружиться, найти общие интересы и как можно чаще говорить по-французски.
Первый раз Мирослава позвонила Анечке под строгим материнским присмотром, но Анечка записалась на массаж и отложила встречу. Второй раз Анечка с подругами веселилась на дне рождения и наутро неважно себя почувствовала. В третий раз Анечка получила повестку из парикмахерской и должна была срочно явиться на маникюр. Так срочно, что не успела предупредить… Четвертый раз Мира звонила без всякого принуждения, исключительно из праздного любопытства. После двадцатого звонка, в глаза не видев таинственной Анечки, Мира много узнала про современную молодежь: о чем думает, где развлекается, как понимает жизнь и как относится ко всему тому, к чему Мира пока еще никак не относится. Каждый раз, терроризируя Анечку, Мира входила в образ строгого педагога, озабоченного будущим легкомысленной особы. Все чаще в разговоре с абитуриенткой Сорбонны Мира позволяла себе лирические отступления морально-нравственного характера и, в конце концов, так запугала ребенка, что Анечка перестала отвечать на звонки, а потом и вовсе поменяла номер.
Смертельная скука вернулась к графине. Пока была Анечка – в жизни графини еще присутствовал смысл, когда Анечка смылась, графиня всерьез загрустила. Все, что матушка Клавдия оставила дочери от прошлой жизни, это красный камешек, похожий на зерно граната, и металлическая труба, которой не нашлось применения в служебном кабинете отеля. За это Мира дала себе слово не ругаться с матерью, но когда Клавдия потребовала убрать камень в сейф, а трубу отнести в сарай, дочь едва не нарушила слово. Клавдия вовремя почуяла опасность и решила не обострять конфликт.
Илья Ильич почти не выходил из кабинета, а если выходил – нарывался на строгую женщину, призванную следить за порядком. Вскоре на подоконнике появился снег, но быстро растаял. В состоянии беспросветной тоски Мира еще раз набрала Анечкин телефон, но никто не ответил. В тот день она первый раз постучала в дверь кабинета, и запуганный Илья Ильич впустил к себе молодую особу. Впустил, подозрительно заглянув в коридор.
-- Одолжите мне ваш тайный мобильник, -- попросила Мира. -- Не бойтесь, не заложу.
Илья Ильич достал из валенка телефон и запер кабинет на ключ, стараясь проворачивать его как можно тише. Мира набрала по памяти номер Натана – телефон, который когда-то помнила наизусть, но вероятно забыла.
-- Илья Ильич, -- обратилась она к академику, -- только не говорите, что не знакомы с профессором Боровским и не имеете его визитки. Я все равно не поверю.
-- Знаком, -- признался Ильич. – Но визитки, Мирочка, не храню.
-- Хорош дурить!!!
-- Честное благородное слово. Я, как богобоязненный человек и послушный сын своих родителей, взял себе за правило не держать у себя информации о людях, подобных Боровским. Это проклятый род. Записывать их телефоны – все равно, что ставить на себе черную метку.
-- Дайте мне телефон университета. Приемной ректората или отдела кадров…
-- Я бы с радостью, Мирочка, -- развел руками Ильич, -- да только те телефоны давно поменялись. Сколько лет уж я на пенсии…
-- Ладно, -- ответила Мира, возвращая хозяину трубку, -- обойдусь и без вас.
Она с хрустом провернула ключ, выходя из кабинета Ильи Ильича, нарочито громко хлопнула дверью и скоро пожалела об этом, потому что Клавдия Константиновна явилась на дачу, не дожидаясь выходных, и устроила дочери допрос:
-- Зачем вы запирались с Ильей Ильичем? – спросила она. – Мира, о чем мы с тобой договаривались? Ты хочешь, чтобы я заперла тебя на замок? – злилась мать. – Хочешь, чтобы я устроила тебя в лечебное учреждение? Чего ты добиваешься? Нового кризиса? И что будет дальше? Я тебе скажу, что будет: ты опять убежишь из дома, и в следующий раз я найду тебя пьяной в каком-нибудь дорогом кабаке! Ты думаешь, бабушкино наследство никогда не закончится? Закончится очень скоро! Я надеялась, что оно перейдет моим внукам, а ты!.. До чего же ты докатилась, если ко мне является человек из посольства и говорит, что твои документы нашли у алкоголички, которая буянит пьяная в элитном отеле. Чему ты посвятила свою жизнь, Мирослава? Я тебе скажу: шатанию по кабакам ты ее посвятила! Ты посвятила жизнь обществу таких же алкоголиков, как сама. О чем мы с тобой говорили? О том, что я сделаю все для того, чтобы ты поправилась, а ты не будешь мешать. Помнишь или уже забыла… в каком состоянии мы с Ильей Ильичем привезли тебя в Москву? Твой внутренний мир, полный пьяных фантазий, давно зашел за рамки нормального человеческого рассудка. Ты слышала, что сказал врач?.. Зачем ты ходила к Илье Ильичу? Илья Ильич здесь человек посторонний. Он не должен решать наши проблемы. Ты поняла меня или нет?
-- Поняла, -- ответила Мира и удалилась в свою комнату.
На следующий день она попросила Илью Ильича пустить ее за компьютер, но встретила испуганный взгляд почтенного старца.
-- Я чиркну пару строк одному товарищу в Монте-Карло. Вдруг он еще помнит меня? Вдруг захочет… со мной переписываться?
-- Мирочка, -- проблеял Ильич, -- Мне очень жаль, но мама отключила нам доступ в сеть. Да, все это она сделала для твоего здоровья, и мы должны согласиться…
-- Вы живодер, Илья Ильич! -- ответила Мира и хлопнула дверью.

В тот же день Клавдия Константиновна явилась на дачу посреди рабочего дня. В тот день Мирославе припомнилось все. Грубость, непослушание, распущенность, непочтительное обращение к старшим, провокационное поведение, даже прогул уроков перед выпускными экзаменами, которые добавили матушке лишнюю седую прядь. В тот день Мирослава сдерживала себя из последних усилий, а вечером решила, что с нее хватит. Мира закрылась в комнате и притворилась спящей, но не сомкнула глаз, а ночью, когда дом утих, собрала свои вещи и открыла окно, но в кухне горел свет. Клавдия Константиновна пила валерьянку и беседовала с прислугой. Графиня закрыла окно, на цыпочках проникла в коридор, спустилась к кухне и прислушалась к разговору.
-- …Два с половиной месяца курс лечения… -- сообщала женщина заплаканной Клавдии и совала на подпись какие-то бланки. Клавдия неразборчиво причитала в ответ. – …Что вы! Как же она убежит? Там в коридорах охрана, -- матушка подписывала бумаги и прикрывала красный нос батистовым платочком. – Не беспокойтесь. Если улучшения не наступит, курс можно повторить. Это вам обойдется на двадцать процентов дешевле…
Мира вернулась в комнату и снова прикинулась спящей.

Мать с прислугой покинули дом ранним утром, не предупредив никого. Мира больше не приставала с просьбами к пожилому человеку. Она достала ствол и стала вскрывать все запертые ящики в доме. Илья Ильич проснулся от грохота и сам спустился посмотреть, что творится.
-- Мирочка… -- обратился он к хозяйской дочери, -- что ты ищешь?
-- Не ваше дело! Вернитесь к себе и заткните уши.
-- Мирочка, ты ищешь Натана…
-- Я ищу Эккура, Илья Ильич! Я ищу Ангела, который любил людей и хотел им помочь, оттого и был проклят собственным родом. Люди, которые не любят людей и всяко стремятся им навредить, меня не интересуют. Кроме Эккура, я ищу свои документы, потому что знаю, что они где-то здесь, и немножечко денег… потому что хочу убраться отсюда. И не советую мне мешать!
-- Бог меня упаси, девочка, тебе мешать. Присядь-ка на минуту рядом со мной. Я хочу тебе сказать что-то важное.
-- Скажите это вашей юной сиделке во время эротического массажа, -- огрызнулась графиня, -- для нее это будет важно. Для меня уже нет.
-- Сядь, Мирочка, не упрямься. Я действительно хочу объясниться...
-- Как сожгли рукописи отца, чтобы не отдавать их мне? Спасибо, обойдусь без объяснений.
-- Я хочу сказать тебе что-то важное.
-- Не хотите для начала сказать, где они прячут мой паспорт?
-- На шкафу, -- сказал Ильич. – В коробке с гречкой. -- Мира придвинула стул к кухонному шкафу. -- Вот там, -- уточнил Ильич. – Красную жестяную банку открой… -- графиня сунула руку в крупу и нащупала пакет с документом и справкой о своей недееспособности. -- Присядь, -- настаивал Ильи, -- послушай меня, дай мне снять грех с души. Одну глупость я уже сделал, когда сжег бумаги. Ты не знаешь, какую еще я сделал глупость, а ведь это может касаться тебя и твоей будущей жизни.
-- Какой еще жизни? В психушке или в нарколечебнице?
-- Речь идет о твоем наследстве.
Мирослава нехотя села рядом с Ильей Ильичем и заставила себя успокоиться.
-- Так о чем идет речь? – спросила она.
-- Об одной странной иконе, которая долго хранилась в запасниках Третьяковки, -- сказал Ильич, протирая очки кухонным полотенцем. – Эту икону получил в подарок твой предок, генерал Виноградов Павел Андреич, от своего распутного брата, который был сослан в Сибирь и пропал без вести. Она не выставлялась никогда, ни в вашей бывшей усадьбе, ни в музее. Историки не смогли установить ее возраст, но икона исключительно древняя и прекрасно сохранилась. Долгое время она находилась в вашей фамильной усадьбе, потом… перешла в государственное хранилище. Когда я работал директором, восстанавливал дом-музей, я старался собрать картины, которые были вывезены оттуда, и нашел икону в хранилище. Конечно, следовало бы вернуть ее в ваше родовое гнездо, но я испугался.
-- Почему испугались?
-- Ты должна увидеть эту икону, -- сказал Ильич. – Я долго хранил ее тайном месте, но, видишь ли, девочка, никто в этом мире не вечен. Когда-нибудь придет час и сокровище пропадет. Осенью, прежде чем лечь в больницу, я позвонил старому знакомому, Валере Карасю, и попросил забрать икону, сохранить ее для тебя. Свяжись с ним. Ты увидишь сама… ты поймешь, почему я не мог оставить эту вещь в Третьяковке, почему не вернул в усадьбу... Сегодня я директор – завтра нет. Никто не знает, какая судьба нас ждет. Та икона не может выставляться для обозрения, но она принадлежит тебе по праву наследства, поскольку ты – последняя из рода.
-- Что на иконе, Илья Ильич? Иоанн Креститель? А в руках у него чаша невиданной красоты, озаренная светом небесным? Я эту байку с детства помню наизусть. Еще я знаю как минимум сотню достоверных изображений Греаля на иконах и картинах, которые спокойно висят в музеях.
-- Все думают, что это Иоанн Креститель, -- сказал академик. – И я так думал, пока мой старый друг художник-реставратор не открыл мне глаза.
-- Не поняла, Илья Ильич… -- насторожилась графиня.
-- И я не понял, пока мы не сделали подчистки… в тайне от всех. В условиях конспирации и строжайших мер предосторожности, чтобы сохранить тайну и все вернуть на места…
-- Кто изображен на иконе?
-- Мы тоже думали, что Креститель. Так думали все. Так все должны были думать, но под слоем краски, нанесенной на икону в середине девятнадцатого века, открылась пара белоснежных крыльев у Крестителя за спиной. А также надпись… «Аккурус: кто царства божьего искал на земле – тот обрящет…» Все, как ты сказала, Мирочка: Ангел, который любил людей и хотел им помочь, за это был проклят ангельским родом.
-- На иконе изображен… не Иоанн? – переспросила Мира, боясь произносить «святые имена» вслух. – Вы уверены, Илья Ильич?
-- Никто не назовет тебе истинного имени, никто не укажет адреса. Но ты должна увидеть его глаза. Увидеть, чтобы искать его. Этот Ангел больше ничем не поможет людям, но может статься… Очень может статься, Мирочка, что теперь ему нужна твоя помощь.

У дверей кабинета профессора Боровского дежурили два студента. Третий сдавал зачет, вероятно, не в первый раз, и, судя по всему, не в последний. Товарищи дергались, поглядывали на часы, вероятно, имели планы на вечер. Графиня Виноградова без очереди не лезла. Она использовала время для того, чтоб еще раз подумать, как представить себя профессору, если он не вспомнит, кто она? Как тактично расспросить об ученике и обо всем остальном, чтобы не выглядеть полной нахалкой. Как намекнуть о том, что ей известно о лаборатории, спрятанной в подвале дачи, и не напугать осторожного физика. Мира размышляла, каким образом она может дать понять искателю истины, что она соратник, а не проверка от Госбезопасности.
Пока графиня размышляла, студенты дергались. Сначала они прислушивалась к тому, что происходит за дверью, потом набрались наглости и образовали дверную щель. В щель они смотрели по очереди. Двум оболтусам даже в голову не пришло предложить такую возможность даме, а Мире не хотелось позориться перед человеком, с которым только предстояло познакомиться и подружиться. Со временем щель расползлась от сквозняка и стала такой широкой, что хватило места троим. Графиня увидела часть кабинета и спину профессора, который бродил у стола и разговаривал в нервных тонах. Мира забеспокоилась, что нерадивый студент уже рассердил педагога, что прием экзамена может растянуться и увенчаться скандалом. Дойдет ли очередь до нее? А завтра у профессора плотный график и заседание на ученом совете. А послезавтра защита кандидатских, где он председательствует в комиссии. «Что если поступить в универ?» -- решила она про себя и сразу же отказалась от этой мысли, поскольку вспомнила о справке, выданной матушке в том, что ее дочь не является дееспособной и подлежит лечению.
Судя по тону разговора, Натан Валерьянович не слишком жаловал нерадивых студентов. Настроение графини стремительно падало. Она уже решила, что сегодня неудачный день и стоит отложить знакомство до лучших времен, но щель еще больше разъехалась на сквозняке, а профессор так увлекся двоечником, что ничего не заметил. В цель можно было просунуть целую голову.
-- Что он делает с вашим другом? – шепотом спросила Мира.
-- Ничего. По телефону трындит, -- ответили студенты. – Трындит целый час.
Мира растолкала ожидающих и просунула голову в щель. Боровский стоял у стола и смотрел в окно, прижимая к уху телефонную трубку. Несчастный двоечник уже все списал и загрустил. Мир затих. Даже возня в коридоре на миг прекратилась.
-- …Как ты себе это представляешь? – воскликнул возмущенный профессор. – Как ты представляешь?.. Отдел закрылся полгода назад. Я могу обратиться только в справочное бюро. Как будто от этого будет толк… Ты знаешь, как она умеет провалиться сквозь землю. Мы должны набраться терпения и ждать! Ждать и надеяться на лучшее! Оттого что мы с тобой будем сходить с ума, дело не сдвинется с мертвой точки… Конечно, я пытался с ним говорить. А как же? Мне он ответил то же самое что тебе… -- профессор ненадолго умолк. Дверь скрипнула. Где-то на этаже хлопнуло окно. Занятия кончались, толпа студентов шумно спускалась по лестнице. – Я тебе запрещаю!!! – кричал профессор в телефонную трубку. – Конечно, ты не достанешь билетов под рождество, и я ничем не смогу помочь. Сиди на месте и жди звонка! Как только я узнаю, где она… -- Боровский обернулся на скрип и замер, увидев три любопытные рожи. Прострация продолжалась недолго. Натан Валерьянович поправил очки, чтобы быть уверенным наверняка… Еще раз пригляделся к рожам и еще раз поправил очки. – Где она... Вот же она, где… -- сказал он кому-то на том конце связи. – Вот же она, где… Мирослава! – воскликнул профессор. – Немедленно иди сюда и объяснись с этим нервным американцем, потому что он меня замучил! Оскар! Передаю ей трубку! – с гордостью сообщил профессор, и дверь захлопнулась. Испуганный Натан Валерьянович в тот же миг ее распахнул и вздохнул с облегчением. – Слава Богу, Мирослава, что ты вернулась! – сказал он и вручил трубку графине. – Теперь не вздумай удрать раньше, чем я закончу работу! Поняла меня? Не вздумай!

Графиня отошла на лестничную площадку.
-- Але… -- прошептала она.
-- Нашлась! – обрадовался Оскар. – А я сегодня вылетаю в Москву, на поиски. Ты представить не можешь, с каким трудом я отпросился у Макса! Где ты пряталась?
-- Але… -- повторила Мира.
-- Эй, Мирка! Ты в своем уме?
-- Не знаю.
-- Ты меня узнаешь?
-- А ты?
-- Ну, ты дрянь! Не могла позвонить – хоть бы записку прислала! Не могла прислать – хоть бы камень завернула в конверт. Ты получила мой камень?
-- Получила.
-- И почему молчишь? Я думал, тебя уже нет в живых. Густав Сару Исааковну притащил – Юлька до сих пор над ней плачет. Не знаю, где ворона перетусовалась... Ты бы видела, что с ней стало. На птице полтора пера, и те дыбом торчат. Как будто ее коты недоели. Нет! Прокрутили через мясорубку на фарш и забыли в холодильнике на сто лет. Ты б ее видела! Мы решили, что если с вороной свершился такой кошмар, то что же с тобой? Юлька, коза такая, рвалась тебя спасать. Грозилась потолковать с Жоржем, пока я не надавал ей по заднице. Ей теперь во всем надо быть на тебя похожей. Нашла себе идеал. Где ты пряталась?
-- Примерно там же, где Сара Исааковна.
-- И что с тобой делали?
-- Примерно то же, что Сарой Исааковной.
-- И на тебе полтора пера дыбом стоят?
-- Оскар, -- прошептала графиня, -- как это может быть?
-- Что может быть, Мирка?! Ничего не знаю. Я все равно вылетаю в Москву. Мне плевать, что билетов нет до конца января. Стой, где стоишь. Я прилечу и разберусь, что может быть… чего не может. Разберусь и все тебе объясню, о-кей?
-- О-кей, -- шепотом ответила Мира, села на ступеньку и тихо заплакала.
Она проплакала до вечера, до тех пор, пока Натан Валерьянович не выставил студента и не выключил в кабинете свет. Она хотела набрать номер и еще раз убедиться в том, во что боялась поверить. Боялась, потому что разочарования не пережила бы. Хотела, но не стала. «Если Ангел-Хранитель все еще несет меня по Великой Реке, -- решила графиня, -- лучше не дергать ногами. Во-первых, повышается вероятность утонуть; во-вторых, Хранитель – не Привратник, вероятно, он соображает что делает».



-- Как это может быть, что мы тебя помним? – возмутился Натан Валерьянович в ответ на вопрос, заданный графиней в дороге. – Как это может быть, Мирослава, что ты задаешь мне такие детские вопросы? Ты, человек, который знает об этих вещах гораздо больше меня.
-- То, что я вас помню – неудивительно, -- рассуждала Мира, -- потому что я -- инохронал, а у инохроналов деформированная память. Они не имеют логики в голове, но помнить могут все, что угодно. Что было и чего не было. Я с этой памятью, может быть, не расстанусь даже в следующей жизни, но из этой меня должны были вычеркнуть. Или нет? Или произошла ошибка? Что вы мне говорили про белый огонь: никогда не знаешь заранее, где окажешься, никогда не вспомнишь потом то, что было.
-- Подумай хорошенько, сама все поймешь.
-- У вас найдется немного вина, Натан Валерьянович? -- спросила графиня. – Я так долго лечилась от алкоголизма, что заслужила глоточек. Давайте где-нибудь остановимся, купим. Правда я осталась без денег. Буду побираться у вас, как Артур.
-- Вот и прекрасно, что ты без денег. Сначала поужинаешь, -- поставил условие Натан. – Потом будет глоточек.
-- Маленький глоточек. Чтобы начать соображать, а потом я поужинаю, и мы с вами напьемся, как следует. Натан Валерьянович, этот мир должен был для меня умереть. Я никаким образом не должна была участвовать в ваших делах. Меня швырнули в белый костер, как пачку макулатуры.
-- Как это может быть, чтобы мы в наших делах обошлись без тебя, Мирослава?
-- Не знаю! Не зна…ю!!!
-- Оскар сказал, что послал на поиски тебя Глаз Греаля. Ты получила камень?
-- Получила.
-- Он был с тобой, когда тебя провели через хроно-огонь?
-- «Провели»… -- усмехнулась Мира. – Конечно же был! Да попробовали бы они отобрать! Он до сих пор со мной.
-- Ты ведь знаешь, как никто другой, удивительные свойства кристаллов Греаля. В том числе, способность менять пространство вокруг себя. А уж такая функция, как запись частоты со всеми характеристиками, и сохранение ее на носителе…
-- Вы считаете, что мою «иллюзию» сохранил кристалл?
-- Не ты ли мне рассказывала, что Георгий, отправляясь на подобные собрания, никогда не берет Греаль.
-- Точно, -- начала соображать Мирослава.
-- Даже кристалл, вынутый из оправы, Георгий не держит в кармане, когда присутствует на собраниях ордена… Как ты сказала?
-- …Святого Огня.
-- Ты сказала, что эзотерики меняют наш мир. Если кто-то из них будет держать за пазухой камень Греаля, игра не пойдет. Камни умнее людей. В том, что произошло, нет никакого чуда. Вспомни историю инквизиции: ведьмы, которых жгли на кострах, и те держали при себе амулеты. Но огонь, в котором жгли ведьм – был смертельным, а амулет – бесполезной игрушкой. Если наш мир – пародия на мир реальный, значит, мы перенимаем традиции, подчас не понимая их суть; совершаем ритуалы, не догадываясь о том, для чего они предназначены. Удивительно, что тебя не обыскали, прежде чем привести к огню.
-- Натан Валерьянович, а давайте купим бутылочку. Всего одну.
-- Ты мне говорила, -- продолжил Натан, -- что Георгий дал тебе Глаз и велел держать при себе, когда ты испугалась друида.
-- Я не испугалась! Мне стало тошно! Друид меня домогался.
-- Георгий дал тебе камень как оберег, чтобы друид не смог переключить твою частоту на ту, где ты, возможно, уступишь его домогательствам. Вероятно, друид имел возможность совершить такое злодейство.
-- Значит, мы с Оськой квиты. Я вытащила его из светлого будущего, он меня из благочестивого бытия учительницы французского. Я, Натан Валерьянович, честно скажу, представить себе не могла, зачем Жорж мне дал этот камень. Я все что угодно подумала, даже неприличные мысли имела…
-- И ни разу не говорила об этом с Георгием?
-- Если б он со мной разговаривал!.. Он меня домогается похлеще друида.
-- Я тебе больше скажу: в том, что вы с Оскаром сохранили между собой прежний мир и смогли вернуть его мне, тоже заслуга кристаллов Греаля. Вы оба находились вблизи камней, когда произошел переход. А я удалился от вас. Возможно, если бы я в тот момент находился рядом, этого бы не случилось. Не случилось бы этого проклятого года моей жизни. Но если бы в тот момент я находился в Москве -- моя память об Оскаре не сохранилась бы даже в свернутом виде.
-- Я стояла внизу, возле башни, когда он химичил.
-- Всего лишь несколько метров…
-- Допустим, профессор, наш мир записался на кристаллы Греаля, но как объяснить, что Юлька его запомнила? Она находилась гораздо дальше, чем вы.
-- Кто тебе сказал, что она запомнила мир, из которого убежала? – спросил Натан Валерьянович тоном осведомленного человека. – Раз уж начался разговор, я тебе расскажу, но Юле лучше не знать… Мы с Оскаром договорились поберечь ее… Дело в том, Мира, что женщина, которую Юля считает матерью, совершенно не та, которая приезжала к нам в лагерь. Она живет в том же поселке, в похожей квартире. Она чем-то напоминает настоящую Юлину мать, но это другая женщина.
-- Ничего себе, -- удивилась Мира. -- Вы это точно узнали?
-- Разумеется, это первое, что я сделал, когда вспомнил ту трагическую историю. Совсем неплохо, что она уехала с Оскаром во Флориду. Здесь девочку ничего хорошего не ждало.
-- Умеете вы все-таки соображать, в отличие от меня. Я думала-думала… Натан Валерьянович, можно мне в честь вашей гениальности пропустить полглоточка из во…н того гастронома?
-- В следующий раз, когда Георгий приедет тебя забирать, я с ним серьезно поговорю о твоем здоровье.
-- Он не приедет! – заявила графиня. -- Мы расстались. На этот раз окончательно. Расстались, попрощались и даже поделили имущество. Нечего улыбаться, Натан Валерьянович. Знаете, как я делю имущество с бывшими любовниками? Замечательно делю: мне достается пустой кошелек, им – полная амнезия. Остальное добро, нажитое с риском для жизни, проваливается в хронал. Спросите у Жоржа, когда он явится, где моя канистра с дрянью, которую мне отлил очаровательный Ангел-Хранитель из личных запасов? Наверняка Жорж ее продал, чтобы возместить ущерб за разбитый джип. И наверняка мне заявит, что ничего не помнит.
-- В таком случае, я пожалуюсь на тебя Оскару.
-- Жалуйтесь хоть президенту России, только давайте остановимся. Натан Валерьянович, не будьте живодером! Я не доживу до утра, если не пропущу стаканчик.

После ужина профессор капитулировал: вынес из подвала бутылку вина и позволил себе расслабиться. Подобных вольностей он не практиковал со времен защиты докторской диссертации. Точнее, Розалия Львовна запретила подобную практику. Она объяснила супругу, что в пьяном виде он не соответствует образу обладателя высокой ученой степени, и его можно запросто спутать с алкоголиком, который по ошибке забрел на банкет, и нес несусветные глупости в компании умных людей. Аргумент Натана впечатлил. С тех пор спиртные напитки присутствовали в его жизни по минимальной необходимости и только по случаю домашних торжеств. Чтобы Натан Боровский позволил себе напиться в обществе дамы, уединившись на даче… такого в супружестве с Розалией Львовной и в мысли не допускалось. А после развода – тем более. Впервые он позволил себе по настоящему расслабиться, но неожиданная просьба Мирославы «одолжить на денек прибор» немедленно отрезвила его.
-- Что за прибор?
-- Вы называли его «День Земли». Маленькая машинка с двумя кнопочками. Только не говорите, что вы с Оскаром не делали их про запас, и они не лежат у вас в сейфе.
-- Зачем?
-- Да ладно вам, Натан Валерьянович…
-- Нет, Мирослава, ты что-то затеяла. Я должен знать, что.
-- Закину Яшкину рукопись в «УХО». Для книги у прибора мощности маловато, а для журнальчика по статейке в месяц – почему нет? Просто для экономии времени. Не хочу тратить время на уговоры и пить с уфологами мне неинтересно.
-- Ты имеешь в виду «УФО»? Журнал, в котором когда-то работал Оскар?
-- Надо же! Вспомнили такие подробности! -- обрадовалась Мирослава. – Я подумала: если Оська там работал, значит, найдутся общие знакомые, и мы быстро решим вопрос.
-- М…да, -- вздохнул профессор, -- не получилось из нашего Оскара журналиста. Не мастер он, оказывается, статьи писать. Только на язык остер. То ли дело Женя…
-- Так как насчет прибора, Натан Валерьянович?
-- Зачем? – повторил вопрос Натан и вмиг стал серьезнее.
-- Я же вам толкую про Яшкины тексты… Я ж ему обещала.
-- Рукопись об уральской аномалии? – дошло до Боровского. – Мира, соображай, что творишь! Это же запрещенная литература. Как же ты не понимаешь таких элементарных вещей? Рукописи Якова не опубликуют нигде, никогда, ни при каких условиях! Ни за какие деньги!
-- Знаю, что запрещенная литература. В том-то весь кайф!
-- С тем редактором, который пообещает тебе публикацию, обязательно случится беда. Хорошо, если его контору просто закроют, а если человек попадет под трамвай? Если он просто пропадет без вести или потеряет память?
-- Будет другой редактор.
-- Зачем ты морочишь мне голову?
-- Я? – удивилась графиня.
-- Мира, я вижу, когда мне морочат голову! Поверь, что у меня в этом смысле огромный жизненный опыт. Говори, зачем тебе прибор, если хочешь предметного разговора.
-- Для уверенности в себе. Мой разбился…
-- Ты меня пугаешь, -- признался Натан, ослабил галстук и налил еще по стакану. – Мне всегда становится страшно, когда ты обманываешь меня. А я чувствую, что ты меня обманываешь.
-- Если я скажу правду – вы запрете меня в винном погребе, -- предположила графиня.
-- Не рассчитывай на это! Я запру тебя в чулане вместе с книгой о вреде алкоголя. Чтобы ты на досуге прочла и задумалась!
-- Все! Проехали… -- вздохнула графиня и осушила стакан. – Меняем тему, пока не поссорились.
Натан Валерьянович осушил стакан, следуя примеру графини, но темы не поменял.
-- Я знаю, для чего тебе нужен прибор.
-- Больше не нужен.
-- Ты собралась искать тайник в бывшем кабинете Валерия Петровича.
-- Делать мне нечего…
-- Именно это ты собралась делать. Так вот, что я тебе скажу, девочка...
-- Я знаю! Ничего нового вы мне не скажете.
-- Нет, я все-таки скажу, а ты послушай. Я скажу, что намерен очень серьезно поговорить с Георгием о тебе! Как можно быть такой легкомысленной, Мирослава? Ты только что отделалась от неприятностей и опять собираешься в логово к зверю. Разве тебе не известно, что контора Валерия Петровича под наблюдением? Новые хозяева наверняка обыскали в ней все тайники и ждут твоего визита. Об этой затее нужно забыть как можно скорее.
-- Не собираюсь я искать тайники. С чего вы взяли?
-- Нет! – не поверил Натан. – Приедет Оскар, и я поговорю о тебе с Оскаром, потому что чувствую: моего авторитета уже не хватает.
-- Мне нужно найти тайник! – не выдержала графиня. – Вы представить не можете, как это важно для нас всех. И для вас, и для Оскара в том числе.
-- Ничто не может быть важнее человеческой жизни!
-- Может!
-- Не может!
-- А я вам говорю, может! – заявила графиня, и Натан разлил остатки бутылки.
-- Даже не проси! – сказал он. – Мы столько раз тебя теряли. Мы только обрадовались твоему возвращению. Оскар никогда меня не простит. Ты знаешь, как он привязан к тебе.
-- Оскар мне не простит, если я не найду тайник.
-- Мира... Валерий Петрович пропал без вести! Федор пропал! От их отдела не осталось даже адреса в справочнике. Возможно, от их кабинета тоже ничего не осталось. Прошло достаточно времени…
-- Валера сказал, что этот тайник они не найдут ни за что.
-- Может так случится, что и дома, в котором располагался офис, нет на месте.
-- А если есть? Кто мне выпишет пропуск? Мне нужен прибор!
-- Даже не уговаривай! – отрезал Боровский и пошатнулся, вставая из-за стола. – Сейчас мы с тобой прекратим бесплодные разговоры, и ляжем спать, а рано утром… Вернее, ночью…
-- Что будет ночью, Натан Валерьянович?
-- Будем собираться в аэропорт. Боюсь, что Оскар меня не послушался и летит без билета. Летит, между прочим, с прибором, о котором ты меня просишь. Так вот, Мирослава, чтобы не было обид, я откровенно предупреждаю: прежде чем Оскар отдаст тебе генератор, он узнает все о твоих опасных намерениях.
-- Натан Валерьянович…
Натан отмахнулся, пошел в кабинет и сел за стол, потому что на ногах уже не стоял. Мира прежде не видела такого пьяного и такого несговорчивого профессора физики. Она поняла, что просчиталась, отложив разговор на конец застолья. На всякий случай графиня спустилась к лаборатории, но дверь была закрыта, а где хранился ключ, не вспомнил бы сам хозяин.
-- Натан Валерьянович… -- Мира постучала в дверь кабинета, но никто не ответил. Боровский спал в кресле за рабочим столом. В его руках остался заведенный будильник. До прибытия самолета из Флориды еще было время, и графиня украла у профессора сигарету, открыла форточку, но прикурить не успела. Ей показалось, что во дворе кто-то есть: то ли тень легла на замерзшую клумбу, то ли калитка качнулась. Она накинула куртку, вышла на крыльцо и увидела посторонний объект.

Сначала Мира не поняла, что такое маячит над крышей. Объект ничем не напоминал фантом Ту-154-го, ежедневно проносящегося над местностью в опасной близости от земли. Объект даже не был похож на самолет, несмотря на то, что из него в обе стороны торчали крылья, а хвост имел характерную перекладину руля высоты. Тем не менее, предмет никуда не несся. Он бесшумно качался на воздухе, как на волнах океана. Мира прикурила, дым рассеялся, но объект не исчез, наоборот, немного спустился к площадке за гаражом, предназначенной для парковки гостевого транспорта. Больше всего прочего объект напоминал дирижабль, и графиня обошла гараж, чтобы убедиться в догадке. Дирижабль оказался так близок, так ясен, что можно было рассмотреть его швы и тени в прозрачных иллюминаторах. «Фюзеляж» сверкал лучами садового фонаря, потешные двигатели висели под надутыми крыльями. «Майами-Москва» было написано на борту корявыми русскими буквами.
-- Фигня какая… -- решила графиня. – Чтоб я еще раз напилась с Натасиком… Больше ни капли! -- она отвернулась от сквозняка, чтобы раскурить погасшую сигарету. -- Так, -- решила графиня. – Будем рассуждать трезво: не может быть, чтобы Автор никогда не видел настоящего самолета. Не полный же он дикарь. Наверняка видел. Тогда о чем говорит этот условно опознанный объект? О том, что Он надо мной издевается. Дождался, когда улегся Натан, чтобы издеваться конкретно надо мной. Значит, что надо сделать? Надо покурить, разбудить Натасика и ехать за Оськой, пока я не спятила.
Мира сделала пару затяжек и снова поглядела на дирижабль. Объект медленно и целеустремленно спускался к земле, словно собирался пристроиться на участке, и уже бы сел, если б корпус дирижабля не коробило ветром, если б крылья не топорщились, хвост не задирался вверх, а шасси не застряло в брюхе.
Дирижабль потряхивало и подергивало что-то внутри, не позволяя ему принять нужную позу. В иллюминаторах вспыхивал свет, корпус морщился. Очевидно, следовало объекту помочь, дернуть за что-нибудь снизу, чтобы высунулись колеса, но вместо колес из объекта вывалилась подставка, напоминающая юбку «усатого» флакера. Подставка стукнулась о мерзлую траву, дирижабль осел и начал медленно испускать дух.
«Хорошо, что Натан отрубился», -- решила Мира, наблюдая возню под оседающим корпусом. Она подошла поближе. В салоне творилась легкая паника, словно группа гномов металась в поисках аварийного выхода. Что-то хрустнуло, что-то крякнуло. Хвост дирижабля распластался на грунте, крыло завалилось на корпус. Из дыры в мятом фюзеляже сначала показалась нога, рядом с ногою упала сумка и большая отвертка. Послышалось ругательство. Возня прекратилась, потом возобновилась с новой силой, и пассажир дирижабля выбрался наконец-то на свежий воздух.
-- Где-то я видела этого омина, -- отметила графиня и сделала последнюю затяжку.
-- Учитель дома? – шепотом спросил омин, стоя на четвереньках.
-- За ремнем пошел. Пороть тебя будет.
-- Меня никто не видел. Честное слово! Я летел в темноте на низких высотах. Без опознавательных огней.
Вслед за омином из салона выпал новенький чемодан, и сам покатился к крыльцу.
-- Тихо! – прикрикнул на чемодан Оскар. -- Оставь его… Бог ты мой! Надо свернуть дирижабль… Быстро! Давай, давай, шевелись, пока Учитель не видит.
-- И флакер надо куда-то деть, -- добавила Мира. -- Ой, как много будет вопросов!
Чемодан упал посреди дороги. Мятый корпус дирижабля сполз с флакера и начал скручиваться рулоном. Оскар поднялся на ноги, отряхнул колени.
-- Думаешь, легко взять билет? Даже Макс не смог.
-- Как ты впер флакер в лифт Макса? – спросила Мира.
-- По частям.
-- Разобрал что ли?
-- И разобрал, и собрал.
-- И что… запустился на нашей частоте?
-- Запустился. Три часа заряжал батарею у меня на полянке. Я уж думал к розетке его подключить – пожалел машину. Помнишь, как быстро он заряжался там, на реке? Пришлось добираться через Камчатку. Я думал: разрядится над океаном – все, пропала машина!
-- А этого зачем притащил? – графиня кивнула на дирижабль, который сам сворачивался в рулон.
-- Макс купил, чтобы замаскировать этот «звездолет». Сделали в оболочке дыру, правда, кое-что не продумали, торопились. Я летел так низко, что ПВО не видели меня на радарах.
-- Густава, я спрашиваю, зачем притащил?
-- Ах, Густава! Да пошел он!.. Ворону полудохлую привез – решил, что устроился ко мне на работу.
-- Слушай, Оська… разве флакер виден радарам? – удивилась графиня.
-- Не знаю, -- пожал плечами Оскар. – Меня не обстреляли – значит, не видели.
Дирижабль продолжал мотаться в рулон. Омины продолжали беседовать, усатый флакер стоял среди двора, когда Натана Валерьяновича разбудила возня под окном. Неуверенной походкой он вышел из дома, обошел гараж и увидел зрелище. Оскар продолжал объясняться с графиней и командовать слугой.
-- Густав тебя потерял, -- рассказывал Оскар. – Потерял с концами и ходит за мной, как привязанный. Почему-то он вбил себе в голову, что я найду тебя раньше всех. Заколебал! Из виду не упускает. Даже не разрешает садиться за руль, потому что я, видишь ли, опасно вожу машину, и могу не дожить до счастливой встречи с тобой.
-- Гадюкин сын! -- ругалась графиня, поглядывая на профессора, застывшего у стены гаража.
-- Ваши отношения -- не мое дело, -- ответил Оскар. – Твой слуга… Не нужен – уволь. Давай быстрее, Густав, быстрее! -- погонял он.
-- Оська, -- спросила Мира, переходя на шепот, -- ты не привез приборчика типа «ДЗ»?
-- Ты у меня забрала последний! Был бы у меня «ДЗ» -- я б как белый человек на самолете летел. А что? Твой не пашет? Батарею менять не пробовала?
-- Пробовала. В общем, я его потеряла. Мне нужен новый.
-- Объясни для чего. Давай, Густав! Давай… шевелись!
-- Помочь? – спросил Натан Валерьянович, и Оскар вздрогнул от неожиданности. – Это нужно спрятать как можно скорее, -- распорядился хозяин дачи. – Давайте-ка, отложим болтовню и поработаем вместе. Будет время еще… болтать, -- Натан засучил рукава, но остался стоять у стены, потому что не смог от нее оторваться.

Когда летающие объекты были окончательно свернуты и спрятаны в гараже, омины едва стояли на ногах от усталости. Натан Валерьянович утомился первым и уснул на стуле возле кипящего чайника. Оскар, также как Мирослава, никогда не видел Учителя пьяным, поэтому не знал, что делать, и не решался звонить Розалии Львовне. В тот день у профессора был плотный график занятий и заседание, но профессор спал мертвым сном.
-- Он же сядет в таком виде за руль, -- рассуждал Оскар. – Надо Густаву приказать…
-- Оставь Натасика в покое, -- просила графиня.
-- Нет, он же в любой момент вскочит и кинется к машине. Пьяный Учитель за рулем…
-- А машина, которая еде сама по себе с пьяным Учителем… это как? Пусть лучше здесь спит, чем на ученом совете.
-- Он же проснется и нам влетит.
-- Расслабься, студент. Он проснется нескоро.
-- Первый раз вижу, чтобы Учитель спал сидя, -- признался Оскар и пошел в гараж, но вместо того, чтобы заняться маскировкой флакера, разлегся на свернутом дирижабле. Мира пришла ему помогать, и Оскар подвинулся, предоставив ей возможность разлечься рядом.
-- Макс знает, где сделать шаровые линзы, -- сказал он. – Я подготовил техническую документацию. Если, конечно, ничего не напутал.
-- Для чего документацию?
-- Для линз в колене Греаля. Знаешь, что написано у Эккура? Линзы Греаля – это магический шар, в котором пространство сжимается в точку и разворачивается в любой системе. Когда вернусь – проверю, что там сжимается и куда оно развернется. Может, до весны соберу прибор.
-- А как насчет заказа для Макса?
-- Если ты имеешь в виду его чокнутый дом, то с ним все ясно. С ним сразу было все ясно. Я выдам ему руководство по эксплуатации, как только закончу свои дела. Сейчас мне еще нужна лаборатория. Запущу Греаль – можно будет валить оттуда.
-- Что там за дом?
-- А… ничего особенного. Дольмен себе как дольмен. Потом объясню, чтобы ты знала в следующий раз, как обращаться с такими «домами», если попадешься… как с Артурчиком в Слупице. Чтобы не вывалилась в пустыне и не сгинула там навсегда. Кстати, Деев тебя искал. Денег клянчил. Я выслал. Не знаю, надолго ли хватит.
-- Он вспомнил, кто ты такой?
-- Не знаю, но деньги взял. Похоже, что итальянка его послала. Какой, говоришь, размер бюста у этой козы?
-- За своей козой лучше приглядывай. Юльке объяснил, как вести себя в доме Макса?
-- Что ты? – испугался Оскар. – Она к дому Макса близко подходить не должна. Юлька снимает квартиру у пляжа и счастлива!
-- Забыл, о чем мы с тобой говорили в лесу?
-- Да… она меня скоро бросит, -- оправдывался Оскар. – Юлька уже почти американка. Что ты! Лучше меня говорит по-английски, лучше меня машину водит, собирается в колледж поступать, на программиста… Программировать будет лучше меня. Только за этим я ей пока еще нужен. Для сравнения. Утрет мне нос – и гуд-бай. У нее и друзья появились… американцы. У меня за всю жизнь не набралось столько друзей, сколько у нее за три месяца.
-- Наговариваешь ты на девочку.
-- Она сама призналась, что я ее достал. Надеюсь, на этот раз достал окончательно. Я чего? Я с Юлькой не ссорюсь. Я ее просто не вижу. Я целыми днями никого не вижу в своем зиккурате. Даже Макс боится меня навещать. Боится, что я ему отомщу: заброшу в необитаемые миры и замок повешу.
-- Не запускай без меня Греаль, -- попросила графиня.
-- Почему?
-- Пообещай, что не сделаешь это.
-- Технические тесты делать все равно придется. Это долгая канитель.
-- Мне нужен твой «ДЗ» с кнопками. Я закончу дела в Москве и поеду с тобой. Ты будешь работать, а я присутствовать.
-- Что за дела?
-- Оскар, пообещай, что я буду присутствовать на испытании. Потому что я видела, как работает эта машинка, а ты нет.
-- А я с ней работал. Если ты имеешь в виду Греаль Зубова.
-- Ты даже не расшифровал язык.
-- Не успел. Хозяин явился не вовремя.
-- Все равно, будет безопаснее, когда я рядом. Вдруг помогу полезным советом.
-- Единственный, кто мне реально может помочь – это Эккур. Ты нашла Эккура?
-- Нет, но скоро найду.
-- Вот и ищи.
-- Найду. Дай прибор!
-- Нет у меня прибора.
-- Сделай. Хочешь, чтоб я нашла Эккура – сделай прибор. У Натана в лаборатории есть все, что надо. Тебя он туда запустит. Меня – нет.
-- Объясни, что задумала? -- попросил Оскар. – Может, так обойдемся.
-- Очень может быть, что скоро я буду знать в лицо нашего святого заступника.
-- Эккура-то? Я тебе и так скажу, как он выглядит. Очень высокий, худой, старый дед с очумелым взглядом, -- описал Оскар. – Ангелы все высоченного роста. А если он застрял среди нас, значит должен быть виден издалека. Ему лет сто, а то и побольше.
-- А мне почему-то кажется, что он мелкий и толстый.
-- Не факт.
-- Если он прячется среди людей, он должен быть похожим на человека, а не на Ангела.
-- Опять же, не факт, что прячется. Не факт, что среди людей. Может, он прячется где-то в дехроне.
-- Оскар, ему некуда отсюда деться. Он, как Ниночка, боится приближаться к своим, потому что тот час же по шее получит. Он здесь такого наворотил, наш драгоценный Эккур… Ох, как мне не терпится увидеть его физиономию.
-- Тебе поможет его физиономия? Будешь обшаривать планету, заглядывая в лицо каждому милому толстяку?
-- А какой смысл искать, если я его все равно не узнаю? Думаешь, в адресном бюро справку о нем дадут?
-- Может, обойдемся как-нибудь без Эккура?
-- Нет, -- заявила графиня. – Почему-то я уверена, что должна это сделать, и могу. Я в последнее время многое о себе начала понимать, Оська. Ты не представляешь, как много… Во всяком случае теперь я точно знаю, почему мне нельзя ходить в церковь.
-- А ты туда ходила?
-- Нет.
-- Я с вашего сиятельства не могу…
-- Ты не представляешь, сколько пищи для размышлений у меня появилось, и с каким интересным типом я познакомилась на острове…
-- Так я и знал, что ты заготовила Жоржу рога.
Мира задумалась и неожиданно для себя поняла, что Эрнест был прав. Ей действительно тесно на Земле. Человека, для которого создана Вселенная, посадили в тюрьму, не предъявив обвинения. А может быть, она сидит так давно, что забыла за что. Так давно, что статья престала иметь значение… Идея пришла вдруг, внезапно. В одно мгновение открылась разгадка, свернутая в магическом шаре. Открылась, раздулась, разлетелась вследствие большого взрыва. Мира решила никогда не знакомить Оскара и Эрнеста, даже не рассказывать им более друг о друге, чтобы не случилось войны. Впредь даже не упоминать вскользь, потому что эти двое очень важных для нее людей никогда не поймут друг друга. Один из них наполнил реальным смыслом ее земную жизнь, другой заставил сомневаться, что именно такая жизнь ей нужна. Мира не знала, что для нее важнее, и в сотый раз запретила себе вслух вспоминать об Эрнесте. Даже намеком касаться его персоны.
Истина открылась графине вдруг, помимо разумной воли. Она вспомнила то, что человеку, явившемуся на свет, надлежало забыть. Вспомнила и испугалась.
-- Я инопланетянка, -- сказала графиня. – Ты прав, я не с этой планеты, от этого мне здесь не живется.
-- А с какой ты планеты?
-- Не помню. Но для того, чтобы вспомнить и вернуться туда, ты должен сделать Греаль.
-- А для меня там место найдется?
-- Если захочешь, -- предложила графиня, -- я дождусь, когда ты умрешь, поймаю душу в банку, и увезу с собой. Только дай мне слово, что ты не будешь ругаться и проситься к Натану.
-- Тогда рассказывай подробно, куда мы едем.

Графиня не вспомнила названия родины и местоположение в Галактике. Она допустила, что планета – вовсе не космическое тело, а скорее корабль, который путешествует в космосе, питается энергией звезд и однажды, приблизившись к светилу, надолго застрял в его гравитационном поле. Мира испугалась, что ее родина сгорела в прах, а души соплеменников рассеялись по космосу, разлетелись с «солнечными ветрами» во все стороны света. Графиня поняла, что угодила на Землю на волне паники, навеянной неминуемым апокалипсисом. Ей слишком хорошо было в раю, чтобы верить в ад, оттого неразборчивость в выборе и недальновидность в стремлениях. Графине показалось, что не она одна дала маху, что на Земле полно таких же легкомысленных душ, что Вселенная переживает эпоху катастроф, и неприкаянные сущности стремятся туда, где есть немного еды и воды, понимая, что Земля всего лишь временное пристанище. Захолустная остановка, на которой можно справить нужду, пока не пришел автобус. Графине стало жаль планету, и улыбка исчезла с ее лица. Она хотела представить себе потерянный мир, но увидела пустоту. Она хотела понять, что за жизнь была там, но чувствовала только небесный покой, без смысла и опоры под ногами.
-- Сейчас расскажу… -- пообещала она и позабыла слова.
Воображение нарисовало пространство, похожее на развалины библиотеки, в которой никто не жег ересь. Архив Вселенной, который присутствует в ней со дня сотворения, и собирает в своих извилистых коридорах беспорядочные артефакты, в которых очевидно участие разума. Никто, кроме нее не знает, что хранится на полках, потому что она живет среди этих вещей миллиарды лет, раскладывает их по местам, разносит по залам в строгом соответствии с происхождением и тематикой. Никто кроме нее не способен найти артефакт, затерявшийся так давно, что спутались календари. В этом удивительном мире графиня проживала одна и чувствовала себя уникальным существом, наделенным колоссальной памятью. Ей было комфортно и спокойно, потому что она знала все… что было, чего не было, что будет и чего не будет, что могло быть – чего не могло, и это знание наполняло ее божественным спокойствием. Архив пополнялся, разбор информации занимал ее время, развлекал, загружал идеями. Что такое разум во Вселенной было известно только ей одной, потому что в библиотеке содержалось все, что являлось продуктом этого разума: от наскальной живописи до последнего сигнала SOS цивилизаций, дошедших до края Вселенной и подробно описавших свой путь. Мира схватилась за голову, потому что вспомнила: прежде чем покинуть тот мир, она забыла сделать что-то важное, и теперь, когда наконец, вернется туда, может не найти на местах привычных вещей. Может, не заперла шлюз, и бесценный архив по капле высосет Космос, а может, не выключила утюг, которым разглаживала папирусы.

-- Мне кажется, что ты собираешься написать фантастику, -- выразил свое мнение Оскар. – То ли жить тебе стало скучно, то ли лавры нашего «автора» привлекают.
-- Не знаю. Я никогда не писала фантастику, если не считать писем матушке. Я не знаю, как должен себя чувствовать человек, который собирается это сделать.
-- Все когда-нибудь в первый раз. Интересно, а кем я был в прошлом романе? Если кем-нибудь был.
-- Разумеется, физиком. В крайнем случае, математиком или программистом.
-- Думаешь, этот роман не первый?
-- Откуда мы можем знать? Скорее всего, не первый и не последний, потому что каждый уважающий себя писака за жизнь клепает романов двадцать. Не думаю, что этот первый. Уж больно лихо Он распоряжается нашими судьбами.
-- Значит, мы здесь из разных романов.
-- Ничего, -- успокоила графиня товарища, -- в следующем будем вместе… если, конечно, запустим Греаль. Если запустим – мы будем диктовать условия. Только толку с того? Ты опять будешь физиком, а я – опять дурой.
-- Не переживай. У физиков судьба жениться на дурах. Нам будет весело при любом раскладе.
-- Я хочу вернуться к себе на корабль. Если он все-таки где-то летает, если архив еще цел… Думаешь, меня не пустят? А если они выгнали меня? Интересно, за что?
-- Наверно, обхамила клиента, -- предположил Оскар.
-- Ты думаешь?..
-- На ваше сиятельство очень похоже. Нахамила какому-нибудь нахалу, получила в торец и отлетела в худший мир. А может, просто состарилась и умерла.
-- Нет, от интересной жизни состариться невозможно. В новом романе мы уже не будем людьми, и будем жить вечно. Надо только дождаться, когда кончится эта жизнь.
-- Согласно твоей теории, она кончится, когда мы выполним свое предназначение в романе и перестанем быть интересны «автору».
Полоска света легла на пол гаража. В двери появился заспанный Натан Валерьянович, и собеседники смолкли.
-- Чем вы тут занимаетесь? Никак не наговоритесь? Вечера вам мало, ночи мало, идите-ка, поспите хоть немного, а то ведь утром вас не добудишься.
-- Вообще-то утро уже было, Натан Валерьянович, -- напомнила графиня. -- День уже… вообще-то. Вечер скоро.
-- Да? – удивился Учитель, глядя на часы.
-- Вам бы тоже, я извиняюсь, поспасть бы не навредило…
-- Мне уже некогда спать, -- заявил Натан. – У меня уже ученый совет…
-- Учитель!..
Натан Валерьянович поправил пиджак, который не снимал со вчерашнего дня, подтянул галстук, нашарил в кармане ключи от машины и пошел разыскивать свой портфель.
-- Куда вы? – Оскар кинулся догонять Учителя. -- Я с вами!
-- Оставь его в покое, -- крикнула Мира. Боровский закрылся в спальне и тишина на момент вернулась в разбуженный дом. – Иди сюда, Оська! Сиди тихо и все обойдется!
Ничего, однако, не обошлось. Учитель нашел портфель, сменил рубашку и почистил ботинки перед тем, как вернуться в гараж и усесться в машину.
-- Выспитесь как следует к моему возвращению, -- напутствовал он молодежь. – Иди Оскар… Идите в дом, я скоро вернусь.
-- Идем, -- уговаривала графиня, но Оскар вышел во двор и занял позицию у ворот.
-- Я еду с ним, -- сказал он. – Я его в таком виде никуда не пущу.
-- Ты едешь со мной к Карасю искать тайник с портретом Эккура.
-- Я еду с Учителем, а ты едешь с нами.
-- С каких это пор ты начал мною командовать? Даже Натасик себе не позволял…
-- С тех пор, как узнал, кто ты такая.
-- И кто я?
-- Ты вымышленный персонаж, вот ты кто! – объяснил Оскар. – Придуманный от начала до конца, потому что таких женщин, как ты, не бывает. У реальных женщин – реальные задачи, а у тебя бардак в голове. Точно такой бардак, как в твоей бывшей библиотеке. Правильно тебя вышвырнули оттуда. Именно этим должно было кончиться! Вместо того чтобы раскладывать архивы по полкам, ты мешала из них коктейли и пробовала взрывать. Поэтому сейчас ты будешь стоять смирно и слушаться меня, а не наоборот. Сейчас Учитель выкатит тачку, и мы все вместе поедем в Москву. Я знаю, куда тебя тянет. Тебя тянет на приключения. Так вот: не угомонишься, я тебя за ногу привяжу к забору.

Пассажиры ждали, профессорская машина продолжала стоять в гараже. Прошли все сроки, когда рассеянный Натан должен был вернуться за забытыми документами, обыскать стол, выключить в доме свет, хватиться своих неугомонных постояльцев и решить, что те убежали. Прошли все сроки, когда профессор, опаздывающий на ученый совет, должен был выбежать на дорогу и в отчаянии ловить такси. Оскар с Мирой вернулись в гараж и убедились, что Учитель мертвецким сном уснул за рулем.
Оскар аккуратно вынул ключ из замка зажигания.
-- Прикажи Густаву… -- попросил он, – пусть приглядит за ним.
-- А ты поедешь со мной в контору Карася?
-- Нет! Это ты поедешь со мной.



Серое здание в центре города встретило гостей неприветливо. Проще сказать, повернулось спиной. Мира ожидала какой угодно подарок судьбы, но то, что центральный подъезд вдруг испарится с исторического места, представить себе не могла и слегка растерялась. Там, где всегда располагался главный вход учреждения, оказалось окно, затертое белой краской. Секретная контора Карася, которая и так не светилась, исчезла даже из перечня отделов и приемных, найденного посетителями в скромном фойе, пристроенном со двора.
-- Нам нужен капитан Карась, -- доложил дежурному Оскар. -- Спецотдел «СОРАТНИК»…
-- Вы куда обратились? -- спросил дежурный. – Здесь нет такого отдела.
Мимо непрошеных гостей прошагали двое военных и рабочий с пустым ведром. «Не к добру это», -- подумала Мира, но всецело положилась на Оскара. Она понятия не имела, как преодолеть вооруженную охрану без прибора с кнопками.
-- Мы поднимемся и поищем, -- предложил дежурному Оскар.
-- Пропуск.
Оскар достал бумажник и вынул из него потасканную купюру с самоваром и бубликами. «Один миллион чаевых, -- было написано на купюре, -- предназначен для подкупа чиновников и должностных лиц…» Чтобы купюра не выглядела такой потасканной, Оскар разгладил ее на коленке.
-- Если он не возьмет – нас с тобой привлекут за подкуп, -- предупредила графиня.
-- Возьмет. Не родился еще вахтер, который не возьмет взятку.
-- Он не вахтер…
-- Тогда чего он тут делает? Вот, -- Оскар протянул купюру дежурному. – Возьмите, пожалуйста, мзду вместо пропуска. За двоих.
Дежурный принял купюру и уставился на лимоны с баранками. Взяткодатель придал своему лицу нарочито подобострастное выражение. Мира на всякий случай нащупала в сумке ствол. Дежурный рассмотрел купюру, перевернул другой стороной. На другой стороне, надо полагать, было еще интереснее… За это время мимо него прошагал целых взвод без документов и пропусков. Мира готова была примкнуть к шагающим, но Оскар продолжал стоять, заглядывая в глаза суровому стражу. Изучив оборотную сторону, дежурный снова перевернул купюру.
-- Так мы пройдем-с?
-- Вас двое? – спросил дежурный.
-- Двое-с…
-- Проходите, -- ответил молодой лейтенант снисходительным тоном душеприказчика.
-- А ключик-с… от бывшего кабинета господина капитана Карася… Позвольте-с...
-- Какой еще ключик? – удивился дежурный, но Мира не дала товарищу продолжить диалог, втолкнула его в охраняемый коридор, протащила мимо кабинетов, и только на лестнице позволила себе вздох облегчения.
-- Ты не поняла! – возмутился Оскар. – Если он не дал ключ, значит, кабинет провалился в хронал. Надо было заставить его! Я бы заставил!
-- Идем, пока нас не вышвырнули отсюда!
-- Они перестроили дом. Надо заставить его дать ключ, иначе потеряем концы! Надо хотя бы видимость логики обозначить, иначе я зря потратил деньгу.
-- Надо сначала поискать кабинет!
-- После того, как мы его поищем и не найдем – у нас не будет даже дохлого шанса!
-- Какой кабинет вам нужен? – поинтересовался офицер, курящий этажом ниже.
Посетители вздрогнули. Никто не ожидал, что внизу стоит человек.
-- Нас пригласил капитан Карась, -- заявила Мира. – Раньше мы входили с парадного входа, а теперь немножечко заблудились.
-- Подъезд закрыли в связи с перепланировкой, -- пояснил офицер. – Как вы назвали фамилию? – из-под лестницы показался майорский погон с шестиконечной звездой, и Мира остолбенела от ужаса.
-- Валерий Петрович оставил для нас вещицу. Просил забрать. Вы не в курсе, его кабинет не переехал в тридевятое царство?
-- Верхняя часть здания ремонтируется. Кабинеты должно быть пусты, но если вы точно знаете…
-- Знаем, -- ответили заговорщики и кинулись вверх по лестнице.
На этаже, где прежде располагался отдел, царил тотальный ремонт. С кабинетов посрывали все двери вместе с табличками, паркет заляпали побелкой, пост охраны перенесли на нижний этаж, однако охранник остался: молодой человек, вооруженный рыцарским копьем, отдал честь посетителям и пальцем указал в сторону нужного коридора.
-- Вам туда! – сказал он.
Мира не стала рассматривать его погоны. Она была уверена, что ничего хорошего на этих погонах нет, она даже не поделилась с Оскаром своим отвратительным подозрением, потому что не сомневалась: их дела так плохи, что хуже некуда.
Сказать, что кабинет капитана Карася был пуст – значит, ничего не сказать. Из кабинета было вынесено все, кроме дубового паркета и подоконника. И, пожалуй, сейфа, встроенного в стену. Однако дверь сейфа была распахнута настежь. Старые окна только что заменили на пластиковые и строительная пена торчала клочьями со всех сторон. Из кабинета было вынесено все, что могло помешать циклевать полы, только полки из темной древесины оставили в узкой нише, как исторический факт. К тому же ниша у двери ни для чего, кроме полок все равно не годилась. Все, что находилось в кабинете, было выдрано с мясом и убрано с этажа. В коридоре стоял только скатанный в трубку ковер, некогда устилавший пол коридора, стремянка и пустые ведра, измазанные белой краской, коробки с отбитой штукатуркой и мешки с мусором.
-- Сейчас они сюда явятся, -- предупредила графиня, достала трубу и осмотрела паркет. – Явятся, и будут делать вид, что случайно проходили мимо. Оська, они не нашли тайник! Точно говорю, не нашли! Они надеются, что мы знаем, где он.
-- Тайник может быть где угодно, даже под штукатуркой. Везде смотри, -- Оскар подобрал ржавый вентиль от батареи и стал простукивать подозрительные участки паркета.
Строители оторвали плинтуса, даже декоративную решетку под подоконником сняли с крепления и выставили в коридор.
-- Если знать точно, что за портрет. Думай, почему Карась был уверен, что тайник не найдут?
-- Не портрет, а икона.
-- Икона с лицом Эккура?
-- Оська, придумай что-нибудь. Они сейчас будут здесь.
-- Какого размера изделие?
-- В том-то и дело, что она здоровая, как столешница. Ильич сказал, что в старый чемодан еле влезла. Нам надо только ее увидеть. Только увидеть и Бог с ней… Не мог же Валерка ее в стену замуровать?
-- Почему не мог? Мог.
-- У него было мало времени. Ты сырую штукатурку где-нибудь видишь?
-- Вижу кое-что покруче сырой штукатурки, -- Оскар указал на верхнюю полку ниши. – Вон там… Немного погнутая доска. Довольно широкая для чемодана. Или нет?
-- Ага, -- согласилась Мира и замерла, разглядывая полку под потолком. -- Похоже! Тащи стремянку.
Оскар выглянул в пустой коридор. Стремянка стояла возле окна. Преследователи не торопились, вероятно, ждали, что расхитители тайников понесут награбленное мимо них.
-- Не надо стремянку. Я так залезу.
-- И я!
-- Нет! – запретил Оскар графине. – Сначала залезу я, а там видно будет. -- Он взобрался по полкам, закрепленным в стене, как по лестнице, сунул голову в узкое пространство под потолком и увидел конверт.
-- Ну… -- изнывала от нетерпения графиня.
-- Лезь сюда.
-- Там что-нибудь есть?
-- Оскар показал письмо, адресованное графине.
-- Кидай!
-- Это не все! Лезь быстро, аккуратно и тащи свой «фонарь».
Графиня влезла, осветила полку неоновым светом Стрелы и увидела лик, наспех укрытый полиэтиленовой пленкой. У графини екнуло сердце. На иконе был изображен старец с чашей пленительной красоты, с седыми кудрями и перстом, указующим в небо. Сердце графини остановилось. Она не могла ни мыслить, ни говорить, потому что узнала Ангела. Его глаза графиня не спутала бы ни с какими другими глазами на свете.
-- Что-то не так? – догадался Оскар.
-- Черт… -- выругалась она, не сводя глаз с лика святого. – Эрнесто... Черт меня побери, Эрнесто Акуро! Мне надо было догадаться. Оскар…
-- Что?
-- Не может этого быть, вот что! Письмо от Карася? -- графиня порвала конверт и поняла, что оказалась в ловушке. Она попалась так просто, словно не жила на свете, словно только что прилетела на Землю из иного романа. Ее развели, как инопланетянку, легко и красиво. Надежда умерла, не преодолев половины пути, потому, что не заметила под ногами пропасть, а вернее, не придала ей значения: «Рыцари Ордена Святого Огня приносят свои извинения, -- было написано в послании. – Произошла досадная неувязка. Виновные будут наказаны. Госпоже Мирославе настоятельно рекомендовано все-таки явиться в Форт Девяти Дольменов…»
-- Что? – повторил вопрос Оскар.
-- Ничего. Нам уже никто не поможет, -- ответила графиня. -- Теперь мы все должны делать сами.
-- Почему?
-- Потому что Ангел, который любил людей – безумен.
-- Это надо было сразу понять, -- усмехнулся молодой человек. – Разве Ангел в здравом уме станет помогать человеку?
-- Ты ничего не понял, Оська. Безумный Ангел – это мертвый Ангел.