Самым оскорбительным ругательством профессорского лексикона служила одна на первый взгляд безобидная фраза: "Это не мой студент". Она приводила в ужас всякого мало-мальски увлеченного наукой, независимо от провинностей и заслуг. Конечно, бранный лексикон Эфа был гораздо богаче, но самые черные слова, сказанные под горячую руку, не вызывали столько отчаяния. Именно эта фраза означала конец эфолога-аналитика, конец иллюзий по поводу трудоустройства, а самое ужасное заключалось в том, что рано или поздно ее удостаивался каждый приближенный. И несмотря на то, что студенты-эфологи время от времени все-таки делали карьеру, их бытие вблизи профессора не переставало быть минным полем.
Известно ли об этом Мидиану, Эф не знал. Даже не догадывался, способны ли такие манеры задеть честолюбие молодого астронома и не опасно ли портить отношения, когда корабль вошел в скоростной режим? Но фраза, произнесенная Мидианом как-то необдуманно случайно, не к месту и не по теме, заставила Эфа похоронить коварные намерения , наполнила душу трепетной тоской и нежностью к человеку, которого несколько дней назад для него не существовало.
-- Мне кажется, что там моя родина, -- сказал Мидиан, пролистывая архив прежних альбианских экспедиций. -- Не могу отделаться от ощущения, что был там...
Профессор подавил ком в горле. Этот юноша, сам того не понимая, высказал его мысль его словами. Так легко и понятно, как мог себе позволить только легкомысленный болтун.
-- Я собрал все, что было в инфосетях, но не понял, каким способом проводились исследования? С орбиты ли, с грунта или с ближнего сканера? Резюме одно и то же - планета мертва.
-- Эти экспедиции, -- спросил Эф, -- собирались специально на Альбу?
-- Тоже непонятно. Похоже, они изучали Миграторий, собирали сведения для каталогов. Этим записям по меньшей мере пятьдесят тысяч лет. Трудно делать однозначные выводы.
-- Ну и что ж? Пока планета, как вы выразились, находилась в циклическом провале, технологии не сильно двинулись вперед.
-- Изменилась планета, -- заметил Мидиан.
-- Это спорно.
-- Вы так ни слова и не сказали о записях ментасферного фона.
Профессор неловко поежился в кресле.
-- Молодой человек, я могу назвать вам тысячу способов получить аналогичные помехи в абсолютно стерильном пространстве.
-- Тогда объясните мне цель вашего участия в экспедиции.
-- Уберечь вас от ошибок.
Панели замерли под рукой навигатора. Черные глаза Эфа сияли в полумраке сосредоточенно и неподвижно.
-- Я намерен доказать, что именно Альба есть родина протоцивилизации, -- произнес Мидиан.
-- Вздор!
-- Значит, там зарождается новая, неизвестная ранее форма жизни.
-- Вздор!
-- Я не процитирую вас, профессор, если скажу, что термин "вздор" не имеет научного смысла?
-- Чистейший вздор! В вашем возрасте, Мидиан, я слышал этот термин от своих оппонентов чаще, чем успевал делать вдох. Прежде чем меня, наконец, выслушали до конца, я вынес столько пинков и оплеух, что имею право поделиться опытом. А главное, предостеречь вас.
-- Значит, дело во мне?
-- Дело в том, дорогой Мидиан, -- вздохнул профессор, -- что мне не верят до сих пор. И вы... не поверите, если я начну рассказывать все, что думаю о записи, прослушанной мною в заповеднике. Такова судьба.
Описание суровой жизненной кармы профессора обычно предваряло все его учебники, и юные эфологи зачитывались им до рыданий. Мидиан уже собрался уклониться от почетной миссии утешать "светило" науки, но "светило" сам обрубил паузу:
-- Будьте любезны, объясните мне смысл циклических провалов так, как это понимают астрономы.
-- Мало изученное явление. Деформация пространства, -- ответил Мидиан. - Нечто похожее физики моделируют в микрокосмосе, но естественные причины пока не ясны.
-- Планетарная система исчезла целиком?
-- Только Альба. Этот провал был линейным. Линейные деформации обычно прошивают галактику насквозь, каждый раз под новым углом, но всегда задевают планету. В Миграториях случаются и плоскостные деформации, параболические, сфероидные... Почему вас это интересует?
-- Возможно, стоило бы осмыслить это явление более детально, прежде чем заявлять о новых формах жизни.
-- Когда мне понадобится астрофизик, -- невозмутимо заявил Мидиан, -- я найду его тот час же.
Он явно не был студентом Эфа. Профессор вынужден был смириться с этим еще на Пампироне. Кроме того, он даже не пытался таковым казаться. Бортовой хронометр отсчитывал вторые сутки полета. Со скоростным коэффициентом почти неделя отделяла экспедицию от стартового технопарка. Ничего удивительного в том, что они наконец-то выявили принципиальную несовместимость научного подхода. Удивительно, что этого не случилось раньше. Совершенно невероятно, что корабль все-таки идет к Миграторию и не собирается менять курс. С чувством глубокой тревоги Эф принял снотворное и отключился прямо в кресле навигаторского отсека.

"Вселенная разумна и безмерна. Она подобна самой себе и неповторима в разнообразии форм. Я хочу, чтоб вы усвоили одну непреложную истину прогрессирующего мировоззрения: истины нет. Есть заблуждения, похожие на истину. Как только вы в своих поисках достигаете этой иллюзорной вершины -- знайте, вверх дороги больше не будет, ибо вершина есть тупик. На этой вводной лекции я предложу вам несколько принципиально новых моделей развития познания, в которых каждый из вас сможет стать первопроходцем", -- так начинался обзорный курс эфологии для новичков, растиражированный и адаптированный до такого уровня, что постигать основы науки мог даже ребенок. Мидиан просматривал его не в первый раз. Теперь, как никогда, ему надо было поверить, что глубина этой философии будет постигнута избранными счастливцами будущих поколений. Теперь, когда ее автор спал как мертвец в соседнем кресле. Обзорная панорама приближала Галактический Пояс, а оранжевая планета на архивном экране тускнела, сливаясь с фоном.
Профессор предпочитал спать без сновидений. Сновидения утомляли его, путали мысли, бередили чувства и не позволяли уйти от проблем. Снотворные препараты, входящие в комплект спальников, действовали на него как десять часов семинарской работы в бесконечных ответах на вопросы. Он доверялся лишь лекарству, приготовленному специально для него. Одна доза позволяла молниеносно отчалить от суетного мира. Без таблеток он жить не мог, как без опоры под ногами, как без защитного костюма на грунте дикой планеты. Регулярно, по несколько раз в сутки, он погружался в небытие, и, пока препарат не отрабатывал положенный срок, никакая сила не могла вернуть профессора в чувство.
-- Хотите, я вынесу его в бытовой отсек? -- предложил Бахаут.
Мидиан улыбнулся.
-- Он не телепатирует во сне?
-- О! Можете не опасаться, -- заверил биолог, -- стопроцентный труп. В таком состоянии нормальный человек через сутки завоняет.
-- Тогда и будет иметь смысл убрать его отсюда.
-- Ему бы понравилось видеть свои лекции в вашей библиотеке. Правда, он никогда не признается в этом, если заподозрит, что вы намерены ему польстить. Между прочим, этот курс в свое время получил лицензию Ученого совета и позволил профессору навесить свою аудиторию на башню пампиронской альма-матер.
-- Присаживайтесь, Бахаут.
Биолог устроился напротив архивного монитора и отпихнул к центру зала кресло с "покойником".
-- Я в экспедиции из-за него. Поймите меня правильно. Никто лучше меня не контролирует сего ученого маразматика. Мы должны быть откровенны друг с другом. Как вы считаете, отчего он, бросив все, понесся за вами очертя голову?
-- Полагаю, это одна из немногих возможностей применить на практике его науку?
-- Вот и вы попались на эту наживку, мой драгоценный. Поверьте, эфология не нуждается в практике. Она боится практики как никакая другая наука.
-- А вы как думаете? -- застав Бахаута врасплох, Мидиан развернулся к рабочим панелям и сделал вид, что тайные замыслы двух ученых интересуют его не более чем динамика магнитной оболочки контура.
-- Он явился ко мне после встречи с вами, -- ответил биолог, преодолев неловкую паузу. -- Я обещал, что буду с ним до конца. У меня серьезные основания опасаться за его рассудок, но также и за вас, Мидиан. Хоть мы едва знакомы, но я доверяю людям вашего склада.
Может быть, молодому человеку стоило покраснеть, но в сумерках отсека порыв благородного смущения едва ли был бы заметен. Тем более что навигационные панели то и дело давали красные блики на лица собеседников.
-- Я не большой знаток ранних цивилизаций, -- признался биолог, -- давайте рассуждать проще: вы считаете, что промежуток между циклическими провалами достаточно велик, чтобы цивилизация успела сформироваться?
-- От семисот до тридцати тысяч лет, -- ответил Мидиан.
-- Это ничтожный срок.
-- Поэтому я предположил, что альбианская цивилизация не несет биологической формы.
-- А что говорит ваша наука по поводу местонахождения "провалившихся" планет? Они ведь возникают снова. Значит, полной аннигиляции не происходит?
-- Я хотел вас спросить о другом... -- Мидиан запнулся, словно вдруг передумал, но затем решительно придвинулся к пульту архивного монитора. -- Обратите внимание, -- он вызвал схему Альбианской планетарной системы и указал на точку, в которую превратился оранжевый шар, -- положение планеты в системе неестественно. Это похоже на учебную модель. Студентов учат "сдвигать" планеты и наблюдать, как деформируется система. Планеты в галактиках Мигратория не могут быть сдвинуты таким образом. Альба должна вращаться вот так. -- Он обозначил красным эллипсом естественную орбиту Альбы и включил приближение объекта. -- Хотите видеть , как должна была бы выглядеть первобытная планета?
Биолог приблизился к панораме. Макушка серого шара выплыла из туманной плесени облаков. Голые скалы потянулись вниз, словно машина Мидиана летела над их острыми вершинами.
-- Атмосфера возможна только в самых низких впадинах, -- комментировал Мидиан, -- перепады температур непригодны для жизни. На этих камнях не то что цивилизация, плесень не выживет. Во всей Галактике я не обнаружил ни одной пригодной для жизни планетарной системы. И вдруг планета резко меняет орбиту, производит цивилизацию, уходит в провал и возвращается обратно биостерильной. После этого вы удивляетесь, почему профессора заинтересовал мой проект?
Собеседники полюбовались на спящего Эфа, который за время разговора не издал ни шороха, ни звука, только побледнел и осунулся.
-- Могу поспорить... -- предложил Бахаут. -- Вы астроном, друг мой, а нам, скромным труженикам оранжерей, приходилось выращивать белковые структуры в условиях гораздо более безнадежных.
-- Но речь идет не о вас, биологах с университетскими возможностями. Вы можете доказать теорию возникновения жизни из небелковых субстанций в своих оранжереях. Я же ищу условия, астрономическую координату, где она могла бы возникнуть сама собой.
-- У вас с профессором уже была дискуссия на тему "происхождение жизни"? -- подозрительно спросил Бахаут.
-- Пока нет.
-- И не вздумайте. Если он с вашей помощью решит для себя эту проблему, вы станете виновником его самоубийства. Биологи ему доказывали, физики его убеждали, математики и химики ему клялись -- все нипочем. Его эфология стоит на том, что гуманитарное естествознание бездоказательно. Дело в том... простите, что сразу не рассказал об этом, -- Бахаут сделал паузу, словно его откровение могло стать последней решающей причиной, способной развернуть корабль. -- У нас уже был похожая экспедиция. Вам что-нибудь известно об эксперименте на Васурии?
-- Нет, -- соврал Мидиан.
-- Конечно, от нее не осталось даже исторических хроник.
Мидиан соврал сознательно, без малейшего угрызения совести. Эксперимент на Васурии значился черной строкой в досье обоих ученых. В ночь перед отбытием с Пампирона он перерыл всю сеть, он взломал замки самых секретных архивов и знал об этом феерическом провале больше, чем положено для первого знакомства с двумя его основными виновниками.
Собственно, Бахаут был виновен лишь в том, что вовлек в экспедицию Эфа. Васурия была идеально пригодной для жизни планетой, но ее удаленность от коммуникаций сделала освоение нерентабельным. И Ученый совет выбрал планету для эксперимента по искусственной стимуляции разумных биологических форм. Эф выступил исследователем природы тонких ментальных полей и, вроде бы никому не мешая, занял свою профессиональную нишу. Но не тут-то было. Благодаря его скромному усердию, труды многих поколений ученых обернулись сплошной профанацией. Эф сумел доказать, что процесс первых зачаточных формирований ментальных оболочек имеет четко выраженную обратную связь: не будь в природе системы пампиронских исследователей, не маячь на орбите Васурии их платформ-биолабораторий, не желай Ученый совет во что бы то ни стало вырастить здесь первозданную цивилизацию, ни о каком формировании ментасферы и речи бы идти не могло.
Никто, кроме Эфа, не занимался в те времена полярной природой столь дотошно. Но интеллектуалы Ученого совета, приняв аргументы эфолога, столь же убедительно доказали, что эта самая обратная связь, со всеми пагубными последствиями для эксперимента, есть настоящая провокация со стороны честолюбивого и амбициозного псевдоученого, апологета псевдонауки.
Излагая пикантные подробности тех давних событий, биолог умолчал о главном. Была ли провокация? "Прочее естествознание также бездоказательно, -- повторял он всякий раз, вплотную приближаясь к развязке, -- к моему сожалению... глубокому сожалению..."
-- Друг мой, -- неожиданно раздался голос профессора, и Бахаут умолк на полуслове, -- разносить грязные сплетни вокруг моей хрупкой репутации... Ах, как это на тебя похоже!
-- И тогда он произнес памятную фразу, -- продолжил Бахаут, -- единственный аргумент, на который у Ученого совета не нашлось возражений. Он сказал: "Все мы, существа, наделенные разумом, вышли из легенды и уйдем, когда летописец закончит последнюю хронику. Вы уверены, господа, что хотите увидеть его лицо?"