Корабль тормозил на солнечной орбите, с каждым витком глубже втягиваясь в гравитационное поле светила. Несколько раз Альба проходила в зоне видимости, и ее яркая горошина была различима в оптических приборах. Бахаут был обвешан ими с ног до головы. Он не отходил от смотровой панели бытового отсека и вглядывался в планету сквозь зарево, выделяемое кольцом балансира.
-- Иди взгляни, -- звал он Эфа, но профессор не торопился покинуть спальник. Планета вторую неделю маячила на мониторах приближения. Какая есть, без цветовых эффектов сканера. Естественный цвет разочаровывал профессора и приводил в состояние глубокой апатии. Янтарный оттенок сменялся отвратительным грязно-розовым тоном. Аналогичный цвет имели самые удручающие воспоминания его жизни. Это заставляло предчувствовать неприятности даже там, где их по природе быть не могло. Бывало, и в юности, и в зрелые годы Эф с омерзением ежился от точно таких ощущений, но от чего это свойство так глубоко проникло в его суть, не помнил. Детство он припоминал смутно и целиком в грязно-розовых оттенках, а потому днем своего рождения считал первый день школы. Тогда его и пятерых таких же, как он, беспомощных откормленных карапузов привели в студию, включили панораму, а в ней творилось необыкновенное чудо: куб с разноцветными гранями сиял и переливался в сочных брызгах света, окрашивая пространство и лица зачарованных детей, поддавшихся гипнотическому очарованию неведомого. Тогда, от наивности, Эф решил, что грязные тона навсегда отодвинулись в прошлое.
-- Мы уже поймали планетарную орбиту, -- сообщил Бахаут. Кольцо балансира тускнело, отключались генераторы защитных оболочек. Бледное пятно Альбы становилось различимым без приборов. Радиус орбиты сокращался. Шар проплывал перед обзорной стеной и снова проваливался в темноту, превращаясь в горошину. -- Опять... -- ворчал Бахаут, -- как все же развратил нашу навигацию технопарковый сервис. Совсем разучились парковаться в дикой природе. -- Планета то притягивала к себе пришлый объект, то отбрасывала. -- Все это кончится бездарной растратой энергии, необходимой на обратный путь!
Но стоило планете зафиксироваться перед смотровым окном, биолог простил Мидиану неопытность и даже связался с пилотским отсеком, чтобы предложить первые метеосводки, поступившие на приборы.
-- Да что ж вы такие заторможенные? -- недоумевал биолог. -- Это же нужно прочувствовать! Это же бывает раз в жизни! Иди, -- тормошил он Эфа, -- посмотри на поверхность грунта. Какие песчаные волны. Ни ветерка, ни облачка.
Профессор встал.
-- Разве ты не собирал каталог природных узоров? Взгляни... Полюбуйся, прежде чем мы растопчем эту красоту. Только имей в виду, без защитных костюмов я вас на грунт не допускаю. -- Биолог упреждающе сердито посмотрел на сонного Эфа. -- Естество естеством, но после рафинированной атмосферы Пампирона это настоящая газовая помойка.

Прошли сутки, прежде чем Эф насытился видом песчаных волн. Корабль совершил полтора оборота вслед за альбианским солнцем, и мертвый пейзаж песчаных пустынь не был нарушен ни единым признаком цивилизации. Разве что несколькими вкраплениями каменистых развалин, в которых Бахаут с орбиты распознал "смешанную минеральную основу", не характерную для мертвых планет, однако вполне допустимую. Все вокруг, от пустынной орбиты до безжизненной оболочки грунта, отдавало мертвечиной.
Подобный призраку, профессор возникал в навигаторском отсеке и устало опускался в кресло. Управляющие панели были погашены, в полумраке перед ним светился бледный шар, увенчанный серебристой короной восходящего солнца.
-- Какие будут распоряжения, командир? -- обратился он к Мидиану.
-- Будем делать полный анализ. Похоже, остатков ментасферы вы не обнаружили?
-- То, что вы называете ментасферой, молодой человек, не держится за песчаные кучи. Вы видели хотя бы одну тварь на камнях?
-- Я видел планету насквозь. Приборы Бахаута дают представление о химическом составе грунта, но ни одной норы, в которой могла бы сидеть тварь, на этой схеме не показано. -- Мидиан указал на локационный монитор, который оккупировал биолог, чтобы транслировать внутренности планеты в диаметральном сечении, так как его собственное оборудование с этой задачей справлялось недопустимо медленно. Сечения чередовались на экране, по мере того как корабль полз по темной стороне, ускользая от яркого "гребешка" рассвета.
От этого удручающего зрелища Эфу стало смешно. Он затопал ногами по ступеньке кресла, чтобы не залиться хохотом, глядя на усилия коллег.
-- Друзья мои, пора, наконец, повзрослеть и понять, что мир не создан для нас. Что мы создаем его сами. Чем больше пустоты в ваших чистых надеждах, тем больше фантазии вы сможете употребить на воплощение вашей мечты.
-- Вы можете объяснить, о чем говорят узоры песчаного грунта? -- спросил Мидиан.
-- Могу, -- ответил профессор и стал неожиданно серьезным, -- но не стану. Никакой интересной для вас информации эти узоры не содержат. Учитесь формулировать вопросы, Мидиан, иначе ваш научный подход ни к чему не пригоден. Спросите: "Как я могу доказать, что каранайская цивилизация зародилась в этой бесплодной пустыне?" И я вам отвечу: поверхностный рельеф не дает на этот счет никаких разъяснений.
-- С вами трудно разговаривать.
-- Понимаю, но помочь не могу. Мне самому с собой тоже приходится нелегко.
-- Вы считаете, что мы не готовы к спуску на грунт?
-- Предпочитаете личный контакт с разумной формой жизни, лишенной физической оболочки? -- удивился профессор и чуть было не рассмеялся снова, но Бахаут встал на защиту молодого астронома.
-- Ты можешь толком объяснить, есть ли противопоказания к спуску на маневровой машине?
-- Есть.
-- Иными словами, ты полон интуитивного предчувствия неприятности?
-- Именно.
-- Какого рода, изволь пояснить?
-- Он не готов, -- указал профессор на Мидиана, но тот лишь горько улыбнулся. - Он собирается вступить в контакт с цивилизацией, о которой не имеет представления, и не знает, что стихийные контакты такого рода могут иметь самые маразматические формы.
-- Короче, что ты предлагаешь?
-- Пусть они сделают первый шаг, -- профессор указал на сечение планетарного шара, которое добросовестно транслировал геосканер, -- тогда мы будем иметь возможность сделать последний...
-- То есть, -- рассудил Бахаут, -- если я верно тебя понял, цивилизация не исключена.
-- Я этого не сказал.
-- Видите ли, -- обратился Бахаут к Мидиану, -- песчаные рисунки - не слишком ценный материал для анализа. Чаще всего они рассказывают эфологам о состоянии атмосферы, о процессах, происходящих в недрах планеты. Не думаю, что это может относиться к ментасферным проявлениям. Скорее всего, профессор просто не в настроении обсуждать проблему.
-- Тогда, если можно, я поставлю вопрос иначе, -- сказал Мидиан. - Отчего вы целые сутки не отходили от приближающих приборов? Что могло привлечь эфолога к атмосферному узору?
-- Прошла буря, -- ответил профессор.
-- Ты подумал, прежде чем сказать? -- возмутился Бахаут.
-- На планете был сильный ураган. Вполне возможно, он повторится еще не раз.
-- Скажи, каким способом в твою голову может проникнуть чуточку здравого смысла? Ураганы... Ты видел метеосхему? Такого идеального баланса атмосферы я не встречал даже в искусственных парниках. Мы наблюдали планету на приближении несколько дней подряд. Мидиан, вы заметили хоть малейший перепад давления в эти сроки?
-- В том-то и дело, -- рассердился профессор. -- Стал бы я глядеть в приборы! Повторяю, по экватору прошел сильнейший ураган. Меня спросили -- я ответил. -- Слетев с кресла, он отправился к лифту, чтобы уединиться в бытовом отсеке со снотворным и не раздражать окружающих своим тяжелым характером.

На заднем диване машины профессор чувствовал себя в безопасности. То ли от изрядной дозы таблеток, то ли оттого, что широкие плечи Бахаута заслоняли прямой обзор. Пока биолог контролировал спуск, Эф пытался расслабиться. Но едва веки наплывали на глаза, сновидения вовлекали его в новый ураган страстей. Все его попытки уснуть вблизи гравитационного поля Альбы сопровождались сновидениями с одной и той же шизофренической тематикой. Гигантский мегаполис окружал его со всех сторон. Яркие краски города чудовищной высоты, достигающего стратосферы пиками небоскребов . Шум и гвалт, месиво человеческих тел, оскаленные лица, руки, тянущиеся к нему сквозь защитные оболочки кабины. Стоны, переходящие в хохот, щипки, укусы, потные объятия слепых, потерявших поводыря.
От резкого маневра гравитация в салоне упала, как в доисторической кабине лифта. От внезапной невесомости профессор очнулся, и все вернулось на старые места. Машина плыла над песчаной пустыней, Бахаут возвышался за спиной Мидиана, и Эф осторожно, чтобы не нарушить покоя, просунул палец в потайной карман защитного костюма, нащупал одинокую таблетку и переправил ее под язык столь ювелирно точно, что бдительный биолог не почуял и легкого шороха. В следующий раз он очнулся от громкого включения динамика внутренней связи шлема.
-- Ты, конечно, очень удивишься. Но мы еще живы, -- произнес Бахаут. Машина плашмя лежала
на грунте у скалы, похожей на сланцевую плиту. Биолог разгуливал по песку, нарушая волнистый рельеф. -- Гравитация будет для нас слабовата, а воздух... Ты только понюхай, какая пикантная смесь. Будто в каменных подвалах гниют от времени рукописные библионы.
Из машины было выставлено все, кроме профессора. Место первой посадки экспедиции напоминало пестрый базар из коробок и контейнеров всех сортов. Только профессор продолжал оставаться на заднем диване, не поддаваясь соблазну сделать первый шаг по легендарной планете.
Мидиан уже совершал пешие прогулки и для начала обогнул скалу, которая должна была послужить ориентиром и укрытием, в котором как раз помещалась машина. Ее горизонтальные пласты создавали естественное укрытие от возможного наблюдателя сверху. Тут же можно было разбить лагерь и закрепить корабль на стационарной орбите так, чтобы сократить до минимума подъемный путь. Приближались сумерки, и Мидиан решился на дальний обход. Он бы воспользовался машиной и прочесал бы окрестности более детально, но заторможенное состояние профессора лишало его свободы маневра. Да и Бахаут чувствовал себя некомфортно.
-- Такой практики в серьезных экспедициях не существует, -- объяснял он молодому астроному через наушник связи, когда тот удалился от скалы на приличное расстояние, -- чтобы в первую неделю прилета на орбиту сразу же на грунт... Это сомнительная тактика.
В ответ Мидиан тактично молчал, а биолог вскоре увлекся багажом и перестал обращать внимание на товарищей.

Наутро Бахаут попросился на корабль с образцами песка, осколками горной породы и "окаменелостью" профессора, который за ночь не соизволил даже приподняться с заднего дивана машины. Второй спуск стал менее волнительным. Еще на борту корабля Эф проглотил тройную дозу, и до самой посадки галлюцинации его не донимали.
-- Трудная адаптация, профессор? -- заметил Мидиан, отправляясь в очередной пеший поход.
-- Адаптация к реальности, -- уточнил Бахаут, -- после долгих лет пребывания в иллюзорных мирах.
-- Будьте осторожны, друзья мои, -- предостерег профессор, и друзья вздохнули с облегчением. Впервые за последние дни бесконечных спусков и подъемов Эф изрек нечто осмысленное.

На этот раз Мидиан предпринял самую дальнюю вылазку в сторону экватора, надев лишь легкую оболочку скафандра с защитной маской на случай, если утренний угол солнечного света слишком ярко отразится кристальной альбианской атмосферой. Он ушел в сумерки, чтобы встретить рассвет завтрашнего дня. Он был доволен собой и шел как никогда легко, но темнота быстро проглотила линию горизонта. Пепельный туман поднимался ему навстречу, подбрасывая вверх сгустки свалявшейся песчаной пыли. Зазвенело в ушах. Мидиан взглянул на барометр и ахнул. Прибор зашкаливал у нижней отметки. Над экваториальной частью неба поднималась буря, и он повернул к лагерю, как вдруг колена коснулось что-то мягкое и живое, но тотчас растворилось, уступив дорогу. Дурным делом, Мидиан решил, что это доброе напутствие профессора ползло за ним по пятам. Он почти ощутил дыхание невидимого существа и замер, вокруг не было ни души. Очень скоро Мидиан понял, что совершил ошибку, отключившись от связи. Он пробирался к лагерю, прикрыв лицо прозрачной маской, стараясь лишний раз не оборачиваться и не глядеть по сторонам. Видимость уменьшалась, и вскоре только маяк, нацеленный на приборную панель машины, служил ему ориентиром. Стороны света смешались, магнитные приборы вышли из строя. Песок поднимался сплошной стеной. Вскоре Мидиан не смог разглядеть перчатку на вытянутой руке. А невидимое существо упорно двигалось по следу, согревая теплым дыханием его окоченевшие от ужаса лодыжки.
Герметичный скафандр раздулся, гул в ушах перешел в устойчивую головную боль, но это не мешало Мидиану трезво оценивать обстановку. До лагеря оставался час ходьбы бодрым шагом по твердому грунту. И он был уверен, что дойдет, если небо не рухнет ему на голову. Но, даже если эта неприятность случится, он станет ползти, разгребая руками песок, и доберется до лагеря за сутки, потому что он молод, силен, уверен в себе и не испытывает никакого желания отдать концы на дикой планете, которая с юных лет грезилась ему наяву и во снах. Он был спокоен, потому что невидимый объект, преследующий его, по-прежнему оставался невидимым и не проявлял агрессии. Но когда песчаная трясина достигла его колен, снизу, из темноты, сверкнули два желтых звериных глаза и влажная мохнатая морда потянулась к его руке. Мидиан телом ощутил вибрацию хриплого дыхания, а жесткие усы потерлись о непроницаемую поверхность защитного костюма .