Как и предполагал Ксар, терпения Матлина надолго не хватило. Спустя несколько дней он устремился на гору с такой прытью, что препятствовать ему было бессмысленно, и Ксар свое невмешательство сумел оправдать лишь одним универсальным правилом техники безопасности практикующего фактуролога: аборигены должны разобраться между собой самостоятельно, любое участие навредит. Единственное, что его успокаивало и вселяло надежду, что бестолковый Матлин самостоятельно догадался не использовать на территории заповедника ни Перру, ни коротонные лифты, а накануне серьезного разговора решил-таки пройтись ногами по грунту, чтобы максимально приземлить свои макрогалактические намерения. Матлин же при этом руководствовался своим корыстным интересом -- не позволить биолаборантам потешаться над его проломанным черепом, если Гренс окажется не в духе и нападет из засады, исключить из употребления все, что может вывести из себя неуравновешенного собеседника, прежде чем он выйдет из себя сам. Перра, как ни странно, была доминирующим раздражителем, и ее присутствие в заповеднике Гренс чувствовал всегда, на любых ярусах, даже в глубоком сне. Впрочем, тем же самым чутьем Гренс улавливал все, что казалось ему инородным в природе, к которой он причислял себя и к которой наотрез отказывался причислить своего бывшего школьного товарища.
Матлин имел сверхзадачу застать Гренса врасплох, чтобы тот не успел запастись красноречием. С этой целью он добросовестно отмахал пешком нужное количество километров и преодолел длительный подъем. Но все напрасно. На пне у тропы, ведущей к усадьбе, Гренс дежурил пятые сутки подряд, ожидая его с минуты на минуту, изредка поглядывая на небо. И, узрев, наконец, фигуру Матлина, выплывающую из низины, ничуть не растрогался.
-- Посмотри, на кого ты стал похож, -- проворчал он, -- выглядишь как двадцатилетний пацан. Ни стыда ни совести. К своему возрасту надо уметь относиться с уважением.
-- Чтобы с уважением относиться к своему возрасту, -- ответил Матлин, -- мне не обязательно корчиться от радикулита и спотыкаться о бороду.
Гренс пригладил свою бороду шершавой ладонью и еще раз осмотрел гостя с ног до головы, будто просвечивая рентгеном, не спрятал ли он за пазуху телогрейки пару увесистых камней.
-- Идем, -- сердито скомандовал он и направился к дому.
Альба лежал на кровати, закутавшись в одеяло, и рассматривал потолок. В какой-то момент, Матлин сам не понял почему, этот молодой человек сильно напомнил ему Али: взгляд, манера валяться на кровати, выражение лица... Он не на шутку растерялся и не сразу нашел что сказать, несмотря на то, что всю дорогу только и делал, что строил план разговора.
Он взял табурет и устроился возле кровати. Альба съежился, будто перед ним был не Феликс, а шестирукий Кальтиат, в каждой руке которого по смертному приговору.
-- Я ничего не помню, Феликс.
-- Ты в состоянии ответить на пару вопросов? -- спросил Матлин, стараясь сохранять спокойствие.
-- Какие могут быть вопросы? -- психанул Альба. -- Я же сказал, что ничего не помню. Отрежь мою голову и отнеси на рентген, если не веришь.
-- Почему ты не сказал о зеркальных видениях? С какого возраста они начались?
Альба резко обернулся к нему, вскочил с кровати и замер.
-- Зеркальные видения?..
-- Почему ты сразу об этом не рассказал? В связи с чем они были в первый раз? В детстве... Вспомни.
-- Причем здесь видения? Что произошло? Почему ты говоришь об этом?
-- Со мной тебе не обязательно симулировать психическое расстройство. Лучше побереги силы и подумай, как я могу тебе помочь.
-- Нет, -- Альба снова упал на кровать и натянул на голову одеяло.
-- Оставь его в покое, -- вмешался Гренс, -- сейчас же отойди от него. -- И, силой вытолкав Феликса из комнаты, аккуратно прикрыл дверь. -- Сядь, сделай мне одолжение. Посиди молча пять минут, не задавая вопросов.
Феликс повиновался и позволил усадить себя у печи в кабинете Гренса, несмотря на то, что, казалось, полжизни отдал бы за то, чтобы нырнуть в ледяное озеро.
-- Ты имеешь представление о том, какой ты кретин? -- начал Гренс.
-- Давай переходи к делу, -- поторопил его Матлин.
-- Нет, ты даже представления не имеешь...
-- Не тяни время...
-- Это мое время, -- взревел Гренс, -- сколько мне отмерено -- все мое и, уж поверь, у тебя его гораздо больше. Так что заткни свой фонтан и приготовься выслушать все, что я намерен тебе сказать. Здесь я буду решать, сколько времени на что потратить.
Пока дребезжали стекла в оконной раме, Феликс дал себе зарок -- не произносить ни единого звука, пока его об этом не попросят. Но моментально забыл об этом, как только стекла дребезжать перестали и в интонации Гренса вернулась привычная, слегка театральная задушевность.
-- Я не спрашиваю, по какой дурацкой системе ты изучал его в Аритаборе, потому что мне это не интересно. Я не спрашиваю, что показали твои идиотские приборы, потому что мне противно... Я даже не спрашиваю, что ты понял из всех своих никчемных опытов, потому что знаю, что ты ни черта не понял, иначе бы не приперся сюда. Я хочу знать только одно, как ты, двадцать лет слоняясь по информатекам своего бесподобного Ареала и будучи лучше меня знакомым с аритаборским моделированием, так и не узрел главного корня и сути всех вещей: то, что ты пытаешься понять и открыть для себя здесь, давным-давно смоделировано на Земле. Смоделировано так просто, что понятно тупому фактуриалу. -- Гренс убедительно похлопал себя ладонью по макушке и стащил с полки толстую тетрадь в льняном переплете. -- Тебе же надо погрузиться в сплошные достоверные факты... У тебя сорняк в земле не прорастет, пока не получит своей теории прорастания. Ты разучился доверять глазам, ушам, интуиции, наконец. -- Он устроился напротив Матлина и развернул тетрадь. -- Я жалею, что не показал тебе это в прошлый раз. Я жалею, что запретил Голли даже начинать с тобой разговор об этом.
-- Это стихи? -- удивился Матлин.
Но Гренс захлопнул тетрадь и отодвинулся вместе с табуретом на такое расстояние, чтобы Матлин не смог подглядывать.
-- Я записал все, что запомнилось. Не важно, если где-то в рифму за ним не попал. Важно то, что ты не увидел в нем главное, то, что должен был увидеть сразу, а теперь ни один прибор тебе это не объяснит.
"Определенно, -- отметил про себя Матлин, -- они с Ксаром против меня скооперировались". Гренс развернул тетрадку и нацепил на нос очки.
Слишком поздно в глухом экстазе
На слепую судьбу пенять,
Без помойки моих фантазий
Как ты сможешь меня понять?
Я попробую, если хочешь,
Оправдать чужие грехи, --
Если раны не кровоточат,
Слишком поздно писать стихи.
Если раны не кровоточат,
Хоронить меня не спеши.
Ты не знаешь, как гибки и прочны
Оголенные нервы души.
-- После этого стихотворения я решил...хватит. Пора Феликсу открывать глаза на происходящее. К тому же есть у меня подозрение, что это посвящено тебе. Но начнем с раннего, -- Гренс вернулся к началу тетради.
Свет отраженья гаснущих зеркал --
След темноты вселенского броженья,
Того луча, который ты искал
В безумной траектории движенья,
Чтобы его узнать наверняка,
Чтоб увязать с житейскими делами
Затмение сплошного потолка
Над ускользающими зеркалами.
-- Ты хотел знать, что это за зеркальные видения? Узнаешь, когда научишься думать собственной головой. Не сможешь не узнать. Зеркальные образы преследуют его всюду. Вот хотя бы, если взять страницу наугад... Это, если не ошибаюсь, его посвящение матери.
...и не клянись, что грешницей была,
Что никогда не будет оправданья
Явлению зеркального стекла
Пред алтарем шального мирозданья.
Закончив цитату, Гренс подцепил пальцем следующую закладочку.
-- Это я к тому, дорогой мой Феликс, что будь у тебя истинно аналитический склад ума, тебе бы не понадобилось покидать Землю. А сейчас, что бы ты ни говорил, вечер поэзии я тебе устрою, даже если мне придется держать тебя силой. -- Он снова погрузился в открытую тетрадь.
Все ли правильно я услышу
В снежной утренней тишине,
Если голубь ходит по крыше
И стучат часы по стене?
Мои краски в саване белом
Не рифмуются в вольный стих...
Что же я натворил, наделал...
На прозрачных иконах твоих,
Что немые сугробы снега
Вдруг поклонами полегли
В честь того, кто проклятие неба
Обозвал притяженьем Земли?
-- Объясни мне, философ Аритаборский, почему мальчик, рожденный на Земле, смог почувствовать это?
-- Почему бы нет? -- ответил Матлин. -- Что мы понимаем в поэзии? Эзотерика.
-- Эзотерика -- это в твоей голове, а здесь -- сугубо конкретика, -- Гренс ткнул указательным пальцем в страницу, -- для самых скудоумных фактуриалов. Здесь полная ясность относительно будущего. Твоего будущего в частности. Слушай.
Все решено, предрешено,
Разрублено, подожжено
И к потолку подвешено.
И жизнь -- говно, и смерть -- говно,
И все, что с ними заодно,
И все, что в них обещано.
Наблюдая, с каким пафосом Гренс произносит каждое слово, Матлин не удержался от хохота.
-- Отдай мне тетрадку, я сам почитаю...
Но Гренс вцепился в нее обеими руками, не допуская даже мысли о том, что кто-нибудь посмеет осквернить прикосновением его святыню.
-- Постой. Я должен еще кое-что процитировать...
-- Дядя Ло, -- Альба приоткрыл дверь кабинета, -- наверно, мне стоит поговорить с Феликсом.
Ло застыл с тетрадкой в руках, как вор на месте преступления, а затем виновато сунул ее за пазуху. Только теперь, когда Гренс перестал мельтешить перед глазами и вышел из кабинета, Матлин заметил, что над книжными полками появилась примечательная деталь интерьера -- живописный портрет хозяина усадьбы в натуральную величину, с бородой, не помещающейся в контур картины, и с бешеным взглядом, который он всякий раз адресовал Голли, если Голли случалось его рассердить.
-- Твоя работа?
Альба обернулся к портрету и вгляделся, будто вспоминая, доводилось ли ему такое рисовать.
-- Он не закончен, а дядя Ло уже влепил его в раму.
Альба выглядел совсем неважно. Он побледнел, повзрослел, похудел и стал, по крайней мере, выглядеть на свои 19. Оброс, как хиппи, благо, что ни одного приличного парикмахера за миллиарды световых лет вокруг все равно сыскать было невозможно. Однако волнистые локоны ему шли, и Матлин с сожалением вспомнил о молоденькой медсестричке, которая почему-то не пользовалась расположением своего пациента.
-- Так вот о чем я подумал, -- произнес Альберт, усаживаясь на место дядюшки Ло, -- может быть, это, конечно, все не так... мне кажется, все наши недоразумения начались с портрета. Ты думаешь, я и Али-Латин одно и то же, с той лишь разницей, что я не обманываю?
-- Ты не прав.
-- Дядю Ло я тоже рисовал по памяти. Он не высидел бы на одном месте так долго. Но я не знаю, как оправдаться перед тобой? Ведь на Земле иногда происходят необъяснимые вещи.
-- Это не значит, что мы не должны пытаться их объяснить.
-- Что я должен объяснить тебе?
-- У тебя есть причины не быть со мной откровенным?
-- Но ведь это касается только меня. У каждого человека есть какие-нибудь причины... у тебя тоже.
-- Не сейчас. Не с тобой. Я сказал, что хочу знать о тебе все и готов пожертвовать любыми причинами. Спрашивай, если интересно.
Альба задумался, будто такой ход не был предусмотрен правилами игры; будто под открытым забралом противника он увидел собственное отражение, но опустить копье означало погибнуть. "Зеркальные проекции", -- почему-то сработало в голове у Матлина, мгновенный интуитивный импульс, не поддающийся логической привязке; будто специально посланный для того, чтобы заранее запутать все сказанное и услышанное. "Будто это уже не в первый раз; будто когда-то, в точности так, это все уже было: мы сидели напротив друг друга, на стене висел Гренсов портрет... стул скрипел, гудел дымоход, его руки точно так не находили места, ощупывая столешницу... Обман памяти, -- успокаивал себя Феликс, -- это случается и с нормальными людьми". "Зеркальные видения, -- внушал ему импульс, -- нормального человека память не обманет..."
-- Я похож на своего отца? -- неожиданно спросил Альба.
-- Нет, -- решительно ответил Матлин. Так решительно, что Альба не сдержал улыбки, -- твой отец преследовал меня, а ты все время норовишь удрать. Я предпочел бы поменять вас местами.
-- Я не знаю, зачем он это делал. Наверно, ты был ему симпатичен.
-- Он тоже был мне симпатичен.
-- Тогда зачем ты выгнал его с Земли?
-- Я боялся.
-- Меня ты тоже боялся?
-- Да.
-- Почему? Я также ненормален?
-- Ты обладаешь способностью, которая внушает мне страх.
-- Мое предвиденье будущего?
-- Кто сказал, что ты предвидишь будущее? Ты провоцируешь его, а я не могу понять как. Пророки цивилизации вреда не приносят...
-- А провокаторы? -- улыбнулся Альба.
-- Не знаю, поэтому опасаюсь.
-- Напрасно. Провокаторы опасны лишь для самих себя. Ведь я попался в свою ловушку...
-- Не думаю.
-- Ты заманил меня в нее. Притом мастерски. Ты добился своего, потому что я уже никогда не вернусь на Землю.
-- Чему ты улыбаешься?
-- Зачем расстраиваться, если все уже позади? Что тебе еще рассказать? Если хочешь, повторим тест. Я готов.
-- Нет, -- возразил Матлин, -- теперь я не готов. Расскажи, что произошло в тот день: вспомни, осколки зеркала на полу... вспомни, бабушка с веником. Что мама говорила тебе? Чем ты их напугал? Почему именно этот день?
-- Все просто, -- ответил Альба, -- тогда меня в первый раз довели до приступа и я загремел в психушку. Только и всего. Тебе интересно, как меня довели?
-- Это был первый класс?
-- Да, я рано пошел в школу, потому что был очень способным ребенком, -- в три года уже умел читать и писать. Мама гордилась мной. Они все мной гордились, воспитывали вундеркинда...
-- Успокойся.
Альба тяжело вздохнул и закрыл лицо руками.
-- Прости, я говорю таким тоном, словно ты мне чем-то обязан.
-- Говори, как хочешь, -- ответил Матлин, -- только говори.
-- Я только и занимался тем, что радовал всех. В тот день радости был положен конец. Я должен был становиться взрослым, а значит, принимать правила игры, которых не понимаю. Если я чего-то не понимаю -- то перестаю себя контролировать .
-- Это было связано с учебой? Почему учителя признали тебя дебилом? Что ты натворил? Что ты, балда, умудрился не понять в первом классе?
Гренс просунул в кабинет бородатую физиономию и поглядел на Матлина, точь-в-точь как на портрете, да еще безмолвно погрозил пальцем: дескать, попробуй только обидеть ребенка. Но стоило Альбе обернуться, физиономия исчезла тотчас, словно растворилась на дверном косяке.
-- Я понял одно: все они, абсолютно без исключения, желают от меня слышать только то, что знают сами; видеть меня только таким, каким себе представляют. Я просто жил, а они просто ждали, когда я умру. Я попался в свою ловушку, Феликс, и понял это благодаря тебе.
-- Что произошло? Ты жил... Что дальше?..
-- Остановился. Дал себе время подумать. И чем дольше жил, тем чаще стал останавливаться.
-- Альберт, давай я поставлю вопрос иначе: по каким симптомам врачи определяли у тебя приступ? По потере памяти, по...
-- Да, конечно, -- засмеялся Альберт, -- это очень удобно, особенно если при этом потерять сознание, -- действует наверняка... Все останавливаются и начинают соображать.
-- Так ты, засранец, способен этим управлять? Произвольно вызывать у себя амнезию?
Альба утвердительно кивнул головой, и Матлин встал, бледный, как каменный утес над чистым озером, кишащим разноцветной и неуловимой рыбой.
-- В таком случае, чем обычные видения отличаются от зеркальных? Тем, что они тоже... управляемы?
Альба красноречиво промолчал.
-- Это так или нет? -- настаивал Матлин.
-- Считай, что ты меня вылечил, -- прошептал Альба и поднял на него свои проникновенно синие и очень честные глаза. -- Я, правда, не понял как, но то, что вылечил, -- это точно.
"Детектор лжи" Матлина категорически отказался признать в этом утверждении ложь.
-- Если я правильно понял, -- торжественно произнес он, -- пришла твоя очередь загонять меня в ловушку.
-- Ты обязательно выберешься из нее, -- ответил Альба, -- а я уже никогда... Не потому, что твоя ловушка надежнее. Потому, что у тебя есть выбор, а у меня его нет.