-- Смотри, чего испугался? Все нормально. -- Матлин подвел Голли к смотровому стенду ботанической лаборатории, за пультом которого возвышался Ксарес, рассматривая очерченную световым цилиндром сосну. Ландшафт отодвинулся, и панорама показала весь спуск в почвенном разрезе от вершины холма до усадьбы Гренса и ниже, в густой дремучий лес, дотягивающийся до границы нижнего павильона.
-- Вы намудрили с температурным режимом, -- объяснил Ксарес, -- вот оно и дало мутацию. -- Он еще раз пригляделся к дереву, даже опустил на глаза маску, позволяющую разглядеть каждую иголочку. -- Это адаптационный экземпляр; способен мутировать от перепадов температуры. Пройдет время, и на нем опять появятся листья. Мы сделали такие гибриды из нормальных семян, опасаясь, что земные оригиналы не приживутся быстро. А потом поленились убрать. Да и зачем? Если их искусственно не провоцировать, это нормальные деревья.
Матлин в ответ на вопросительный взгляд Голли немедленно подтвердил все сказанное как главный ботаник заповедника. А непрошеная сосна как торчала, так и осталась торчать из склона холма, являя собой дополнительный аргумент не в пользу существования реального мира. Но реальный мир тем не менее не собирался сдавать позиций.
-- Вы абсолютно в этом уверены?
Матлин с Ксаром ни на секунду не усомнились в своих гибридах.
-- Что у вас там происходит, Голл? С тобой все в порядке? -- забеспокоился Матлин, будто по выражению лица Голла и так не было видно, что он в отличном порядке и в полной ясности сознания.
Эту ясность сознания Голл старался сохранить в себе всю дорогу обратно, чтобы тот же самый вопрос не услышать от отца, и дал себе слово, что впредь, покуда Матлин не слезет с ЦИФовских пультов, никаких причин для помутнения рассудка под сводами заповедника возникать не должно.
Старший Гренс не обратил на сына внимания, поскольку с раннего утра самозабвенно орудовал рубанком в сарае, создавая гладкие доски для ремонта прогнившего пола баньки. А Альберт столь же самозабвенно выгребал стружку из-под верстака и утаптывал ее в мешок для растопки печи. Старший Гренс на сына даже не взглянул, а лишь только больше насупился и еще яростнее принялся шуровать рубанком.
-- Тебе помочь, папа?
-- Обойдемся.
-- Тогда я приготовлю обед?..
-- Не перетрудись, -- огрызнулся Гренс, а Альба украдкой подмигнул Голли.
-- Пойдем вечером за водопад, на дальний спуск? Пока снег еще не растаял. - Предложил он.
-- Этот снег никогда не растает, -- проворчал старший Гренс, -- здесь наступила вечная мерзлота. У вас в ЦИФе что, теплотрассу разорвало?
-- Мы больше никуда не пойдем... -- ответил Голл, -- пока не отремонтируем теплотрассу. -- И ушел в дом, плотно закрыв за собою дверь. Но Альба тотчас же направился за ним, волоча полный мешок стружек.
-- Можете покрасить табурет, -- прокричал им вслед Гренс, -- только не в доме, а на террасе!
-- Потом возьмем "миксер" и полетаем по заповеднику? -- приставал Альберт к Голлу Гренсу, неподвижно стоящему у замерзшего окна. -- Найдем место, где не будет свидетелей. -- Он бросил мешок и встал рядом, пытаясь угадать направление задумчивого фиолетового взгляда: то ли на черную тучу, висящую над самой крышей, то ли сквозь нее далеко-далеко... -- Ты ведь точно знаешь, где можно...
-- Что можно? -- перебил его Голл. -- Тебе можно только писать стихи, свежий воздух на тебя дурно действует. А я уже ничего не знаю... Что можно? Где можно? Нигде нельзя! Я могу не заметить... -- он неожиданно замолчал, будто опасаясь сболтнуть лишнее.
-- ...Разорванный круг, -- продолжил Альба, --
Все зима да зима.
Просто вырастут дети моих подруг,
И постареют дома.
Но когда меня спросят:
А где ж ты был? Не пора ли начать?..
Это очень коварный зигзаг судьбы --
Можно не отвечать...
Лицо Голли по-прежнему оставалось невозмутимым и безучастным. Альба с сочувствием поглядел на него и продолжил:
Я готов был догнать
Свой последний вагон
И не дать вам уйти.
Только кто мог подумать, что поезд в пути
Над землей полетит?
Только кто мог поверить,
Что вещие сны -- не сплошное вранье?
Если знать наперед все изломы судьбы,
Куда бежать от нее?
Значит, говоришь, Феликсу нравится мое творчество?
-- Он стал слишком сентиментальным, -- ответил Голли.
-- Скучает по Земле?
-- Возможно.
-- Он хотел бы вернуться?
-- Мне кажется, да.
-- И забыть все, что было здесь?
-- Но ведь ты не знаешь, что ждало его там!
-- Знаю.
-- Замолчи, Альберт! Я не намерен обсуждать с тобой эти темы.
-- Я думал о твоей вчерашней просьбе... Пытался представить себе, что чувствуешь ты. Так что ори, сколько хочешь, я на акрусиан больше не обижаюсь. Представляю, как это ужасно чувствовать себя беспомощным в моем шизофреническом мире. Чувствовать, что ты в нем никто...
-- Перестань.
-- Если только взять и представить себе серьезно, что с тобой происходит... Кто ты, что делаешь здесь, что творится вокруг... Да от этого же рехнуться можно!
-- Либо ты заткнешься, -- прошипел Голл, -- либо я уйду.
-- Ты слышишь, Феликс! -- громко произнес Альба. -- Мы по разные стороны веры. Ты знаешь, как карается вероотступничество... с другой стороны?
Гренс в ужасе обернулся к нему.
-- А тебе, акрусианин, уже надоело играть со мной в "золотую рыбку"? О чем ты попросишь меня на этот раз?
-- Я пошел красить табурет, а ты можешь перекрасить небо, если делать нечего.
-- В какой цвет?
-- В какой хочешь. Я пошел помогать отцу. -- Голли оторвал взгляд от тучи и направился к дверям.
-- Ступай... помогай. Слышал лязг да грохот? Это он не рубанок, это он зуб на тебя точил.