Круглый поварской котел возвышался на треноге посреди обеденного стола, постанывал и поскрипывал, словно под крышкой томились все ночные привидения Босианского леса. Янца от испуга потеряла аппетит.
-- Вы как дикари, -- поморщилась она, -- все вместе из одного котла. Может, и в отхожее место толпой ходите? -- Присутствующие вели себя сдержано, если не сказать сосредоточенно, будто читали молитвы перед пустыми тарелками. Бароль перемешал еду в котле и подал повару первую порцию. -- Это же неприлично.
-- Жить хочешь, -- ответил Саим, -- привыкнешь.
Обитатели выруба замерли в ожидании, пока повар набьет свою утробу. Саим же, закрыв глаза от нетерпения, тихонько завыл старинную монастырскую песенку, в которой черная грозовая туча, похожая на пороховую бочку, гонится за главными лирическими героями, обтирая брюхом острые скалы...
-- Какая мерзость, -- скривилась Янца, -- усаживаясь между Саимом и Баролем, -- еда -- это интимное дело каждого альбианина.
Саим прервал песню на середине куплета.
-- Наверно, брат тебя пас вместе с верблюдами? Учти, на этих камнях трава не растет. Было одно дерево, и то Бароль срубил.
Повар поперхнулся, и аппетит Янцы испортился окончательно. Небо тем временем посветлело и дождь, зарядивший на сутки, прекратил барабанить по козырьку веранды. В столовой воцарилась светлая тишина, изредка нарушаемая чавканьем повара; такая чистая и непривычная, что начинала действовать на нервы.
-- Кажется, боги оставили нас в покое, -- предположил старый Махол.
-- Надолго ли... -- вздохнул Олли и нервно забарабанил пальцами по деревяшке стола, подражая дождевым каплям. -- Верблюжьи тамаципы... верблюжьи тамаципы, -- повторял он, -- ингурейцы, что ли? Что им делать в Старой Прике?
-- Видения, -- ответил Фальк, -- может, самутийцы вернулись Прику жечь? Может, задумали принести ее в жертву, чтобы океан отступил от архипелага?
Олли перестал барабанить пальцами, и тишина вернулась...
-- Не думаю, -- сказал он, -- у них ни одной намоленной прики. Они должны Логана почитать выше богов, если, конечно, сами не конченые дураки. Боюсь, архипелага у них скоро не будет.
-- Я сам видел, -- настаивал Фальк, -- как самутийцы сжигают дотла корабли под проливным дождем, но чтобы запустить железяку с такой мощной траекторией?..
-- Не иначе как дядька Логан договорился с богами, -- сказал Саим, -- кроме него, некому. Я тебе говорил, -- обернулся он к Баролю, -- надо его принять. От одного богомола вреда не будет. -- Но Бароля занимала другая тема.
-- Я все думаю, кого мне напоминает эта девчонка? Уж не самутийских ли она кровей? -- Янца опустила глаза в пустую тарелку. -- Имя-то самутийское. Сегодня же запру ее в молельне, пусть просит своего покровителя, чтобы перестал заливать нас.
После этих слов присутствующие залились хохотом, все, кроме Янцы, и задумчивого смуглого юноши с внешностью босианина, который сидел напротив нее. Даже старикашка Махол разинул беззубую пасть и несколько раз кашлянул, чтобы поддержать компанию. Янца поджала губы, не отводя взгляд от тарелки.
-- Я анголейка, -- сказала она сердито. -- Хохот прекратился. Рыжий математик снова забарабанил пальцами по столу. -- В наших краях за анголейское имя руки отрубали, и грамотным и недоучкам. А руки погонщика дорого стоят. -- Она обвела взглядом присутствующих и едва удержалась, чтобы не расплакаться. "Сборище скота! -- сказал ее красноречивый взгляд. -- Вы были для меня больше чем боги, а стали меньше чем свиньи. В одном верблюде больше разума, чем в ваших дремучих головах!"
-- Кстати, о верблюдах, -- вспомнил Бароль, и у Янцы екнуло сердце. Брат рассказывал ей всякие чудеса о вельможах династии Андроля Великого. Об их способности угадывать мысли, о пророческих снах, необыкновенной силе и будто бы особом отношении с богами, которые в самые страшные минуты гнева с фарианской знатью предпочитали не связываться. -- Завтра спустишь в долину наших ореховых гостей. Заодно посмотрим... Сможешь поставить в упряжку молодняк -- разрешу водить караван.
-- Я поставлю в упряжку любого верблюда, даже дикого.
Новый взрыв хохота оборвал ее на полуслове. На сей раз не смеялся лишь повар и то потому, что закладывал в рот очередную ложку похлебки.
-- Анголейка на диком верблюде, -- пропищал Олли, вытирая слезы, -- воистину такое зрелище способно остановить потоп.
-- Может, она прилетела с неба?.. -- произнес смуглый юноша и его лицо озарила загадочная улыбка.
-- Брось, Гарф! -- возразил Олли. -- С каких это пор самутийцы падают с неба?
-- Нет, -- сказал юноша, -- железная пуля. Если в долине нет умельцев, она могла прилететь только с неба.
Тишина снова заполнила пространство едальни. Первые капли нового дождя едва-едва пробивались сквозь светлый туман, и разговор медленно перетек от самутийских достоинств к провинностям невидимых небесных хулиганов. Ярость в душе Янцы обретала колоссальную силу. Она чувствовала, что сходит с ума и сейчас непременно натворит неприятностей, если, конечно, Бароль, опередив подлый замысел, не убьет ее взглядом. Брат предупреждал: портить настроение фарианам -- последнее дело. Но и терять достоинство ни в коем случае нельзя, ибо это единственная сила, способная удержать погонщика между двух горбов, не дать опуститься до похлебки из верблюжьего корыта.
Чтобы не расплакаться, Янца сжала кулаки и стиснула зубы так, что кровь в висках остановилась, а в затылке раздался звон, переходящий в пронзительный свист. Он становился громче, ближе, и только Янца успела упасть лицом в пустую тарелку, как толстый снаряд, пробив жалюзи окна, с грохотом долбанул стену, срикошетил в свод потолка и, подняв клубы каменистой пыли, угодил прямо в котел, где и затих, издав зловещее шипение.
-- Говоришь, с неба? -- хмыкнул Бароль. -- С неба -- да в потолок? -- он извлек половником пулю вместе с овощами и каменной крошкой, выложил ее на стол и поднял свою тарелку. -- Что ж, хвала богам, что не по голове.
-- Хвала богам... -- неуверенно повторили собравшиеся и потянулись к котлу.

Походный дождевик с капюшоном Янце оказался длиннее на голень и так широк, что под ним свободно могли разместиться оба ореховых лекаря, но Бароль оставил их в погребе на соломе.
-- Без Логана не возвращайся, -- строго-настрого наказал он Саиму, устроившемуся на заднем седле. -- Передай, дескать, Бароль раскаивается... за прошлое. Скажи, что ничего такого больше не повторится.
Когда Гах-верблюжатник попытался подсадить Янцу в седло -- отнюдь не из традиции дамских почестей, а только в силу профессиональной привычки, -- она оскорбилась, словно ей предложили непристойное, растолкала провожающих и взлетела на трехметрового дромадера так лихо, что животное от неожиданности присело и сплясало на месте, перепрыгивая с задних лап на передние, будто утрамбовывая на себе сыпучий груз. Саим чудом удержался за ремень подпруги. Янца же, ни на секунду не вынув рук из-под плаща, не притронувшись к хлысту и поводьям, уперлась башмаками в мохнатые бока, и верблюд рванул к воротам со всех копыт, унося на себе замотанные в плащ безумные глаза Саима.
-- Эй-эй-эй-эй! Поосторожнее! -- успел крикнуть Гах. -- Этот, чего доброго, сбросить может!
Но резвый дромадер уже слетел с площади и грохотал копытами вниз по склону, опережая собственное дыхание.
-- Если она не притормозит у Прики, -- заметил Фальк, -- Логан будет иметь на ужин огромную мясную лепешку и не скоро пожалует на твои харчи.
Бароль только и смог что цокнуть языком.
-- Сколько живу, а такого еще не было...
-- Такого! -- подтвердил Гах. -- Чтобы зверюга из стойла под дождь, да с такой прытью!.. Боги! Женщин надо держать в монастыре на привязи. Если они разбегутся -- конца света не миновать.

Поднявшись к себе на веранду, Бароль надолго застыл у подзорной трубы. Верблюд скрылся в сгустках тумана; новая грозовая туча уже испускала в долину шлейфы дождя, да ветер свистел по открытым галереям выруба...