-- Просыпайся, Рафаэль, отец уже храпит.
-- А я не сплю, -- понеслось из-под одеяла.
-- Правильно, зачем тебе спасть? Потеряешь бдительность.
-- Как же? -- удивился Альба. -- Разве я не должен отдыхать от этого кошмара?
-- Который, заметь, ты сам же устроил.
-- Это не совсем так.
-- Да, ты выспался и передумал присваивать себе миссию творца?
-- Это уже совсем не так...
-- Одевайся, сегодня я тебя выведу на чистую воду.
Альба еще кутался в одеяло и что-то бормотал насчет чистой воды, за которой не обязательно карабкаться на гору. Что приемники здесь все равно не работают и вообще ему все давно надоело. Но Голл Гренс был непоколебим и, проявив упорство, все-таки дотащил полусонного детеныша мадисты до середины холма к одиноко торчащему дереву, на ветках которого все еще болталась пара обмороженных листьев.
Под этим деревом папаша Гренс установил скамейку и в былые годы, в приступы беспросветной меланхолии, мог просиживать на ней часами. С годами скамейка основательно вросла в землю, и если бы Голли заранее не соскреб с нее снег, вообще не была бы видна.
-- Смотри, -- Гренс протянул Альбе скрюченный лист, -- помнишь, как на Земле называются такие деревья?
Альба поднес его к глазам и попытался выпрямить, но лист рассыпался на ладони.
-- Похоже на вишню, только у вишни листья короче. А красные ягодки на нем были?
-- Не важно. Твоя задача заключается в том, чтобы к утру оно покрылось хвоей.
-- Хвоей? -- удивился Альба. -- Ты до сих пор мне не веришь?
-- Верю, но если не сможешь -- признавайся сразу.
-- Смогу, -- признался Альба, -- ты начинаешь злоупотреблять моим покладистым характером. Эти дешевые трюки могут выдать тайну, о которой никто знать не должен.
-- Последний раз.. не бойся, за деревом все равно никто не наблюдает.
Они устроились на скамейке, будто в ожидании чуда, и замолчали. Но Голли распирало от нетерпения и любопытства.
-- Я тебе не мешаю?
-- Мне? -- переспросил Альба. -- Вовсе нет.
-- Ты так задумался, будто сочиняешь стихотворение.
-- Если я начну думать, сочиняя стихотворение, не свяжу и двух слов.
-- А прозу ты не пробовал сочинять?
-- Нет, -- Альба поморщился от отвращения, -- это не для меня.
-- Вот отец, допустим, прозаик. Тоже хорошее творчество. Правда, от этого он возомнил себя летописцем.
-- Правильно, -- согласился он, -- проза не похожа на творчество, отчеты... вот и все. Мне не перед кем отчитываться.
-- Феликс изучил всю твою тетрадь. Ему понравилось.
-- Я рад.
-- Он сказал, что отец прав, -- что-то есть в твоих стихах... неземное. Только он не может понять что.
-- И не поймет, -- вздохнул Альба, -- потому что стихи как раз и есть моя единственная точка соприкосновения с тем, что он называет "земным".
-- А рисунки?
-- При чем здесь рисунки? Это всего лишь способ понять, что получилось. Я ведь не могу доверять только человеческим ощущениям. Они, ты же сам знаешь, как обманывают. У меня свои органы чувств.
-- Что ты анализируешь этими органами?
-- Я же говорил, фальшь.
-- В самом деле? В белых цветах тоже может быть фальшь?
-- В цветах может быть все. Абсолютно все. Я не буду объяснять. Во-первых, ты все равно не поймешь, а во-вторых, ты ведь мне не объяснил, почему твой корабль оказался в Хаброне. Ты мне ничегошеньки не объяснил.
-- Ты ведь не хочешь понимать мой язык, а как это переводится на твой... я не знаю.
-- Знаешь. Просто считаешь меня дебилом.
-- Я считаю, что мы все поторопились, поэтому наделали глупостей...
-- Нет, нет! -- запротестовал Альба. -- Ты не должен так говорить. Я сам один во всем виноват. И не хочу переложить на вас вину, а только прошу помочь мне. Я сроду никого ни о чем не просил, но теперь это в ваших интересах. Мне надо только понять. Дальше я сам справлюсь.
-- А если не поймешь?
-- Значит, так и буду сидеть на скамейке, наблюдать, как все рушится вокруг.
-- Расскажи мне о Хаброне. Как тебе удалось из него выбраться?
-- Это не зрелищно.
-- Ты хочешь, чтобы я тебе помог? Что было с тобой в "часах", вспомни.
-- Ничего.
-- Там действительно отсутствует время-пространство?
-- Чудак акрусианин. Я же сказал, там нет ничего. Чтобы появилось время -- надо иметь точку отсчета, чтобы поставить эту точку -- надо иметь пространство. Чтобы сделать пространство -- нужно время.
-- Как же ты это делал? Откуда брал точку?
-- Из себя, откуда ж еще... если больше ничего нет.
-- Сколько раз ты это проделывал?
-- Не помню. Надо посмотреть по медицинской карте. Это не трудно. Трудно потом, когда склонится над тобой какая-нибудь рожа в чепчике и скажет: "Ой, Альбертик очнулся!" Чувствуешь себя кретином.
-- Наверно, ты сильно им надоел?
-- Они мне надоели еще больше.
-- Тебя когда-нибудь били?
-- За вранье. Вернее, когда им казалось, что я обманываю.
-- Глупо, -- возмутился Голл, -- бить мадисту за вранье -- все равно что наказывать дерево за то, что оно растет не корнями к небу.
-- Тебя так уж точно лупили чаще.
-- Это совсем другое. Меня лупили ни за что. Это зависело не от моего поведения, а от настроения отца.
-- Ты был нормальным ребенком, акрусианин?
-- Не очень-то хорошим. А ты?
-- А я никогда им не был.
-- Не был или не помнишь?
-- Сказать тебе честно? Это одно и то же.
-- Тебе не страшно с этим жить?
-- Мне страшно оттого, что я не понимаю, зачем живешь ты? Затем, чтобы дождаться момента и убраться в свою пустоту? Почему вы все существуете лишь для того, чтобы погубить себя? Зачем вы стараетесь разрушить то, что не вами создано, разрушить гармонию, для того чтобы убедиться в том, что она существует? Пока на вишне не вырастут шишки, ты не поверишь, что это вишня?
-- Лучше ты мне объясни... если Аритабор не твое творение, то чье же?
-- Того, кто хочет меня погубить. Больше я ничего о нем не знаю. Ты ведь, правда, хочешь спасти меня?
-- Альбертик! Этой цивилизации неизвестно сколько лет. В этом поединке мы обречены.
-- Нет никаких лет, поверь мне, хоть раз в жизни поверь! Время -- это то, чего всегда навалом, -- бери, сколько надо, но сделай так, чтобы эта черная дыра не засосала в себя все, что способно жить.
-- Ты соображаешь, что говоришь? Это все равно, что мне сейчас выйти с палкой против бомбы.
-- О чем мы торгуемся, Голл? Разве у нас есть выбор? Неужели безумство хуже погибели? Посмотри на Ареал. Он ведь оттого и жив до сих пор, что безумен. Других причин нет. Спроси у кого хочешь... Не доверяешь людям -- у Баю, у Ксареса спроси... Они спасаются от той же самой пустоты, в которую тебя затягивает.
-- Успокойся.
-- Разве ты не видишь, что я абсолютно спокоен!? -- закричал Альба. -- Я так рассчитывал на тебя. После Аритабора ты мне казался единственным спасением...
-- Я сделаю что смогу... Если ты успокоишься и выслушаешь.
Альба умолк на полуслове, даже стиснул зубы, чтобы больше не выронить ни единого звука.
-- Но тебе придется кое-чем пожертвовать ради этого.
-- Я готов, -- кивнул Альба, и Голли положил ему руку на плечо, будто опасаясь, что это нематериальное создание может в любой момент унестись на небеса.
-- Ты должен поверить в мой реальный мир. Убедить себя в том, что он есть. Смирись, как хочешь, даже если это будет нелегко и получится не сразу. Без этого я бессилен тебе помочь.
Альба ничего не ответил, но купол небесный не рухнул на земную твердь, из-под снега не выросли банановые пальмы. Голли представить себе не мог, о чем размышляет Альба, только почувствовал, как рука, лежащая на его плече, непроизвольно напряглась, и никакое усилие воли не могло заставить ее расслабиться. Такого свойства он прежде за собой не замечал, а потому был не на шутку озадачен.
-- Я попробую, -- согласился Альберт.
-- Вот и хорошо.
-- Я постараюсь. Так какие у тебя еще есть доказательства существования реального мира?
Не дождавшись ответа, Альба поднялся и начал медленно спускаться с холма, а рука Голли осталась висеть в воздухе, пока он с силой не прижал ее к себе и не ощутил долгожданное расслабление мышц.
"Все равно у него нос красный от мороза, -- рассуждал Голл, -- и ботинки отца на нем протекают. К тому же велики... Почему они ему велики? Ведь это не удобно. У него всего лишь аномальный креатив. Это не дает ему права возомнить себя..." -- он многозначительно развел руками, возвел взор к небесам и остолбенел. Ветка дерева ощетинилась толстой хвоей. Голли осторожно поднялся и подтянул к себе зеленую лапку, чтобы убедиться, что это не бред, но укололся и вдохнул запах сосновой смолы с привкусом красноватых плодов, которые собирал здесь на варенье каждое лето. И вместо того, чтобы пойти домой спать в сопровождении самых противоречивых видений, опустился на скамейку и просидел неподвижно до рассвета.