Следующее несчастье окончательно и бесповоротно подвигло Матлина на то, что пора возвращаться немедленно, любой ценой, плюнув на все, и чем быстрее -- тем лучше. Он бы с чистой совестью всю вину за произошедшее взвалил на Али, если бы Ксарес неоднократно не предупреждал его о том, что рано или поздно что-нибудь в этом роде обязательно случится: "Не позволяй Суфу покидать болф. Ему не место на Земле, а в обществе твоих знакомых -- тем более не место". Но существа этой расы были рассчитаны на гораздо большие физические перегрузки, чем могла предложить Земля. Даже, несмотря на то, что эти гуманоиды не пройдут на ногах лишних сто метров и в рукопашной драке проиграют любому землянину средней хилости. Их физическая и интеллектуальная выносливость внушала Матлину уверенность: ничего плохого с Суфом на Земле случиться не может. Он не принял в расчет лишь один, несущественный, на первый взгляд, фактор -- психику. Точнее, те психические изменения, которые происходят в замкнутом пространстве с существом, выросшим в открытом космосе с неограниченными возможностями передвижения.
Суф заболел. Этот факт стал известен Матлину, к сожалению, когда он бессилен был что-либо сделать, кроме одного -- убедить своего учителя как можно скорее покинуть Землю. Эту болезнь, по аналогии с морской болезнью, можно было бы назвать воздушной, а точнее "самолетной" или "самолетовой", если стилистика допускает. Суть ее впервые открыл Матлину тот самый несчастный авиалюбитель обидчик, которому выпала честь первому ощутить на себе ее опасные симптомы. Об этом свидетельствовала неожиданная седина на его висках и бешеный взгляд выпученных глаз. Он был похож на человека, прошедшего все круги ада и чудом уцелевшего лишь для того, чтобы предостеречь от этого кошмара оставшееся человечество.
Костя, пилот-обидчик, добившись, наконец, аудиенции у Матлина, начал все, как он выразился, "с самого попорядка": с первого дня своего знакомства с этим "камикадзе"...
-- Да, я тоже был не прав, -- признавался Костя, -- не стоило его так прямо посылать... Но мы после этого двести раз извинились. Я предлагал его устроить в авиаклуб, если он достанет все медицинские справки, что он не псих... и тому подобное. Что ему понадобится напрыгать с парашютом, пройти теорию, тренажеры и только потом... Он уставился на меня, как на идиота. Собственно, кто ему, иностранцу, здесь даст справку, что он не псих. Тем более, сразу видно, что он у тебя чуток того... с приветом. Я пожалел его: давай, говорю, прокачу, только не на нашей машине. Нашли ему теплые сапоги и... ну, ребята схохмили, клеенку принесли подстелить под задницу, на всякий случай. Весь полет он сидел, как парализованный, не шевельнулся, ни слова ни сказал. Первый раз, одним словом... Сели. Он говорит: "Все понял. Давай теперь я." А глаза -- бешеные. Ладно, -- думаю, -- пускай взлетит... Я погляжу, что он потом делать будет... Поверишь, Феликс, я не смог взять на себя управление. Что он сделал с машиной? Когда успел? Я не новичек, я всякое видел, но клеенку мы подстелили не под ту задницу... Поверишь, Феликс, это болезнь... Пойми меня правильно, он не жилец на этом свете. В нем отсутствует даже элементарное чувство жопы. Таким людям за штурвал садиться нельзя.
Костя схватил со стола нож и начал им водить в воздухе, изображая фигуры пилотажа, которые вытворял Суф, и сложность которых непосвященный Матлин едва ли мог оценить.
-- Он садился, когда бак был на нуле, можно сказать, планировал. Я выполз на крыло -- наши бегут: "Вы что, мужики, ох...ли? Над городом! Над домами!" Я в этот же день пошел ставить свечку, а он... Суф твой, больше не появлялся. Мужики говорили, он был немного не в себе... Если у него что-то не получается -- он всегда такой.
Матлин выслушал эту исповедь с показной меланхолией, но возбужденному собеседнику одного ножа не хватило, он поднял с пола бумажку, которая оказалась справкой из домоуправления, стал сворачивать ее в трубочку, но вдруг оторопел.
-- Ты что, Эдмундович?
-- Эдуардович, -- успокоил его Феликс, -- ну и что дальше?
-- Я, конечно, понимаю, -- у несчастного Костика совсем опустились руки, -- не нужно было его провоцировать...
-- Это я виноват, -- объяснил Матлин, -- я должен был тебя предупредить. Я не ожидал, что он доберется до штурвала.
-- Ты ж ему объясни, пусть не обижается, но ты сам понимаешь, после такого номера... Я, конечно, очень перед ним извиняюсь, но пусть лечится парень, если у него не все дома... И в клубе больше не показывается...
Где и на чем был второй, третий, десятый полет Суфа, Матлину оставалось только догадываться. Он не отпускал его от себя ни на шаг, следовал за ним, как привязанный, свалившись от усталости, спал возле него в Перре. А если просыпался один, тут же кидался на поиски и находил его вблизи каких-нибудь огороженных аэродромов, сидящим на дереве и заворожено рассматривающим стоящие самолеты.
Суф кидался на все, имеющее хоть какое-то отношение к авиации, даже на рекламные плакаты авиакомпаний. Он мог полчаса простоять возле витрины, на которой выставлен макет лайнера. Он способен был выстоять несколько очередей подряд в парке Горького, чтобы снова и снова забраться в "Буран", и вместо того, чтобы слушать экскурсовода, норовил пощупать руками все, до чего можно было дотянуться. Едва заслышав звук пролетающего самолета, он мчался к окну и подолгу глядел ему вслед. На Перре он много раз преследовал летящие авиалайнеры, прощупывая их от носа до хвоста, совал щупальца в работающие турбины, замерял давление в отсеках, делал проекции работы внутреннего оборудования, пока Перра не начинала рычать, имитируя звуковую палитру работающей машины, и реагировать на воздушные потоки.
Сфера приложения его интересов была столь широка, что он с одинаковым восторгом цеплялся и к дельтапланам, и к реактивным истребителям. Когда ему попался "Мираж", Матлин было успокоился: кажется, "дите" взрослеет, по крайней мере, должно перестать проверять на прочность вращающиеся лопасти вертолета. Но когда Суф извлек из оконной рамы сонную муху, отогрел ее и заставил курсировать по квартире, -- стало ясно, что это еще далеко не предел. В свисте закипающего чайника Суф расслышал сходство со звуком прогревающихся турбин какой-то модели "Боинга". Но однажды, узрев "кукурузник" сельскохозяйственной авиации, чуть не выбросился из окна электрички: "Как же так? Один? В чистом поле? Никто его не охраняет -- наверняка, никому не нужен?"
-- Никому не нужен, -- ответил Матлин, -- поэтому и не охраняют: он наверняка уже проржавел насквозь.
И был не прав. На следующий день кукурузника в чистом поле не оказалось. Суф не появлялся три дня, а Перра одиноко прогуливалась туда-сюда вдоль железнодорожной ветки среди подмосковных, засыпанных снегом, полей.
-- Не говори мне про эту дрянь! -- раздражался Суф всякий раз, когда Матлин пытался переключить его летную страсть на Перру. -- Она и без меня прекрасно летает, а самолет... -- он погружался в свои сладкие "самолетные" грезы, -- ... это совсем другое дело. Это мои крылья. Без меня он ничто.
Даже на "нелетное настроение" у него имелись свои утешительные игрушки. К примеру, коробочка, в которой вертелись стрелочки, обозначающие направления ветра и маленький игрушечный самолетик, который в этом хозяйстве кувыркался, решая свои ветряные головоломки. Это натолкнуло Матлина на мысль, что "самолетная болезнь", кроме того, что неизлечима, но еще и прогрессирует по мере накопления опыта.
-- В невесомости, сам знаешь, полетит любое барахло, а ты когда-нибудь пробовал удержать кусок железа над притяжением планеты? Ты когда-нибудь чувствовал, как он ложится на крылья? Феликс, клянусь, я заболею, если не буду летать.
-- Зачем!!! Зачем тебе это?
-- Летать, просто летать...
-- Ты же не булыжник, чтоб просто летать! В конце концов, в небе часто случаются катастрофы.
-- Это в небе-то? Не будь наивным, Феликс, если кто и разбивается, так только об землю.
Очередное обострение "самолетной болезни" Суфа спровоцировало вычитанное им где-то объявление, что аэропорту "Домодедово" требуется директор топливно-заправочной службы. Никакие уверения Матлина, что эта работа к пилотированию отношения не имеет, на Суфа не подействовали.
-- Я -- именно то, что им нужно, -- заявил он, -- я знаю о самолетном топливе больше, чем все их предыдущие директора вместе взятые. Мы оформим тебя на эту должность, а ты возьмешь меня на контракт техническим консультантом и выпишешь пропуск...
Матлин заявил свое решительное "нет".
-- Главное, -- упрашивал его Суф, -- мы будем иметь легальный доступ к настоящему самолету.
Матлин вторично заявил решительное "нет".
-- Хорошо, -- не сдавался Суф, -- не надо нам больших должностей, давай устроимся хоть кем-нибудь... Я же и тебя смогу научить управлять. Почему бы нет? С "кукурузником" ты вполне справишься.
Последнее и самое категоричное "нет" было произнесено спустя неделю.
-- Ты меня достал! -- стучал Матлин по столу кулаком. -- Если я еще раз что-нибудь услышу о самолетном топливе...
Они как следует поругались, и Суф удалился на Перру. А Матлин спохватился, но было поздно...
Координатор манжета показал зависание Перры в районе "Домодедово"; КМ, позволяющий проникнуть в нее, оказался блокирован. Матлин, заподозрив неладное, пулей вылетел из дома и со всех ног кинулся ловить такси, размахивая перед носом водителей купюрами и, обещая за каждый факт превышения скорости доплачивать отдельно.
Выскочив из машины в аэропорту он, первым делом, попытался все-таки войти в Перру, которая, по его мнению, просто обязана была сжалиться и впустить его на борт. Но Суф надежно предохранил ее от такого проникновения. Предчувствие чего-то большого и нехорошего нагнеталось, и Матлин, ворвавшись в здание аэропорта, атаковал первую же дверь с табличкой "Посторонним вход запрещен".
Он здоровался с кем попало, нежно улыбался дамам в синих пиджаках, крайне деловым тоном интересовался местонахождением отдела кадров, будто он всю сознательную жизнь проработал директором топливной заправки и не имеет ни малейшего сомнения на предмет своего немедленного трудоустройства. В конце концов, попытки с десятой, ему удалось вырваться на закрытую территорию аэродрома и предпринять марш-бросок в направлении, подсказанном ему одним лишь верным инстинктом.
Спину Суфа он узнал издалека, несмотря на то, что на ней уже была униформа -- роба, в которой расхаживали местные техники. Он стоял возле трапа, готовящегося к вылету самолета и взглядом голодной пантеры наблюдал за действиями молодого паренька в такой же робе, копошащегося под фюзеляжем в наушниках с длинными проводами.
-- Ну, как... трудоустройство? -- поинтересовался запыхавшийся Матлин.
Суф фыркнул, что на его языке означало полный провал и убедительную просьбу не ковырять свежие раны. Пока подъезжали кары с багажом, автобусы с пассажирами, и стюардессы с синими от мороза носами сновали туда-сюда, молодой человек с проводами все активнее метался под самолетом. Суф ходил за ним по пятам, как акула за наживкой, и дело шло к тому, что ничего не подозревающий техник никак не должен был избежать помощи опытного коллеги. Суфу удалось отобрать шлемофон, и, судя по всему, убедить жертву в ее профессиональной некомпетентности.
-- Я не знаю, что ты задумал, приятель, -- заметил ему Матлин, -- только из этой затеи ничего не получится.
Суф адресовал ему сердитый жест, означающий: "не пошел бы ты, парень, куда-нибудь..."
-- Экипаж уже там, Суф! Имей в виду, они не уступят тебе свое рабочее место.
Но Суф был решителен и спокоен. Он отослал техника наверх, и тот вернулся с двумя членами экипажа. По кислому виду летчиков даже издали было ясно -- на борту что-то не так. Они нервно размахивали руками, что-то друг другу доказывая и, судя по всему, исчерпав свои аргументы, потащили Суфа наверх, оставив снаружи одного из пилотов.
Матлин подошел к нему поближе.
-- Что-то случилось?
Пилот выжидающе смотрел вслед уходящим, пока они не скрылись внутри салона.
-- Да... кое-что...
-- Электрооборудование?
-- Да, -- пилот перевел на Матлина очень заинтересованный взгляд.
-- Двигатели барахлят?
-- Да, -- подтвердил пилот и подозрительно оглядел своего собеседника с ног до головы, -- и это уже не в первый раз.
-- И что ж это за ерунда? -- Задумчиво произнес Матлин и сделал очень сосредоточенное выражение лица.
-- Кто его знает? -- Пожал плечами пилот. -- Хорошо, на этот раз вовремя спохватились. Этот... "омон-маскишоу", -- он кивнул в сторону кабины, явно намекая на Суфа.
-- Классный электрик, кстати, -- заступился за него Матлин, -- я его давно знаю...
-- Я тоже его знаю...
-- Кого? -- Не понял Матлин.
-- "Омона", он здесь уже с неделю... Не знаю, как звать, но здесь его знают все.
-- Так, -- Матлин взял себя в руки и приготовился к решительным действиям. -- Ты не мог бы вызвать его из самолета... Пожалуйста, прямо сейчас, дело в том, что...
-- Зайди сам. Что ты мерзнешь? -- удивился пилот. -- Может, еще не полетим. Заходи, все нормально...
Внутри самолета происходила истинно мышиная возня: Суф с командиром экипажа стояли у разобранного в полу люка, из которого доносились металлические постукивания и удивленные реплики:
-- Ничего не понимаю...
Из-под пола сперва показался фонарик, затем сосредоточенная физиономия бортинженера. Любопытные пассажиры уже оценили всю ответственность момента и свешивались с подлокотников кресел, чтобы держать ситуацию под контролем.
-- Граждане, -- обратился к ним командир, -- прошу всех оставаться на местах до прибытия автобусов.
Матлин вопросительно поглядел на Суфа, но при таком количестве свидетелей вытащить его за шиворот из самолета и допросить не решился. Пилот, стоявший внизу, был отослан бегом в здание аэропорта сообщить о вопиющем происшествии: машина разваливалась на глазах, рация и электроника оказались первыми ласточками, до чего же дошла очередь теперь из всех собравшихся было известно одному только Суфу. Однако процесс шел. Еще немножко и, по логике вещей, самолет должен был рухнуть с собственных шасси.
В коридоре возле трапа образовалось неожиданное столпотворение. Командир ушел в кабину, а все остальные, потолкавшись и обменявшись между собой впечатлениями от случившегося, начали выходить на трап.
-- Удачный момент, -- Суф толкнул Матлина, -- позови командира, пусть выйдет к ним и мы одни...
Матлин застыл у выхода.
-- Давай же, -- уговаривал Суф, -- позови, скажи ему, чтобы вышел.
Матлин не пошевелился, пока бортинженер, стоявший на верхней площадке трапа, слегка не толкнул его в спину.
-- Все свободны, ребята, спасибо. Андрей Иваныч, спуститесь сюда на секунду.
Командир прошел мимо светящегося от счастья Суфа. Его мечта была близка и одурманивала этой близостью...
-- А пассажиры? -- спросил Матлин. -- Как ты собираешься их выводить?
-- Зачем? -- прошептал Суф.-- Разве они забрались на борт не за тем, чтобы лететь? -- и, дождавшись, пока экипаж спустится с трапа, осторожно прижал дверь. -- Посмотри, все ли закрыто и поторопимся. Через десять минут надо взлетать.
Закрытая дверь уже наверняка насторожила стоящих внизу, но пока не включены двигатели, Матлин готов был выкрутиться, как угодно, даже сославшись на сквозняк. Но как только Суф зашел в кабину, все само собой пришло в норму: в салоне включился свет, завелись турбины и подсветка приборов раскрасила интерьер пилотской. Все замигало, задвигалось... В этой кабине Матлин впервые почувствовал себя как в настоящей "летающей тарелке", именно той, что рисовали ему детские фантазии, а не той, которой приходилось пользоваться в прозаической действительности.
-- Почти двести человек пассажиров, -- сообщил он, усаживаясь в кресло справа от Суфа.
-- Надо отрулить от трапа. Они же не догадаются сами его отогнать.
-- Суф, на твоей совести почти двести живых людей. Вдумайся, пожалуйста, живых!
-- Не имею ничего против.
-- Их надо немедленно выпустить, иначе я никуда не лечу.
-- Тебя никто и не приглашает.
Из-под носа самолета выскочил бортинженер и отчаянно замахал руками. Машина дернулась и пошла резко вправо.
-- Видишь те белые полосы, -- крикнул Суф, -- от них будем разгонять. Еще пять минут полоса наша.
-- А потом? Что будет потом? -- переспросил Матлин.
Не прошло и пяти минут, как самолет уже бодро бежал по полосе, а глаза Суфа светились от счастья.
-- Ты здесь багажом или бортинженером? Скорость смотри...
-- Сто пятьдесят, кажется, -- робко начал Матлин, -- теперь сто семьдесят, сто восемьдесят, сто... двести. А с какой обычно взлетают?
-- Догадайся.
Машина мягко тронулась с полосы, земной ландшафт стремительно удалялся и через несколько секунд уже напоминал географический план...
-- По-моему, ты слишком круто его поднял. Это надо было постепенно... У людей от таких перепадов уши закладывает.
-- Хорошо, -- согласился Суф, -- бортинженер из тебя никудышный. Будешь главным анатомическим консультантом. Что еще с твоими соплеменниками может приключиться?
-- Я надеюсь, ты не станешь исполнять мертвую петлю?
-- Расслабься.
Набор высоты стал более плавным, но в тот момент, когда Матлину действительно удалось немного расслабиться, самолет дернуло.
-- Слышишь... что-то отвалилось, -- прошептал Матлин и замер.
-- Нет, еще не отвалилось, -- обернулся к нему Суф. -- Это шасси. Здесь тебе не нейропроводка Перры. Здесь все исполняется с небольшим опозданием.
Глядя на бледно-зеленую физиономию Матлина, Суф издал звук, похожий на попытку рассмеяться.
-- Ты помогать мне намерен?
-- Что надо делать? Я же не понимаю здесь ни черта.
-- Для начала, сходи к пассажирам и выясни, куда летим.
-- Надо связаться с аэропортом.
-- С какой стати? Любой пассажир должен знать, куда летит. Зачем усложнять себе жизнь?
Матлин, не совсем понимая, с каким выражением лица он должен спрашивать об этом пассажиров, все-таки поволокся в салон, но, не дойдя до него, обнаружил насмерть перепуганную стюардессу, забившуюся в буфетную комнату.
-- Это угон, -- успокоил ее Матлин. Но стюардесса вместо того, чтобы успокоиться, ударилась в истерику и принялась кричать, размахивая подносом. -- Это вооруженный угон! Истеричка ненормальная! -- Матлин похлопал себя по карманам куртки, под которой должен был находиться, как минимум, автомат. -- Куда летим, говори немедленно!
Стюардесса опять залилась слезами, сползла на пол и зачем-то накрылась подносом.
-- В Аддис-Абебу, -- услышал Матлин у себя за спиной уверенный и вполне спокойный голос.
-- В Киев, в Киев! -- кричала стюардесса.
-- В Аддис-Абебу, -- за спиной Матлина стоял прилично одетый мужчина средних лет. -- Если господам угонщикам все равно, -- зачем же упускать такую возможность?
-- Почему в Аддис-Абебу? -- удивился Матлин.
-- У меня там дочь... внук...
-- Пассажир, пройдите на свое место, -- приказала ему стюардесса.
-- А у тебя кто в Киеве? -- не понял Матлин. -- Дядька?
-- Мы можем договориться, -- предложил пассажир, -- думаю, и остальные не будут против. Нахаляву, все-таки...
-- Куда должен лететь этот самолет? -- психанул Матлин. -- Кто-нибудь мне может ответить?
Из салона выскочил еще один пассажир в широком кожаном пальто и аккуратно задернул за собой шторку.
-- Все класс, мужики, только не орите. Будем исходить из реальных возможностей. До Аддис-Абебы не дотянем. Так что, дед, до Мальты -- а там будешь добираться на перекладных...
-- Не понял, -- Матлин совсем запутался и очень пожалел, что под его курткой не оказалось автомата. -- Мужики, куда летит самолет?
Кожаный оттеснил аддис-абебского деда и, прижав Матлина к стене, начал объяснять ему как дебильному ребенку, сопровождая свои объяснения энергичной жестикуляцией, переходящей в ненавязчивое ощупывание тех мест, где у нормальных угонщиков присутствуют хотя бы пистолет.
-- Короче, слышь, парень, сейчас берешь курс на запад и, как перевалим границу, проси посадку, где дадут... У тебя как с английским? Переводчик нужен?
Матлин поморщился и почесал затылок, пытаясь понять, пассажир это на самом деле или скрытый агент по борьбе с воздушным терроризмом.
-- Понял, -- продолжил кожаный, -- переводчика сделаем. Слышь, тебе здесь и так, и так полагается... -- он недвусмысленно скрестил перед носом угонщика по два пальца, -- как минимум, лет десять. Я тебе отвечаю...
-- Слышь, мужик, что я тебе скажу, -- перебил его Матлин, когда оказался окончательно придавленным к двери пилотской кабины, -- если я сейчас же не вернусь за штурвал, мы вряд ли вообще куда-нибудь долетим. Ты слыхал когда-нибудь про автопилот?
Аргумент подействовал. Матлин проскользнул в кабину и изо всех сил налег на дверной замок.
-- Надень маску, стюардесса тебя уже видела...
-- Так куда летим-с?
-- Похоже, что в Киев. Представляешь, где это?
Суф кивнул.
-- Сориентируюсь.
-- Может, поднять Перру для ориентира? Ты же делал в ней разметку ландшафта.
-- Поднимемся на десять тысяч -- я сориентируюсь, куда угодно.
-- Наоборот, придется снижаться под облака, здесь же не предусмотрена проекция ландшафта.
-- Дремучий ты гуманоид, -- покачал головой Суф, -- здесь есть все необходимые приборы, даже больше, чем нужно.
-- Да ну тебя, -- Матлин натянул на уши шлемофон, -- включи мне лучше связь с диспетчером.
В дверь кабины постучали.
-- В Аддис-Абебе нелетная погода, -- крикнул Матлин, -- летим на Колыму. Кого не устраивает маршрут, пожалуйста, парашюты будут выдаваться в порядке живой очереди.
В дверь опять постучали. Он прильнул к дверному глазку, но ничего, кроме сплошной темноты, не увидел.
-- Вы нарушаете центровку самолета, пройдите на свои места и не отвлекайте меня от работы.
-- Ну, что там слышно?
-- Цифры говорят, цифры, -- ответил Матлин, прислушиваясь к хрипам в наушниках, -- ответьте, говорят, диспетчеру.
-- Ну, так ответь. Скажи, что полет проходит нормально.
-- Опять цифры, ответьте диспетчеру... -- Матлин придвинул к губам микрофон. -- Что я могу вам ответить? Угнали самолет в Киев... Угон проходит нормально.
На том конце связи наступила пауза.
-- Я не знаю, какой это номер борта. Меня угнали вместе с ним.
-- Что происходит? -- раздалось в наушниках.
-- Все гудит. Все работает. Лучше скажите, на какую высоту его можно поднять? Десять тысяч, это возможно?
Суф ткнул пальцем в шкалу указателя высот.
-- Не позорь меня.
-- Кто пилотирует? -- послышалось в наушниках. -- Дайте связь с пилотом.
-- Не стоит его отвлекать. Он первый раз за штурвалом, а здесь пассажиры...
-- Как это в первый раз? -- обиделся Суф.
Матлин сорвал с себя наушники.
-- Мелкое хулиганство -- до пятнадцати суток, а умышленный угон -- это особая статья, тем более с захватом заложников.
-- Ну, почему же мелкое? -- обиделся Суф еще больше. -- Очень даже не мелкое хулиганство. Никаких заложников я не хватал, сами влезли.
-- Не о тебе речь, -- рассердился Матлин. -- Ты псих. Твое место в психушке, а мне за все отвечать. Я иногда поражаюсь тебе: туда не лезь, сюда не ходи, пинал меня отовсюду, чтоб я пальца себе не обжог, -- "моя техника, мне виднее!" А здесь -- моя техника! Моя фактура! Дойдет это до тебя когда-нибудь или нет? Здесь мне виднее, что можно, а чего нельзя. Здесь мне решать, как себя вести, и ты не можешь с этим не считаться. Что ты собираешься доказать? Кому ты собираешься доказать? Нашел себе развлечение? Ты знаешь, что твой несчастный Костя-напарник уже...
-- Знаю. В штаны наложил. Бегал по всей Москве, жаловался... А теперь помолчи, пока я не выполню разворот. Я из-за твоих воплей ничего не слышу.
Самолет вышел за верхние слои облаков, и яркие лучи наполнили кабину.
-- Покажи свои часы, хочу послушать, как они тикают.
-- Они не тикают, -- Матлин поднес часы к суфову уху, -- что, помехи не те? Опять следишь за автоматикой по шумам? Доской приборов пользоваться так и не научился?
Суф отпустил штурвал и отъехал в кресле назад.
-- Может, ты меня поучишь? Хоть когда-нибудь? Хоть чему-нибудь?
-- Пожалуйста, я могу тебя поучить чувству ответственности, если ты представляешь себе, о чем идет речь?
-- За тех, кто в салоне?
-- И за них тоже, и за ту несчастную девочку стюардессу, которая, может, не меньше тебя хотела летать, но твоя физиономия стала для нее как раз тем испытанием, к которому ее не могли подготовить. Надень, между прочим, маску. Ты не у себя на болфе.
-- Я без нее смотрюсь лучше.
-- Ты смотришься, как взрослый дядя-хулиган, отобравший у ребенка велосипед.
-- Ты прав, надо быть ростом с этого... Иваныча-командира, а то колени девать некуда.
Матлин выдержал паузу, чтобы сосредоточиться и уложить в одну фразу все, что накопилось за сегодняшний день, а также за многие предыдущие; но как только замолчал, поймал себя на том, что напряженно вслушивается в гул, стараясь расслышать в нем хоть что-нибудь, кроме сплошного монотонного звука. Эта монотонность для его уха по-прежнему оставалась нерасчленимой на составляющие...
-- Ты ведешь себя, как мадиста. Затеваешь какую-то дурацкую игру, люди в ней -- ничто, мусор, несмотря на то, что ты изо всех сил стараешься им подражать. Только ты не забывай, родной, что я тоже человек. Ты мог с этим не считаться там, -- Матлин указал пальцем вверх, -- но здесь, прости, работает моя этика, даже если она тебя не устраивает. Ты -- пришелец, чужак, закосивший под человека и опять же только я могу определить, насколько натурально это у тебя получилось. Да, ты прекрасно разобрался в технике, ты научился говорить, ты даже стал прикидываться, что спишь по ночам и одеяло натягиваешь на уши, но ты никогда не сможешь почувствовать то, что чувствую я, что пережила эта девочка... А она, между прочим, ходит сейчас по салону, разносит минералку и успокаивает пассажиров, и ты никогда не узнаешь, что творится с ней на самом деле. Ты никогда не поймешь своего несчастного Костика, какой ценой ему далась эта летная практика и как ему теперь сажать за штурвал своих будущих курсантов. Если они, конечно, будут.
-- Я же предупредил его.
-- А если б я также покувыркался на твоем болфе?
-- Ты уже покувыркался на моем болфе со своей мадистой. Я же не побежал на тебя жаловаться бонтуанцам.
-- Ладно, ты знаешь, мне тоже в свое время досталось, в том числе от тебя. Но я понимал, кто я и где я. Хотя бы то, что я не у себя дома. То, чего ты понять не в состоянии. И если тебе в кайф об людей вытирать ноги, тебе придется прежде всего их вытереть об меня, а я, учти, не горю желанием тебе это позволить. Ты можешь лететь ко всем чертям, на чем угодно, но пока ты не поймешь и не почувствуешь то, что чувствую я, -- ты здесь пришелец... и не более того...
Суф фыркнул несколько раз подряд.
-- И не смей на меня фырчать!
-- Я не фырчу. Мне смешно.
-- Чего? С чего ты взял, что тебе может быть смешно? Ты разве знаешь, что это такое?
-- Я бы никогда не узнал, если бы не познакомился с одним причмокнутым бонтуанским фактуриалом.
-- Каким?
-- Причмокнутым.
-- От какого слова это у тебя получилось?
-- Сам догадайся.
Матлин отвернулся, чтобы Суф не видел его улыбки, спрятанной за воротник, но не выдержал и расхохотался. А вскоре заметил, что суфовы пофыркивания, посвистывания выровнялись в низкий раскатистый хохот. Полет проходил прекрасно. Солнце светило. Небо было чистейшей синевы, а облака -- мягчайшей ватой, в которую не страшно было упасть. Все в этом мире было на удивление хорошо. И в том мире -- ничуть не хуже, уже появилась надежда на то, что когда-нибудь удастся связать эти два удивительных мира во что-то еще более удивительное, потому что сейчас они были в расцвете сил своей первой жизни, молоды, нахальны, счастливы и ржали в два голоса до тех пор, пока перед ними , прямо по курсу не образовался черный овал. Овал быстро увеличивался в размере и надвигался на них.
Замолчали они тоже одновременно. Суф потянул штурвал, но было поздно. Самолет ни на градус не отклонился.
-- Кажется, капут... -- предположил Матлин.
-- Да, -- подтвердил Суф, -- теперь точно капут.