ТРОЙНОЙ КАПУСТИН

Среди ночи пьяный сосед обоссался и упал с кровати. От последнего обстоятельства Капустин проснулся, потому что мебель в его комнате содрогнулась, а пружины дивана испустили утробное урчание. Первое обстоятельство было образно прокомментировано самим соседом с добавлением некоторых не употребимых печатно эпитетов относительно лужи на простыне, самой простыни и жизни в целом как таковой, какова она есть. Не могу поручиться за правильное написание ключевого слова, можно было бы выразиться более интеллигентно: непроизвольно испорожнился в неподходящей пространственно-временной точке координат, но суть дела от этого не изменится.
Капустин посмотрел на будильник и понял, что с этого момента, 3.15 ночи, уже не заснет. Еще он понял, что вместо того, чтоб каждое лето тупо и самозабвенно штукатурить трухлявую переборку, следует просто-напросто прорубить в ней амбразуру, чтобы в нужный момент ею воспользоваться. Теперь, конечно, самое время выйти в садик, сесть на перевернутое ведро и хорошенько накуриться; можно включить свет, открыть Набокова и предаться платоническому, вяло текущему оргазму; можно побеседовать самому с собой о чем-нибудь, вслух или про себя. Вслух - оно более натурально, а про себя - менее утомительно. Но сам с собой Капустин обсудил ровным счетом все мало-мальски интересующие его темы.
На то и существует ночь, чтобы бредить завтрашним днем, берегом залива, по которому снуют паруса с яркими флажками, импрессионистски наляпанными a la Marquet. Натянутые на длинной веревке, яркие разноцветные флажки под неаполитанским солнцем, двуглавая вершина вулкана в дымке облаков и копоти красно-полосатой баржи, которая тащит за собою шлейф расходящихся водяных борозд и которая совсем не к лицу знойному неаполитанскому лету, а в самый раз к инфантильной натуре Матисса, от которой малолетний Капустин не мог оторвать глаз, то и дело, повторяя себе под нос: а я нарисую лучше, лучше, лучше... Что ни говори, а толк в морских пейзажах Капустин знал. Не потому, что нарисовал за свою жизнь что-нибудь круче спичечного коробка, а просто потому, что был всецело в этом уверен.
Лет двадцать назад старший Кап привел малолетнего Капа в яхтклуб с парусами, мачтами, разноцветными флажками на канатах, и показал ему одноместную пластмассовую мыльницу, в которой каповская спортивная карьера долженствовала начаться. Мыльница была так себе... ничего выдающегося в акваторию, но вода, которая шлепала по корпусам этих мыльниц, не выдерживала никакой конкуренции с неаполитанской лазурью. Она была совершенно черного цвета с грязными пенками, пробками от вина и стойким, ароматнейшим запахом тины, в которой молодому капустинскому отпрыску предстояло регулярно освежать свое честолюбие. С тех пор ценность всякого маринистического полотна определялась ни чем иным, как наличием этого тинного аромата. Если таковой имел место - пейзаж признавался достойным созерцания.
- Нет, нет! Всё обговорено, решено и подписано, если мы хотим действительно делать дело и иметь на этом приличные деньги... - конопатый Сим выдал Капу лист мелованной бумаги и плюхнулся в кресло. - Сперва, уточним канву сюжета. Начинаем с погони...
- Кого за кем?
- Не важно. Едет одна машина, предположим, красная. За ней - другая, соответственно, белая и лупит красную фарой по заду.
- Или наоборот.
Конопатый Сим задумался, погонял перхоть по своей рыжей шевелюре и вдавил в переносицу очки.
- Нет, именно так! Белая гонится за красной. А встречные машины прыгают в кювет и переворачиваются. На всё это положена музыка и титры, пиши...
"Титры и музыка" - записал Капустин вверху листа.
- Главный герой, - продолжил Сим, - скажем, годов 34-х от роду, удирает от мафии, ну, сам придумаешь, что эта мафия ему сделала.
- Удрал?
- Удрал.
"Удрал", - записал Капустин под титрами.
- Дальше...
- Дальше он прячется от этой мафии, ну, и, предположим, одновременно от полиции.
- А чувиха?
- Чувиха... - Сим задумался, - пускай будет журналисткой.
- Не жми на больное.
- Ладно, адвокатшей, подругой детства, его тайной любовью.
- И её?
- И её, естественно, в процессе...
"Любовь" - записал Капустин.
- Сколько они заплатят?
- Погоди ты, - разнервничался Сим, - сперва, надо закрутить сюжет: положим, минут 30 они должны трахаться, минут 30 крошить ментов из всех видов оружия, которое имеется на этой ублюдочной киностудии, короче, в финале он...
- Он спасает чувиху, образцово-показательно ее трахает, она доказывает его невиновность и они, влюбленные, сматываются...
- ... в Техас, - уточняет Сим.
"Техас", - записал Кап.
- А почему Техас?
- Видение мне было. Прикинь: кактусы двухэтажные, пустыня и дорога, по которой лупит длинная плоская машина, а в ней...
- Опять трахаются.
- Зачем? Как ты себе это представляешь, трахаться за рулем?
Капустин почувствовал себя первоклассником. Как он, действительно, мог... Как ему в голову пришло представить себе такое зрелище, способное погубить кактусовую популяцию вдоль дороги в Техас, или, напротив, привести ее в состояние повышенной этажности.
- Страстно целуются, так и пиши.
"Целуются, - так и написал Кап. - Fin".
- Вот, в этом ключе и работай.
- Сколько они тебе пообещали?
- Всё будет зависеть от качества продукции, - конопатый Сим подложил свою пухлую ладошку под подбородок. - Если всё получится в нужные сроки - будешь доволен.
Капустин швырнул бумагу на журнальный столик.
- Пока не будет конкретной суммы, я этой туфтой не занимаюсь.
- Черт тебя дери, ты же должен хоть чем-то заниматься! В крайнем случае, продашь сценарий кому угодно...
Стукнуться головой об дверь или получить той же дверью по голове - принципиальной разницы не существует. Единственное, в первом случае инициатива исходит от тебя самого и долженствует увенчаться синяком. Во втором случае - ничего не долженствует... Писать Кап не умел. Вернее, умел, но делал это банально, не привлекая к себе внимания эстетствующей публики. И всё потому, что не находил в этом ни пользы, ни удовлетворения. Делать что-то без удовлетворения - означало насиловать свою личность, а этого Капустин тем более не умел. Иногда в разговоре с самим собой он задавал себе насущный вопрос: "Что же тебя, морда небритая, все-таки привлекает в этой жизни? К примеру, съехать с горы на лыжах или попить пивка в редакции только что разогнанной газеты, где ты позволял себе тусоваться, пока эта самая газета не довела Луку Первого Кровавого Заступника до крайностей совершенно не демократического свойства. И пока редакцию не возглавил опричник, один из тех худосочных бой-скаутов, при котором пива с прежним аппетитом уже не попьешь." Верно говорится: не плюй в пиво соседу своему, когда-нибудь он станет твоим начальником. Способен ли он, Кап-гордый, получать удовольствие хотя бы от каких-нибудь житейских мелочей, вроде той белобрысой дылды, которая заночевала спьяну в его каморке неделю назад и бормотала с полночи что-то о его непревзойденных мужских достоинствах... А Кап просчитывал возможные варианты своего поведения на тот случай, если дылда решит у него поселиться. Например, разрыдаться у нее на коленях о своей забытой, никчемной, всем безразличной жизни, схватить ее за руку, затрястись, забрызгать ее слюной и клятвами в вечной любви. Пообещать ей поездку в деревню, поход со всей деревенской родней на венчание в церковь и замену скрипучего дивана на шикарную двухместную кровать в стиле "кич". Обычно дама после такого спектакля ретируется, только играть его нужно с вдохновением. Можно, конечно, живописать какое-нибудь детское потрясение, вроде визита в родительскую спальню, что привело с возрастом к хроническому недержанию мочи. Подстелить под простыню клеенку и лечь на нее в обнимку с любимой. А можно сообщить ей о приезде калечного родственника, требующего к себе постоянного внимания, и предложить возлюбленной разделить с ним этот акт милосердия, а заодно и скрипучий диван с клеенкой. Можно поступить совсем просто: объяснить, что квартира чужая и рано утром следует из нее убраться, предварительно наведя порядок. А, между прочим, троллейбусы еще ходят и ему, Капустину-благородному, вовсе не лень прогуляться по свежему воздуху перед всенощной уборкой.
Как ни крути, как ни верти, главный капустинский герой оказался негром. Наверно потому, что у негра руки длиннее и кулаки квадратнее, что само по себе делает из него героя. И потом, черно-белый "кекс" со знойной адвокатшей, это как раз то, до чего ни один западный сценарист пока не додумался. Но Сим уперся - белый и всё тут... На белой морде кровь лучше видна, и потом, что это за дурацкие отступления от голливудских стандартов? "Ну, погоди, - подумал Кап, - я тебе удружу рыжую адвокатшу." Но тут Сим опередил его рыжие замыслы, предъявив подробную раскладку всего, что должно представлять интерес для зрителя. А именно: откуда у адвокатши должны расти ноги, сколько минут отвести элементам каратэ на лестнице, а сколько - элементам дубины на складе какой-нибудь бьющейся продукции, сколько дозволено лицензией спонсора отстреливать тех-то и тех-то на ходу, из машины, на бегу, на скаку, на лету, и сколько в конце каждой сцены должно быть сказано эффектных словечек, типа: "Я же предупреждал, что ты откроешь эту дверь своей вонючей башкой". На седьмой день творения Капустину стало плохо. По этой причине он лежал по диагонали дивана, свесив голову в тазик.
- Прочти, дружище, вслух еще раз, - простонал он Симу, - может, вырвет.
Но Сим уложил сценарий в папку и захлопнул дипломат.
- Тебя от свежего воздуха вырвет. Сколько дней ты не выходишь из дома? Смотри, доиздеваешься над своим здоровьем! - затем он заботливо поправил простыню немощному Капустину, почти как Ленин, который, в свое время оказал Горькому подобную услугу, и с состраданием уставился на мощи угасающего литератора, разложенные перед ним.
- Ну, что, Капуся? Совсем худо?
"Капуся" помычал и закрыл глаза.
- Закончить когда думаешь? Твое начало понравилось.
- Уеду я от вас, бабки получу и уеду...
- Куда, Капусенька?
"За границу", - хотел сказать Кап, но получилось почему-то "в задницу". "На остров святой Елены"...
- Мо-о-и соболезнова-а-ания за-а-аднице свято-о-ой Еле-е-е-ны, - донесся до Капустина из прихожей, нежный, теряющийся в дымке фиолетового тумана, милый сердцу голос Симсика, удаляющегося, как привидение красно-полосатой баржи, которая погружается в мутные недра неаполитанского залива.
Вечерняя заря расползлась жирным зеленым маргарином по только что уснувшему саду. Ты посмотри, с неба всю краску на землю смыло. И ты лежишь в этом цветастом дерьме. Тошнит. Жирный маргарин. Очень жирный. Прямо комбижир... Жирная, жирная женщина жарит жирные сардельки и по ним стекает жир, жир, жир. А в животе жиреют жирные жабы и квакают: у-а-а... Прыщавый потный негр гонится за своей рыжей конопатой возлюбленной, сшибая техасские кактусы своими армейскими бутами. Кактусы шлепаются в жирные техасские лужи, а в них булькает жирная яичница с томатным соусом и это все без хлеба. "О! Кровавая Мэри, - воскликнул Капустин, сжимая обеими руками края тазика, - девочка ты моя томатная, как бы меня замечательно от тебя стошнило. О, покровительница чрева безбожно смердящего. Так ему, так ему, бесстыжему..."
Капустин затих, скинул с себя душное одеяло и попытался трезво проанализировать обстановку в Капустин-сити. Итак, конопатая адвокатша гонится за главным героем по прериям и кричит: "Ты, негодяй! Ты украл из моего сейфа ценные бумаги! Теперь уж непременно начнется ядерная война. Ты должен что-то предпринять. Немедленно, сейчас же.
Что же такое он, Кап-непобедимый, мог слопать вчера в это ублюдочном "Астрономе"? "Астрономом" это заведение называлось лишь темными вечерами, когда включалась иллюминация. Подсветка первой буквы "Г" была подбита местной люмпенизированной клиентурой в первый день своего повешения. Очевидно, в знак протеста против неоправданной траты средств налогоплательщиков на всякую светящуюся бесовщину. Короче, если не гнуть этот шедевр под "красное и синее" с крылышками за ушами, которые обычно и спасают человечество от глобальных неприятностей, останется банальный "Тройной удар", а ля "Ван-Дам - три раза по мордам". Первый "по-мордам" - порывание "Ван-Даммом" с прошлым "по-мордам", плюс виски и женщинами, короче, с темным дремучим прошлым, не осененным посещением Большого театра. Второй - раскрытие кровавых, мироуничтожительных замыслов своих бывших корешей и помешание этим замыслам осуществиться. Третий - глобальное недопонимание со стороны властей той страны, во имя которой, в душе, он рожден сидеть в первых рядах бельэтажа, а в свободное от "Лебединого озера" время совершать подвиги; "on fin", власти раскаиваются и рыдают от переполняющего их чувства гордости за своего гражданина "номер один". А сам гражданин активно сматывается в Мексику на длинной плоской машине в интерьере дикорастущих кактусов и знойной манекеноподобной адвокатши, в объятиях которой он находит, наконец, заслуженное взаимопонимание.
Холодная дверная ручка - это не к добру. Капустин сразу понял, что-то здесь не так, однако за ручку потянул. Ему на встречу выскакали два чеченца на высоких кобылах, с ружьями образца Первой Мировой войны и поскакали вниз по лестнице в вестибюль. Ошарашенный Капустин зашел в кабинет директора.
- Вы видели, да? Нет, вы видели, до чего они обнаглели! Это же детский сад, а не конюшня. Хотят купить наше здание и фирму в нем открыть. А куда я детей распределять должен? Вы напишите, напишите об этих мерзавцах... У нас лучший детсад в городе. С пальмами, с фонтанами, всё для детишек, а они... как вам понравилось?
Внизу раздались выстрелы. Кап свесился через перила и увидел в холле толпу вооруженных людей, выстроившихся в шеренгу, будто декабристы на Сенатской площади. Он моментально заскочил обратно в директорский кабинет.
- Детей спасайте, - вопила толстая секретарша, - детей! Вниз! Вниз! Мужчины отстреливаются, женщины отходят по одной! Если нема стрел - пускай отстреливаются стульями. Пускай они там знают, что мы так легко не сдадимся!
Капустина, как самого худого, выпихнули на снег через окошко туалетной комнаты и стали спускать ему детей. Капустин их бережно принимал и передавал взволнованным родителям, умоляя их отойти подальше. Родители неохотно расходились. Дети закончились. К сумеркам изможденный Капустин остался совсем один и так увлекся осознание своей никчемности, что чуть было сам с себя не расплакался. Не дождавшись, пока ему снова явится видение залитого сеянцем неаполитанского побережья. Он даже не заметил, как к нему подошли несколько вооруженных людей. Один из них больно ударил в плечо сапогом, и Капустин шлепнулся ухом в снег.
- У-ха-ха-ха! Журналюгу словили! - обрадовался один из них и передернул затвор. - Чих-чих - и нет журналюги! Га-га-га! На тефтели его, га-га-гада!
От испуга с Капустиным приключилось растроение личности, и все три капустинских новообразования начали уползать подобру-поздорову.
- Бах! - один готов. Двое других поднялись и побежали.
- Лучше, конечно, притвориться дохлым, пока они тебя и вправду не убили, - советовал Капустин-скептик другому Капустину.
- Не убьют! Не посмеют, - возражал Капустин-оптимист.
- Вот увидишь, - настаивал скептик, - у них пули отравленные. Они всех подряд убивают. Сами не понимают почему, но уже привыкли и убивают...
- Хлоп!!! - и оба Капустина шлепнулись на животы. "Вот так. - Подумал оптимист. - Каждому по вере его воздастся,"- и прикинулся дохлым, дохлее дохлого скептика. Так и долежал до утра, пока первые лучи солнца не добрались до его физиономии сквозь годами немытые стекла.
- Ух ты, черт! - подумал Капустин-настоящий, оглядывая белый потолок, сброшенное на пол одеяло и пластмассовый тазик, так и не оскверненный содержимым капустинского желудка, - Жив, однако! Вот это да... Это ж надо... здорово! Не сдох. Пронесло... на фиг! Бывает же... Во, блин... - и в кульминации сюжета испытал такой бурный и продолжительный душевный оргазм, после которого женщинам на капустинском диване делать было уже нечего.

Используются технологии uCoz