-- Надо было стартовать рано утром, -- заметил Шурка, когда машина выскочила из длинной автомобильной пробки и понеслась по шоссе, -- мы могли бы застрять тут до вечера. -- Но его пассажиру было глубоко безразлично, где и на сколько застрять. Его также не беспокоила сумасшедшая скорость, с которой они мчались по шоссе в направлении "152-го километра". На этой скорости любой нормальный человек хотя бы пристегнулся ремнем безопасности, а родители, если б узнали, какие гонки устраивает дитя, раз и навсегда запретили бы ему пользоваться автомобилем. За время стояния в пробке солнце так пропекло салон, что Шурка проклял все на свете -- от неисправного кондиционера до злого рока судьбы. Он разделся до рубашки, взмок, и теперь даже самые мощные порывы ветра не способны были вернуть его в чувство. В то время как задумчивый пассажир даже не попытался расстегнуть верхней пуговицы своего антикварного пальто и не обнаружил на лице даже легкой испарины. "Пальто наверняка на ватной подкладке, -- решил Шурка. Ему было жарко даже смотреть в ту сторону, -- а может, он прячет под пальто что-нибудь... обвязался взрывчаткой и сидит не шевелится..." Он старался гнать прочь неприличные мысли, порочащие честь и достоинство человека, который способен с форой обыграть его в шахматы, порыться в его компьютере да еще и уговорить неизвестно на какую авантюру... Шурке даже страшно было представить, как ему влетит, если кто-нибудь узнает, пронюхает, если Альба сдуру проговорится, и вообще... От этого субъекта, даже в долгие молчаливые паузы сквозь пальто на толстом слое взрывчатки исходили ледяные флюиды, от которых правая рука Шурки немела от плеча до кончиков кисти и неохотно напрягалась для поворота руля.
-- Вы не поляк? -- попытался он развязать паузу.
-- Нет. С какой стати я должен быть поляком?
-- С родителями учились поляки. Я подумал... Видно, что вы иностранец, давно в Москве не были. Москвичи так не смотрят по сторонам.
-- Как? -- обернулся к нему Феликс, и Шурка почувствовал, что еще немного и у него онемеет вся правая половина тела.
-- Да нет, просто было бы интересно узнать, что это за программа... с какой техникой вы работаете...
-- Я не работаю с техникой.
-- Странно, -- признался Шурка. -- Мои вас не знают, а Альба знает... Мистика какая-то.
-- Человеческая память прочнее фотобумаги, -- ответил Феликс, и Шурка еще некоторое время переваривал услышанное, пытаясь понять, что нужно было заложить в мыслительную "программу", чтобы она выдала именно такой результат.
-- Да, мои предки не сентиментальны, -- согласился он, -- но Альба иногда откалывает потрясающие номера... Когда он был еще маленьким, сказал своей бабушке: "Потерпи, пожалуйста, еще годик, и я тебя отпущу". Сказал при всех. Никто не обратил внимания. А ровно через год она умерла. День в день. Представляете себе?
-- Да... уж, -- отозвался Феликс.
-- Ну, и что вы можете сказать по этому поводу?
-- Я ничего не могу сказать, пока не увижусь с ним.
-- Наверно, мне не стоит вас представлять. Это же коню понятно, что вы не "мой человек". Только зря собьем его с толку.
Феликс понимающе промолчал.
-- Наверно, скажу я, что вы его дядя. Родственника они пропустят... Или не пропустят?.. Ладно, разберемся.
Шурка замолчал, и в машину вернулась пауза, с которой он устал бороться. "85-й километр, -- радовался он и разминал кисть правой руки, прежде чем взяться за ручку передач, -- хоть бы уже скорее!"
-- Сначала я принял вас за клиента. Альбе до сих пор еще дают заказы...
-- На пророчества? -- спросил Феликс.
-- Нет, -- усмехнулся Шурка, -- он художник. Вы не знали? Он иногда потрясающе рисует. Мы даже зарабатывали, когда у меня было время продавать... Это просто талант какой-то необыкновенный. Сами увидите. Помните рисунок над моим диваном? Драконы на орбите Земного шара? Его работа. Драконы -- его конек. И вообще, он у нас творческая личность. Слишком... невыносимо творческая личность.
-- Именно за это его упрятали в больницу? -- спросил Феликс. -- Или за смерть бабушки?
-- Совсем по другой причине, -- нахмурился Шурка. -- Если вы не психиатр, лучше не вникать.
-- А если психиатр?
-- Тогда тем более лучше не вникать. Только запутаетесь, -- Шурка сильно пожалел о только что утраченной паузе, которая если не исчезла совсем, то уж во всяком случае потеряла былую назойливость. -- У него что ни консилиум, то новый диагноз. Редко кто из врачей признается, что не может понять... Он отличный парень, ваш Альберт, но с ним случается кое-что похуже приступов ясновидения. Я согласен с тем, что человеческий мозг -- сложная штука... гораздо сложнее фотоаппарата. -- Феликс улыбнулся, глядя на своего собеседника. -- Он говорит, что это наследственная болезнь, но у нас эту тему обсуждать не принято. Если Альба говорит, значит, так ему кажется. Например, мне он сказал однажды: "Прибавь газу, автокатастрофа тебе не грозит, даже если пойдешь на таран". -- Значит, можно идти на таран. Он говорит: "Если не станешь наркоманом, умрешь от старости". Но наркоманом я становиться не собираюсь. -- И Шурка уперся в педаль газа, лишь бы отвести от себя пристальный взгляд пассажира.
Когда машина свернула с шоссе и захлюпала колесами по размякшей земляной каше, солнце уже затянуло мокрыми облаками. Шурка, не бросая руль, натянул на себя куртку и ощутил приятную долгожданную прохладу в предчувствии хорошего дождя. Он позавидовал широкополой шляпе своего попутчика и представил себе, как этот "полтергейст в футляре", выйдя из машины, вынужден будет закутаться еще по крайней мере в шубу, чтобы не схватить ангину от капризной московской весны.
Они миновали лесок и припарковались на площадке, засыпанной гравием.
-- Все. Проезд запрещен. Дальше пешим ходом.
Пассажир не имел ничего против. Однако в первый раз вынул из кармана руку, которая показалась Шурке неожиданно белой по сравнению с загаром лица. Будто она была вываляна в зубном порошке или на ней надета перчатка из тончайшей резины.
Этой рукой Феликс открыл дверцу машины и расстегнул ворот пальто.
-- Уже недалеко, -- сказал он, -- что ж, пройдемся. -- А Шуркин взгляд бессовестно проанализировал перемену обстановки и с удивлением обнаружил, что никакой взрывчатки и никакого ватина под пальто не скрывалось. Напротив, похоже, что там не скрывалось совсем ничего, кроме наготы.
"Еще один маньяк, -- испугался он и постарался выдержать дистанцию хотя бы метра в три, так... на всякий случай. -- Чего я прицепился к нему с расспросами? -- Удивился он сам себе. -- Они же из одной психушки. Вот я дурак! Точно! -- На момент в Шуркиной голове наступила полная ясность ситуации. -- Да они же где-то выросли вместе. В одном классе учились. Правильно. "Когда-нибудь Феликс ко мне вернется" -- вот он и стремится сюда перебраться, а денег, небось, даже на нижнее белье не заработал. Чего ж он в шахматы не играл на деньги? -- Шурка даже расхохотался над своим открытием. -- Ну ведь придумали же спектакль, два психа! Чуть с толку меня не сбили".
Но "маньяк" вдруг неожиданно снял с себя сапоги и остался стоять голыми ногами на земле, довольный, как младенец, который не имеет понятия, зачем нужна уличная обувь и зачем это придумали одевать под нее какие-то дурацкие носки. "Полтергейст" был отменно доволен собой и, поднимая с дорожки свою ужасную антикварную обувь, будто решил оправдаться перед Шуркой:
-- ...босыми ногами... пройтись по земле!
-- "...молись, чтоб она тебя удержала, -- продолжил Шурка, -- пусть Нина получит привет от сына, которого никогда не рожала..." Откуда вы знаете это стихотворение? -- удивился он.
Но последняя фраза подействовала на "безумного" Феликса, как выстрел между лопаток, и Шурка прикусил себе язык. "Что-то я не туда загреб, -- решил он, -- с психами нужно обращаться аккуратно".
-- Пардон... я думал, вы знаете. Вы не догадываетесь, чье это творчество?
До самой проходной "дачи" "полтергейст" не проронил более ни слова. Шурка вел его в обход вдоль высокого, выкрашенного зеленой краской забора, через канавы и колючие кусты, пока не выбрался на узенькую, едва заметную тропинку, упирающуюся в такую же незаметную дверь с глазком и решеткой домофона.
-- Отойдите подальше, -- попросил он Феликса и несколько раз нажал на звонок. Из домофона раздалось зловещее шипение. -- Позовите Настю, -- прокричал он.
Из двери высунулась упитанная женщина:
-- Чего тебе?
-- Настю позовите. Вы не помните меня, тетя Галя? Пожалуйста, позовите. Срочно надо.
-- Ах ты, обормот! -- рыкнула тетя Галя и захлопнула дверь перед его носом.
-- Сейчас, -- Шурка сделал жест рукой Феликсу, дескать, не дрейфь, прорвемся. И действительно, не прошло часа, как из двери выскочила девушка в белом халатике, которую вполне можно было назвать Настей, да притом хорошенькой, кукольно миниатюрной и вполне привлекательной для молодого человека вроде Шурки.
Феликс скрылся за деревом. Переговоры продолжались недолго, негромко, с хихиканьями и недвусмысленными ужимками с обеих сторон. Феликс не должен был расслышать подробностей, а должен был лишь скромно стоять за деревом и млеть от того, какой мощнейший психологический прессинг применяет его доверенное лицо, не скупясь на дорогостоящие обещания.
-- Я же сказал, в ближайшие выходные... -- крикнул Шурка, закрывая за ней потайную дверь, и, потирая руки, подошел к Феликсу. -- Ну вот, на час до вечернего обхода я договорился. Потом у них пересменка, и, если захотите, еще раз можно будет пройти. Только учтите, вы его родной дядя, брат Наташи из Челябинска.
Феликс достал из кармана своей неприлично бледной рукой пачку стодолларовых купюр.
-- Такая валюта у вас еще котируется?
Шурка так и остолбенел.
-- Еще... котируются... -- выдавил он из себя, с трудом поворачивая внезапно прилипший к небу язык. -- Но... что вы! Спасибо, не надо... я же...
-- Награди девочку. Своди ее в ресторан. Свози на море. Бери, они мне теперь ни к чему.
Когда белый халатик Насти снова показался в дверях, а пальчик, высунувшись из кармана, нежно поманил к себе Феликса, Шурке в пору было самому отдыхать на "даче". К этому времени он окончательно утратил способность соображать. За последние несколько часов в его голове столько раз наступала полная ясность, что эта голова мало чем отличалась от рюмки на хрупкой опоре, но с хорошо взбитым коктейлем из серо-белого вещества. Да еще с трубочкой и ломтиком зеленой капусты, чтобы жизнь не казалась слишком безнадежной для понимания штукой.
-- А... я подожду вас... подвезу... -- робко проблеял он вслед удаляющемуся Феликсу.
-- Спасибо, не стоит.
-- Ну, может быть, я что-нибудь еще... смогу для вас сделать?
-- Только одно, -- обернулся к нему Феликс. -- Вспомнить, если я вернусь через двадцать лет.