Весь день в заповеднике валил снег. Затыкая промерзшие щели, в которых недавно свистели холодные ветры. Валил крупными хлопьями. Тучи висели так низко, что снежные комья, падая на землю, не успевали распутаться, и Гренс уже перестал выбираться на крышу с лопатой, а положился на милость природы и яростно кочегарил печь; таскал в дом дрова, покуда дверь не придавило снежной массой, и ворчал... то и дело, высовываясь в форточку.
-- Это ж надо ведь... Издеваются они надо мной, что ли? -- он тряс кулаком, обращая взор к небу, а затем снова устраивался у печи шебуршать головешками. И кряхтел на шатком табурете допоздна, бормоча себе под нос какие-то раннеакрусианские заклинания стихии.
Лишь к часу ночи в доме погасла последняя лампа. Что знаменовало собой торжественное возложение скрипучих костей старшего Гренса на такой же скрипучий диван. Снегопад прекратился с первым раскатом храпа, и в этот момент уровень сугроба местами добирался до оконных карнизов.
Альберт проснулся среди ночи от тихого стука в окно.
-- Эй, землянин! -- форточка распахнулась и в полумраке волчьим блеском сверкнули фиолетовые глаза Гренса-младшего. -- Землянин, ты уснул?
Альба натянул штаны, открыл окно, и в сугроб ухнулись две увесистые лыжи. Симфония храпа сменилась фатальным антрактом, и слушатели затаили дыхание. Но первые пробные аккорды разрядили атмосферу.
-- Тебе повезло, -- прошептал Голли. -- Хочешь, чтобы папаша отрубил мне голову? Гляди, как чувствовал, топор на кухне поставил. Давай-ка одевайся и вылезай. -- Он подобрал лыжи, стянул Альбу за ноги с подоконника прямо в ботинки и крепко зашнуровал их. -- На лыжах стоял когда-нибудь?
-- Ну, стоял.
-- А на горных?
Альба приподнял ногу вместе с лыжей, чтобы убедиться, что она горная, и отрицательно покачал головой. Гренс протянул ему пару перчаток и осторожно прикрыл окно.
-- Вперед! -- скомандовал он, разворачиваясь в направлении горы. -- Давай шевелись.
Темнота была настолько непривычной что, кроме белого склона, возвышающегося над озером, ничего разглядеть было невозможно.
-- На Земле не бывает такой странной темноты, -- заметил Альба, -- там небо всегда хоть чуть-чуть да светится. -- Но Голли на это замечание никак не отреагировал. По мере восхождения склон, казалось, проваливался вниз, черное небо застилало собой все. На подъеме же снега было меньше, и Альба перестал проваливаться в сугробы при малейшем отклонении от курса, а, напротив, приобретал уверенность, пока не начал натыкаться на торчащие из-под снега камни.
-- Куда ты меня потащил? -- спрашивал он, когда Голли в очередной раз поднимал его за шиворот и устанавливал вертикально. Но Голл лишь указывал лыжной палкой на вершину.
-- Когда начнет рассветать, ты увидишь, какая здесь красотища.
-- Я верю, что здесь красотища. Для этого не стоит тянуть меня на гору.
Голл лишь сердито сверкал глазами. "Стоит, -- думал Альба, -- особенно если с той стороны обрыв. Красиво же я буду лететь с него вверх тормашками. А может, просто отлупит и простит? Что он ко мне прицепился?"
Но холм оказался пологим со всех сторон. За ним тянулась новая череда горных выступов. "Чего доброго, он потащит меня дальше, -- испугался Альба, -- может, у поздних акрусиан свои методы разборки? К примеру, уморить обидчика долгим лыжным походом..." Но Голл остановился на вершине холма и обернулся.
-- Катиться будешь не прямо вниз, а слегка под углом, -- сказал он, -- я раскатал спуск вон до той полянки. Дальше не надо. Тормозить будешь так, -- он отставил пятку лыжи, -- понятно? А не палками и не задницей. И не приседай, а как почувствуешь скорость -- как можно больше наклоняйся вперед, ложись на воздух.
Кое-как Альба доехал до полянки, следом мимо него со свистом пронесся Голли и эффектно затормозил.
-- Не расставляй так широко лыжи. Я же говорил, наклоняйся вперед.
-- Что ты от меня хочешь?
Голли подъехал к нему поближе.
-- Видишь дерево? -- указал он вниз. -- Я хочу, чтоб до рассвета на этой трассе были утоптаны все сугробы. Поставим флажки -- отличный спуск получится.
-- Я не об этом.
-- Так о чем?
-- Ты здорово обиделся на меня?
-- Я? На тебя? Да я никогда в жизни на землян не обижаюсь. Это не в моих правилах. Давай же, поехали. -- Он оттолкнулся палками, взлетел на небольшой трамплин и устремился вниз. А Альба, последовав за ним, немедленно шлепнулся и всю дорогу прополз на карачках, волоча за собой отстегнувшуюся лыжу, пока Голли не пристегнул ее на место.
-- Здорово, правда?
-- Здорово, -- согласился Альба, отплевываясь и вытряхивая снег из-за пазухи. -- А Феликс очень на меня обиделся?
-- Слушай, -- рассердился Голли и толкнул его в сугроб, -- я зачем тебя из дома вытащил под страхом отрубленной головы? На лыжах кататься или выслушивать твои глупые извинения? Ты сам просился на лыжи. Какое мне дело, обидел ты Феликса или нет?
-- Твой корабль нашелся?
-- Конечно.
-- И где он был?
-- А это уже не твое дело.
-- Нет, мое, -- заявил Альба, выбираясь из сугроба.
-- Нет, не твое, -- ответил Голл и толкнул его обратно. -- Тебе нравится снег? Это я для тебя его насыпал. Могу насыпать еще.
-- Мне хватит.
-- Не хватит. Надо будет следы возле дома накрыть, а то еще и тебе влетит...
-- Послушай, -- остановил его Альба и сделал новую попытку выбраться из сугроба, -- у меня серьезные проблемы с Феликсом. Не могу с ним говорить. Просто не знаю, что делать. Еще хуже, чем с дядей Ло. Они ведь земляне... Я не могу...
-- Что не можешь?
-- Говорить с ним на такие темы...
-- Какие такие темы?
-- С тобой еще можно было бы попробовать...
-- Разве с тобой можно разговаривать по-человечески на какие-нибудь темы?
-- Я не знаю, отчего так все получилось...
-- Отчего ты угнал мой корабль? Я знаю, так что не напрягайся извинениями, побереги их для своих землян.
-- В самом деле? -- Альба растерялся от неожиданности. -- Ты мне расскажешь.
-- Даже не подумаю.
-- Тьфу ты, -- разозлился Альба.
Голли недвусмысленно усмехнулся.
-- Будешь молотить языком -- будешь сам учиться кататься...
-- Это потому, что я много лишнего тебе тогда наговорил?
-- Не знаю, что ты называешь лишним. Я все услышал, простил и забыл. А теперь давай делать спуск.
-- На черта мне твой спуск!!!
-- Учись, головастик. Без лыж ты здесь от тоски зачахнешь. Туда тебе нельзя -- сюда тебе нельзя. Приставать с вопросами к тебе тоже нельзя. На двух ногах устоять и то не можешь. Книжки тебя не интересуют, начнешь тебя наукам обучать -- ты тут же готовый дебил. Если я не научу тебя получать удовольствие -- чем ты будешь здесь заниматься?
-- Пойдем наверх, -- махнул рукой Альба и двинулся к вершине холма. -- Идем, идем. Теперь я тебе кое-что покажу.
Когда они вновь достигли вершины, небо начинало светлеть, и из расщелины дальних холмов едва проклюнулся первый желтоватый лучик. Альба уселся на снег, распахнул куртку и сосредоточился.
-- Сейчас, подожди. Дождемся твоей красотищи.
-- Ну, -- Голл воткнул палки в сугроб и завис над ним в форме вопросительного знака.
-- Я же сказал, сейчас. Имей терпение. Позволь хотя бы солнцу взойти.
Когда верхний краешек павильонного светила, наконец, приподнялся над линией холмистого горизонта, Альба решительно встал и огляделся вокруг.
-- Смотри. Лучше смотри. Видишь этот белый склон? Голубое небо. Лысые елочки, дом на берегу озера видишь? Смотри. Может, это единственный и последний раз. Может, кроме тебя, этого никто никогда не увидит, потому что всего этого на самом деле нет. Не существует! -- Альба широко развел руками и закричал. -- Ни-че-го!!! Ничего этого не-е-ет!!! -- Эхо едва слышно откликнулось ему.
-- Кричи, кричи, -- посочувствовал ему Голл, -- ни один лабораторный приемник здесь не работает.
-- Это точно? -- обрадовался Альба.
-- Точнее не бывает. Я сам их снял.
-- Ах, так? Ну, гляди, -- он набрал в легкие воздуха и сложил рупором ладони. -- Я самая страшная мадиста!!!
-- Ха, ха-ха, ха-ха! -- ответило ему эхо.
-- Ну-ка, еще раз...
-- Самая страшная мадиста!!! -- прокричал Альба еще громче.
-- А теперь погляди, что ты натворил, -- толкнул его Гренс, -- нет, ты не вверх... какой хитрый, ты вниз гляди.
В черном окошке домика у подножья горы зажегся свет. Дверь приоткрылась от страшного пинка и намертво воткнулась в сугроб. На пороге появилась фигурка разбуженного человечка. Маленькая, словно игрушечка из театра лилипутов, однако намерения этой игрушечки никак не увязывались с ее игрушечными размерами. Об этом свидетельствовали взлохмаченная борода и растопыренные на морозе пижамные подштанники, которым в столь ранний час самое место в теплой постели. В правой руке игрушечного человечка находился предмет, также мало похожий на игрушку. Скорее всего, это был ремень с массивной бляхой, хотя, с другой стороны, не исключено, что и начищенный до блеска топор.
Фигурка оглядела окрестности и, заприметив на вершине холма двух горнолыжников, решительно выдвинулась им навстречу, утопая по пояс в снегу, но решительности от этого не теряя.
-- Сначала он тебе объяснит, -- сказал Голли, -- кто здесь самая страшная мадиста. А потом мы с тобой вернемся к разговору о несуществующих мирах. Если, конечно, не передумаешь.