Мужество и твердость духа никогда не являлись характерными чертами Саима. Да он и не стремился сравниться отвагой со славными потомками Вариадов. Он был горд уже тем, что, петляя по душным катакомбам, ни разу не закатил истерики проводнику, ведшему его на верную гибель. Но в темноте подземелий его героизм все равно оценить было некому, а на слово ему, сказочнику, не поверил бы и сам Бароль. В свою гибель, по совести сказать, Саим и сам верил с трудом. Слишком долго и счастливо он жил, чтобы вот так, в одночасье и безропотно, принять это нелепое недоразумение, о котором предупреждали мудрецы, уходящие в мир иной. Но Саим-то знал точно, что такая далекая и чуждая вещь, как смерть, его никоим образом коснуться не может. То ли от избытка эмоций, то ли от нехватки кислорода он упал-таки в обморок, но очнулся и еще больше уверовал в свое бессмертие. Чтобы поддержать в себе эту веру, он стал тихонько распевать монастырские песенки:

Ледяной пещерой веет от его мощей, Нет ужаснее Кощея, Нет его тощей...

Впрочем, слова он десять раз перепутал, мелодию переврал, но образ пещерного злодея с каждым куплетом все ярче вырисовывался на фоне поблекших сюжетов детства: мерзкий бессмертный старикашка раз в сто лет от праздной скуки крал первую красавицу королевства и. . . то ли выпивал ее кровь, то ли принуждал к сожительству. То и другое в случае с Саимом было маловероятно. Его истощенный организм не имел питательной ценности, впрочем, как и сожительство с едва живым от усталости путешественником имело смысл разве только для некрофила. "Две аномалии, -- рассудил Саим, -- на один тощий скелет -- это чересчур..." -- и погнал прочь непристойные мысли.

Ледяные ветры веют от его хрящей, Нет костлявей и тощее, Чем дрянной Кощей.

Мифологические домыслы приписывали этому персонажу прямое родство с Ингуром. Будто бы Кощей превзошел в злодействе всякую альбианскую тварь, но для божественных злодеяний ростом не вышел. Ингур не допустил его к пантеону и спрятал от всех богов туда, где пауки да змеи прислуживают ему столько лет, сколько раз Альба обошла вокруг небесного светила. Однако жирный паук, упав на плечо Саима, подозрительно проворно ретировался и был похож скорее на случайного попутчика, чем на прислугу. Откуда он выскочил и куда побежал -- понять было трудно. Позади была темнота, под ногами была темнота, над головой тоже была темнота, лишь одна путеводная лысина ужасающего старца освещала Саиму путь в неизвестность, пока он не почувствовал, что теряет равновесие, и не стукнулся виском о каменный пол.

Тесная каморка, в которой очнулся Саим, порадовала его уже тем, что он сидел в деревянном кресле, а не раскачивался вверх ногами под сводом потолка. С потолка свисал засаленный фонарик, пахло огненной водой, и энергичный паучок укреплял своими кружевными изделиями шнур, за который фонарик крепился к потолочному камню. Внизу лязгнуло железо засова, и полированная лысина стала медленно подниматься из дыры в полу. Фонарь качнулся от сквозняка. Только тогда Саим обратил внимание на деревянный стол, скамейку с плетеным матрасом да несколько прожженных свечей, влипших в доски. Этот натюрморт успокоил его -- пещера царственного злодея обязана была утопать в роскоши, а в этой каморке не поселился бы даже староприканский отшельник.
Дед поставил на стол склянку с водой, выловил из нее гусеницу и предложил пленнику утолить жажду. Саим с большей охотой съел бы насекомое, поскольку его давно мутило от голода; он бы много чего съел теперь, включая костлявого старца, но, пропихнув в себя глоток холодной воды, в мгновение потерял аппетит от судороги в желудке.
-- Тебе ведь, правда, не нужна моя смерть? Ты ведь не станешь убивать меня из-за разваленной скалы?
Его собеседник устроился на плетеном матрасе, накинул на плечи грубый балахон из валяной верблюжьей шерсти и поджал под себя ноги. Этот жест Саим расценил как шанс высказаться... вывалить на грязный стол все секреты своей благородной миссии, даже те, которые следовало бы держать за зубами. Но, может быть, покопавшись в свалке хлама его бесплодных надежд и жидких впечатлений, это высохшее существо найдет в своих зловредных намерениях хоть капельку сострадания?
-- Если хочешь знать, я пришел за библиотекой. Слыхал о такой? Сам видишь, океан лезет на гору. Равнина под водой. Южнее Косогорья дожди не прекращаются. Слышал когда-нибудь о Фарианских землях?
Старик молчал, словно вопросы его не касались. Отсутствующий взгляд блуждал по углам, затянутым паутиной. По совести сказать, Саим не был уверен, что старец слышит его призывные речи, и ощущение отсутствия, характерное больше для призрака, чем для живой твари, снова заставило его поежиться.
-- Ну, прости. Хочешь, я соберу твою гору обратно. Каждый камень на место поставлю. Поверь мне, если б я был виноват... Мой проводник вбил себе в голову, что это ураган. С ним раздвоение личности происходит от страха. Но я -- нормальный фарианин.
-- Перестань, -- махнул рукой старик, -- я вижу, что ты не убийца.
-- Тогда отпусти.
Но папалонский обитатель снова вошел в паузу глухоты и перестал различать Саима на каменном фоне стенки. Самое время было падать на колени и молить о пощаде, но ноги Саима оказались привязанными к толстым опорам кресла той же самой веревкой, что безуспешно пытался разорвать Аладон. Он понял, что оказался в тюрьме, что мрачные сказки, не сказанные до конца, досказываются сами; что ничего хорошего в этой жизни с ним уже не произойдет, а следующую ему прожить будет негде. Он попытался встать вместе с креслом, но опоры оказались вбитыми в каменную плиту.
-- Было время, мальчик, по этой дороге бегали караваны дураков. Мудрые дураки спасались от жизни, глупые -- от смерти. А ты всего лишь пришел искать приключений, и надо же... как тебе повезло.
-- Ты о чем? -- удивился Саим.
-- Я буду твоим приключением.
-- Постой, дед...
Старик сердито потряс пушком на подбородке.
-- Не спорь. Не то теперь время. Караваны ушли. Хватай удачу голыми руками -- я сделаю то же самое.
-- Что ты со мной сделаешь? -- опешил Саим. "Съест, -- ответил внутренний голос, -- конечно же, съест. Ты же не прекрасная монастырянка, чтоб услаждать иссохшие мощи папалонских отшельников".
-- Я подарю тебе страсть, которая в Фарианских землях не продается за все сокровища мира...
"Уж лучше б съел, -- решил внутренний голос Саима, -- случается, и в Фарианских землях безумные старики теряют над собой контроль от слепоты и безделья." -- Но этот субъект, со всех сторон подозрительный, не вызвал в нем ни жалости, ни страха. Разве что одно страстное желание -- поскорее проснуться.
-- Я сделаю из тебя убийцу.
Впервые взгляд старика встретился со взглядом Саима; впервые в его глазах отразилось что-то... кроме пустоты папалонских камней. Это что-то еще не было обликом живого фарианина, но, по крайней мере, шевелилось, дергалось и отчаянно боролось с глупыми идеями, кишащими в больной голове: "Как бы там ни было, -- говорил внутренний голос Саима, -- а шанс проснуться есть всегда, даже в могиле".
-- Скажи, кого нужно убить, и мы покончим с этим.
Старик поднялся со скрипучего матраса.
-- Как тебя зовут, мальчик?
-- Саим. Скажи, старик, мы можем поговорить с тобой? Что у тебя на уме? Могу я кое о чем спросить?
-- Саим. Хорошо, Саим. Я отвечу на твои вопросы. Отвечу, если захочешь.

Оставшись со своими вопросами наедине, Саим не знал, что и думать. Недобитый ингурейский вояка, которого он по недомыслию принял за анголейца? Это был конец! Слишком ровной была дорога Папалонии, слишком гладкой. На такой дороге сто раз оглянись, но если сделал первый шаг -- то иди до конца и не возвращайся. Почему Аладон меня не видел? Почему меня не видела Янца? Я ли это? Почему каждый день страшнее предыдущего? Когда-нибудь это должно прекратиться? Неужели может быть еще хуже? Ровная дорога добром не кончится -- глупая сказка, старая как мир: "Оглянись, -- сказал Кощей молодому воину, -- и ступай туда, где три пустынных равнины, три высоких горы, три глубоких океана. Пройдешь до конца -- и увидишь камень, на нем написано имя... Но ни за что, никогда не сворачивай на ровную дорогу"...
Саим выпрямился, и струйки холодного пота потекли по вискам. Он представил себе старую карту, три равнины: староприканская, та, что лежит от Косогорья до Мертвых гор, и та, что к югу от Папалонии, три океана, омывающие северные берега Анголеи, -- его дорога вела на Каменный материк, но гладкая колея ввела в искушение и помутила рассудок. Он снова попытался вырвать ноги из веревок, расковырять тугие узлы, расшатать скрипучее кресло, но вывихнул палец и повалился на широкие подлокотники. "О боги, -- прошептал его внутренний голос, -- спасите, нет моих сил". Он боялся заснуть и увидеть во сне Янцу и Аладона. Очнуться от этого сна здесь -- было хуже смерти. Но ему приснились мохнатые пауки, которых повар складывал в кипящий котел, приговаривая свои поварские заклинания. Он хотел кинуться повару на шею и разрыдаться; он хотел пробежаться по лестнице выруба, упасть на перила веранды и умереть от счастья ; он молился богам, чтобы они продлили чудесный сон, а сам, вынимая пауков из кипящего котла, складывал из них Папалонскую гору. Словно приносил в жертву своей потерянной душе, пока мучительное сновидение не оставило его в покое.
Гадкий старикашка снова сидел напротив, на плетеном матрасе, опершись локтями на поверхность стола, и таращился на него выцветшими глазами, которые в свете коптилки показались Саиму бесцветными. Но его пронзительный и откровенно бесцеремонный взгляд все же удивительно напоминал ему взгляд Бароля.
-- Как вы похожи! -- воскликнул Саим. Старик постучал костяшкой пальца по столу.
-- Ты разговаривал во сне с богами? О чем?
-- Так, о ерунде...
-- Забудь о них.
-- Скажи мне, дед, кого я должен убить, и ни о чем не волнуйся. Скажи, что это правосудие, а не расправа, чтоб я не задавал лишних вопросов.
Взгляд старика вмиг стал гневным и острым, как удар кинжала.
-- Как ты похож на Бароля, -- восхитился Саим, -- на моего брата...
-- Не всегда есть разница между правосудием и расправой.
-- Если ты хочешь кого-то наказать, имей в виду, есть способ получше. Уж я точно знаю. Скоро планета будет затоплена вся, вместе с этой берлогой, вместе с твоими черными помыслами. Если мы не будем вредить друг другу, а вместе подумаем, как спастись, -- у нас будет шанс.
Дед оскалился.
-- Шанс... -- повторил он. -- Как зовут тебя, мальчик?
-- Началось... Саим! Я говорил миллион раз.
-- Какое отчаяние заставило тебя идти в Анголею? Неужто твоя жизнь так дорого стоит?
-- Еще как. Может, я откуплюсь, дед? У меня есть одна вещица... -- Саим вытащил шарик компаса и протянул старику. -- Знаешь, что это?
-- Гравитаскоп, -- равнодушно ответил дед, даже не взглянув на размытое облачко стрелки, -- наверно, мальчик, ты украл его с погибшего фрегата, если, конечно, он не достался тебе по наследству.
-- Хочешь взять?
-- Наверно, твои предки были мореходами?
-- Богомолами. Но я тебе его подарю, если объяснишь, что это.
Старик покосился на прибор, но в руки не взял.
-- Тебе лучше не знать...
-- Ты ведь обещал отвечать на вопросы. Держи слово.
-- Умри невеждой. Когда знаешь все -- смерть не поможет.
-- Ты анголейский ученый, дед? Кто ты?
Старик задумался.
-- Сам обещал. Так и сказал: спрашивай, если хочешь. Так что играй честно. Либо отвечай, либо развяжи мне ноги.
В ответ раздался хлопок по столу, от которого у Саима зазвенело в ушах.
-- Надеешься, что боги вызволят тебя отсюда? -- рассердился дед.
Саим тоже хлопнул по столу, но такого резкого звука не получил, а лишь набил синяк на всю ладонь.
-- Кроме богов, мне теперь никто не поможет.
-- Как тебя зовут, мальчик?
-- Издеваешься? Последний раз повторяю. Я фарианин, родом из Старой Прики. Слыхал о землях Андроля Великого, сына Баролетты, в которых правит его внук? Я брат его. Это он послал меня в Анголею. Сказал, что много лет назад здесь была великая цивилизация, равных которой не было на свете. Через год-другой наши земли будут затоплены. Боги отвернулись от нас и не позволили оставить потомков. Но если когда-нибудь здесь поселятся новые твари -- они должны знать... Дед, у фарианской цивилизации нет ни прошлого, ни будущего. Бароль, отправляя меня сюда, сказал: "Если мы хотим что-то оставить, сохранить и спасти -- это что-то надо искать здесь". Будь проклят тот день, когда я ему поверил. Меня зовут Саим. Теперь, надеюсь, ты запомнил мое имя ?
Глаза старика вылезли из орбит и прослезились, но ни единая мышца на лице не дрогнула, будто на нем вовсе не было мышц -- сплошная кожа, натянутая на кости.
-- Баролетта, девочка моя... -- бормотал он. -- Как ты произнес ее имя? Баролетта... -- он уронил свой череп на ладони и испустил вздох, похожий на жгучее желание разрыдаться. -- Моя маленькая принцесса... Когда вы все уберетесь отсюда? Навсегда! Когда вы оставите меня в покое! Чтоб я не видел ваши отвратительные рожи! -- Но, взяв себя в руки, старик поднялся, еще раз треснул ладонью по столу и решительно направился прочь, оставив своего собеседника в недоумении.

-- Этого не может быть, -- рассуждал Саим, обращаясь к пауку, забившемуся в складки паутины, -- либо этому сухарю тысячи лет, либо один из нас спятил. -- Впрочем, от этого его участь яснее не стала. -- Что же это происходит? Древнее кровожадное пещерное создание много веков не видело живого лица и теперь хочет сделать из меня убийцу? - Его вдруг снова потянуло в сон; ему стало вдруг жалко Янцу и Аладона и так захотелось увидеть их снова, что он расплакался. Еще захотелось свернуть шею Баролю, которого только что назвал братом, разбить вдребезги гравитаскоп, так и не узнав, что означает это незнакомое слово, и, пожалуй, придушить старика, будь он хоть само воплощение бессмертия, -- только б дотянуться до его шеи...
Не успел Саим забыться в печали, как сильная боль в плече заставила его вернуться в паучью каморку.
-- Проснись же, мальчик, -- теребил его дед, впившись в мышцу костлявыми пальцами. Дед подтащил к его креслу скамейку с матрасом и устроился рядом, так близко, что можно было не только придушить, но и укусить его за какой-нибудь особо выдающийся хрящ, на нос, например. -- Произнеси еще раз ее имя. Как ты сказал? Баролетта... Повтори.
У Саима от удивления отнялся язык.
-- Послушай меня, мальчик, это плохая планета. Боги, выбирая ее, не думали о тех, кому предстоит здесь жить. Они подчинились чувству, но не разуму. Не стоит сохранять о ней память. Не думай, что боги отвернулись... Они любят вас, страдают вместе с вами, но бессильны, ты уж поверь. -- Старик бережно погладил плечо Саима. -- Я знаю, о чем говорю. Жизнь -- это тюрьма. Она оставляет тяжелую память. Не стоит перекладывать ее на плечи потомков. Ты вернешься домой и расскажешь всем, что не было никаких анголейцев. Эта сказка, которую я сочинил для одной милой девочки, никто не смеет пересказывать ее. Если спросят -- ответь, что вся Анголея -- это я, покинутый старец, и моя принцесса, Баролетта. Объясни всем, что любовь безумствующего отшельника стоит всего величия того надутого мира, которому вы поклоняетесь в своем невежестве. Расскажи всем, что я прожил миллионы лет, видел так много всего, что твоей жизни не хватит, чтоб выслушать мою исповедь. Расскажи, что моя маленькая принцесса - - самое прекрасное, что было в этой жизни. После нее уже ничего... -- Старик опустил голову и тяжело вздохнул.
-- Помоги ее правнуку, дед, -- воспользовался паузой Саим. -- Я прошу не потому, что это твой правнук; даже не потому, что он до смерти похож на тебя во всем. Ради покоя Баролетты, помоги...
Старик закрыл глаза ладонью и не произнес более ни слова, только нервно тряс головой, и крупные прозрачные капли, стекая с подбородка, вязли в его жидкой седой бороде.