Клис не сопротивлялся, когда Бароль, ничего не объяснив, повел его среди ночи вниз по склону. Однако сообразил, что остался один на один со своим конвоиром, и предпочел держаться от него на полной длине поводка. Он знал, что Бароль в дурном настроении, чувствовал нервные движения руки, шелест мокрого плаща и шел строго по пятам, пока не понял, что путь лежит отнюдь не к песчаной ложбине, что рисования сегодня не будет, что будет нечто новое, неизведанное и не обязательно приятное.
-- Что? -- спросил Клис, остановился и поехал на брюхе по скользкой тропинке, пока Бароль не догадался, что это вопрос, кроме того, адресованный его персоне. Клис и прежде имел привычку употреблять слова невпопад, отчего их смысл приобретал порой неожиданные оттенки.
-- Домой, -- ответил Бароль.
-- Нет, -- возразил ингуреец, но поднялся из грязи и до колодца преисподней не проронил ни звука, повинуясь натянутой струне поводка.

Грохот раскрывающегося жерла заставил его снова повторить сказанное:
-- Нет. Дважды не умирают.
-- Кто тебе сказал такую глупость? -- проворчал Бароль.
-- Это сказал я, принц Клис, сын владыки Коронала.
-- Ваше высочество за хвост спустить... или само полететь изволит? Не могу отказать себе в удовольствии осчастливить папашу Коронала твоим чудесным воскрешением.
-- Нет, -- еще раз повторил Клис. -- Мертвым не место среди живых.
-- Воистину так. -- согласился Бароль. -- Ах, если б ты знал, как ты прав. Но среди богов мертвым тем более не место.
-- Я не могу вернуться. Мое время остановилось.
-- Счастливчик.
-- Скоро у меня вырастут крылья, и я смогу жить над вершиной горы.
Бароль тяжело вздохнул и оглядел сумерки высоких папоротников, промоченных до корней, блестящих от невысыхающей влаги, которые со времени "кончины" Клиса вымахали на добрых полтора локтя вверх.
-- Сколько тебе лет, пещерный гаденыш?
-- Восемьсот.
-- Гляди-ка, круглая дата.
-- Интересно, сколько же лет ты прожил у нас?
-- Сорок дней, -- ответил принц.
-- Поразительная точность. А сколько дней в твоем ингурейском году?
Клис пригнулся к траве и сжал пальцы.
-- Я не понимаю такого счета, скажи словами.
-- Триста шестьдесят шесть по обороту планеты.
-- Верно, -- Бароль, привыкший ко всяким оказиям, почувствовал дискомфорт и страстное желание придушить ингурейца. Просто так, ни за что. Ради удовольствия избавить себя от новой логической загадки.
-- Скажи, сколько дней прошло с момента твоего рождения?
Клис еще раз сжал пальцы.
-- 292 тысячи 800 дней.
-- По обороту планеты? -- уточнил Бароль. -- Какой задницей ты чувствуешь эти обороты? Триста лет назад твоей преисподней в проекте не существовало.
-- Странно, -- ответил Клис, -- почему ты их не чувствуешь? Как можно не чувствовать обороты планеты? Может, ты не бог? Может, ты не летаешь на крыльях?
-- Вы все сговорились против меня? -- рассердился Бароль и дернул поводок. -- Клис упал в траву и замер, прижимаясь щекой к плетеной полоске кожи. -- Внизу, вверху, на горе, под горой -- когда вы успели против меня сговориться? Отвечай, дрянь, не то я голыми руками сотру тебя в прах и пошлю отцу могильный камень! Встань, чтоб я видел тебя! -- Он еще раз дернул поводок и упал на ступени колодца. В руке остался огрызок веревки. А принца и след простыл, лишь шелест кустов у кромки Босианского леса подсказал Баролю, что погоня бессмысленна. Осталось лишь написать на могильном камне беглеца: "Он слишком долго жил и не имел причин умирать".

Оправившись от шока, Бароль запер колодец. Он бегом домчался до выруба и, растолкав спящего повара, приказал ему делать отвар. Тот самый, что испокон веку помогал путешественникам поддерживать силы в долгих переходах, а для ночной погони в дремучих лесах, кишащих змеями и дикарями, -- был просто незаменим. Он не сомневался, что Борщ приготовит отменную отраву из поганок, которые со времен Варидов тщательно отбирал и консервировал для этой долгожданной цели. Повар кинулся исполнять приказ с таким рвением, что у Бароля не осталось сомнения. Вскоре он поднимался к себе, держа в руках теплый горшочек, благоухающий ароматами грибного супа -- недосягаемую вершину кулинарного искусства, поскольку яды были единственным блюдом, которое повар готовил с полной самоотдачей.
Заперев дверь спальни, Бароль растворил каплю отвара в стакане дождевой воды, а остальное, завернув в тряпку, спрятал в сундук из-под старых карт. Он не выпил и половины, когда головокружение повалило его на пол, а ковш разбился вдребезги, забрызгав циновки. Лицо вспыхнуло жаром, по телу пробежала нервная дрожь, конечности отяжелели, и сердце, сбиваясь с ритма, задрожало, словно торопилось отсчитать положенное ему количество ударов до смерти. От судороги Бароль на секунду пришел в себя, перевернулся на спину и, оттолкнувшись от пола, почувствовал под ладонями гладкие доски палубы.

-- Мне нужны крылья! -- закричал он, и эхо разнесло крик в пустоте. Сопла над его головой гудели, извергая бесцветное пламя, небо качнулось, и бесформенное облако паруса всплыло над невидимой линией горизонта. -- Давай же, пока я не передумал! -- Он встал на колени, сбросил мокрый халат и закрыл лицо руками. Тень коснулась его голой спины.
-- Ноги устали бегать по горам, непослушный мальчишка? -- спросила она.
-- Помоги мне?!
-- Мертвецам не место среди богов, даже если это крылатые мертвецы.
-- Мне нигде нет места. Начинай же...
-- Я еще не учила тебя летать.
-- Пока я освою эту науку -- мне некуда будет лететь!
Боль прижала путника к палубе корабля, и он впился зубами в кулак, чтобы не закричать, когда его лопатки вывернулись и уперлись острием в ребра.
-- Терпи, мой мальчик, -- говорила тень, -- мой ангел, мой дикий бог. Моя любовь -- единственное, что хранит тебя. Если б не ты -- разве я не нашла бы себе покоя? -- Ее голос терялся среди рева огня, растворялся в горячем воздухе. Путник чувствовал, что прокусил кулак до крови и вот-вот потеряет сознание, а время набирало ход, словно скаковой дромадер с вершины холма -- совсем немножко и полетит или разобьется о камни.
Очнувшись в луже пота, он оттолкнулся от палубы и побрел к борту, не чувствуя тяжести тела.
-- Обернись, -- сказала тень, -- взгляни через плечо.
-- Не хочу.
-- Не бойся...
Путник напряг мышцы спины и едва устоял на ногах. Будто две громадные бесчувственные руки вдруг обрели силу и дернулись, отозвавшись болью. Будто в каждой из них вдруг оказалось по опахалу, и воздушный поток швырнул его на перила. Корабль проплывал над макушками кедров. Над лесом стояла сырая ночь.
-- Постой! -- крикнула тень, но путник уже падал вниз, оставив в ее руке черное перо, кроны деревьев стремительно неслись навстречу. Он с трудом расправил крылья и терпел, пока ветер проверял их на прочность, стараясь вырвать из плоти ползучей твари все, что не заложено в нее создателем. Но, ощутив полет, не смог шевельнуться, словно на его спине раскрылся небесный парус. Он уже не летел вниз, а парил, опасаясь за каждое неловкое движение, не решаясь повернуть головы, потому что первый раз шел по небу один, не имея иной дороги, кроме направления ветра.

На заре запыхавшийся Клис вскарабкался на холм среди чащи леса, чтобы передохнуть и слегка обсохнуть под широкими листьями каштана. Это дерево он знал по запаху и доверял ему больше, чем корявым соснам, под которыми нет спасения ни от дождя, ни от голода. Корни каштана были съедобны, и Клис, переведя дух, решил подобраться ближе к стволу, однако вместо ствола наткнулся на ногу, точнее, на две ноги. Завернутые в штанины, словно воплощение его ночных кошмаров, они уверенно стояли на пути к вершине, как два ствола единого дерева, подпирающего мокрые небеса рая.
Принц замер в позе беспрекословного повиновения.
-- Лапки не устали по лесам скакать? -- спросил Бароль. -- Далеко ли собрался?
Клис стоически молчал.
-- Сдается мне, несчастный, что ты рвешься на Косогорье. К мертвой воде, стало быть, тянет. А говорил -- два раза умирать нехорошо, неприлично.
Ингуреец скомкал передними лапами обрывок поводка и протянул повелителю.
-- Зачем? -- удивился Бароль. -- Вижу я хорошо. Для такого плута, как ты, мой глаз -- надежнее привязи. Отныне он будет следовать за тобой повсюду, потому что ты узнал рай. А знаешь ли ты, что такое ад?
Ледяная интонация голоса навела дрожь на мохнатое ингурейское тельце. Принц стиснул клыки и пригнул голову.
-- Что ты мне предложишь в обмен на то, чтобы никогда этого не узнать?
-- Ничего, -- ответил Клис. И впрямь, кроме пояса да обрывка веревки, у него не было ровным счетом ничего.

Два дня и три ночи обитатели выруба были уверены, что их предводитель гоняется по лесам за невидимой тенью, потому что ловить беглого Клиса -- занятие не из легких даже на гладкой равнине, даже для быстроногих верблюдов. Два дня и три ночи повар был величественно благосклонен и торжествующе умиротворен, пока бледный, как покойник, Бароль, замотанный в покрывало, не появился на обеденной веранде, как раз когда благородные вельможи прикончили по третьей порции мясного супа.
-- Это ты? -- усомнился Фальк, и стук ложек уступил место барабанной дроби дождя. Повар, оказавшись ближе всех к дверям, подозрительно понюхал сквозняк.
-- Паленым несет, -- прошептал он и встал стеной на пути Бароля, -- крылья палил. Я знал. Это не ты. Это не Бароль, -- обернулся он к фарианам.
-- Спаси меня боги! -- Логан шарахнулся со своей табуретки, но протиснуться в дверь между Баролем и поваром, даже при его ничтожной комплекции, оказалось сложно.
-- Чуешь, -- кричал повар, размахивая руками перед носом богомола, -- паленое перо? Это не он. Скажи, пусть покажет спину! -- но Логан лишь беззвучно открывал рот, и повар, не желая смириться со своим провалом, вконец ополоумел и пошел на Бароля, сжав кулаки. -- Покажи спину! Спину покажи!
Бароль лениво высунул руку из-под покрывала и влепил ему такую затрещину, что Борщ на бреющем полете сшиб посудный шкаф прежде, чем затормозил лбом о граненую колонну, подпирающую потолок.
-- Это он! -- воскликнул Фальк.
-- Вне всяких сомнений, -- подтвердил Бароль, -- я привязал Клиса к жерлу. В вырубе ему больше делать нечего.

Дождавшись темноты, Фальк спрятал за пазуху бутыль с молоком и, набив карманы печеньем, устремился из выруба прочь. Вслед за ним, соблюдая правила ночной маскировки, отправился Бароль, но, теряя сознание, он несколько раз упускал Фалька из вида. Лишь приблизившись ползком к жерлу преисподней с подветренной стороны, прячась за лопухи да папоротники, он понял, что не сможет стоять на ногах. Раны на спине кровоточили, голова раскалывалась, а тело с трудом подчинялось воле.
-- Кто-то ползет, -- услышал он настороженный шепот Клиса и замер.
-- Ящерица, -- ответил Фальк. Бароль с отвращением представил себя скользкой тварью, закованной в панцирь, на которую может наступить всякий паршивый ингуреец, и красный сок брызнет из нее, как дым из пухлой поганки. Он готов был рычать от злости и впиться зубами в стебли.
-- Ты видишь ее? -- спросил Клис.
-- Ночь. В темноте плохо видно.
-- Свет стал черным?
-- Нет, просто солнце ушло на другую сторону планеты, -- объяснил Фальк.
-- Как же так?
-- К утру оно вернется.
-- Так не бывает, -- возразил принц, -- ты видишь небо, но совсем не знаешь его. Там давно один свет и никакого солнца.
-- Ошибаешься, малыш.
Клис булькнул молоком и затолкал в рот горсть печенья.
-- Ты внаеф, как отквыть эту фтуку?
-- Жерло? Конечно. Я сам делал замок.
-- Я могу умереть второй раз только ради тебя. А ты -- как солнце: уйдешь -- и подняться не сможешь.

Бароль вспыхнул яростью. "Во имя богов, -- хотел крикнуть он, но не смог выдавить из себя даже хрипа, -- не смей идти за ним, Фальк, остановись... -- бешеный пульс едва не расколол его череп, а на глаза медленно наползало мутное кровавое облако. -- Все пропало, -- думал он, -- все пропало, все пропало..."
-- Я же говорил, ящерица, -- подтвердил Фальк, -- большой полудохлый ящер. -- Он стоял над Баролем, пока не убедился, что тот теряет сознание, а Клис, дожевав последний кусок, поставил пустую склянку на подножие ворот преисподней.
-- Ладно, идем со мной. Я покажу тебе, куда спряталось солнце.