Быстрая лодка скользила над волнами застывшего песка. Ее тень то растворялась под налетевшими облаками, то обретала контур, рябящий по неровному полотну пустыни. Бароль выходил на палубу осмотреться, вдохнуть горячего ветра, поджаренного на раскаленной сковородке полуденной духоты, осматривал парус и блестящий плавник киля, который легким касанием поднимал до небес пыльные шлейфы. Он был один. Впереди лежала пустыня, позади лежала пустыня, без травинки и камушка, лишь изредка попадались прокаленные солнцем обломки кораблей. Небо было таким высоким, что острый парус как ни тянулся вверх, не мог оставить на облаках борозду. Путешествие длилось так долго, что Бароль много раз давал себе зарок не смотреть без толку в подзорную трубу и ровно столько же раз его нарушал, как только сомнения брали верх над бессмысленной надеждой. Порой его фантазия обгоняла лодку, обгоняла ветер и, нарушая законы воздухоплавания, мчалась вперед. Тогда ветер еще сильнее упирался в парусное полотно. Бароль закрывал глаза, представлял себе, как линия горизонта, растянутая до бесконечных пределов, рвется, столб пыли, поднявшись к облакам, оседает, принимая очертания замка на вершине скалы. Бароль поднимал подзорную трубу, но очертания замка были так призрачны, что остроносая лодка могла пройти их насквозь. Он старался открыть глаза, но вихри песка, налетевшего невесть откуда, заставляли его зажмуриться, а дыхание горячего ветра начинало медленно насыщаться ароматами морского побережья.

-- Я иду делать замер, -- склонился над ним Рыжий Олли, -- вода неделю стоит. Похоже, сорвало последний буй...
Бароль уселся на подстилке и вытер стекающий в глаза пот.
-- Прости, ты не запер дверь, я подумал...
-- Ступай, -- Бароль швырнул ему карту с промерами глубин и уронил голову на скомканную рубаху, служившую ему подушкой.
Дождавшись, когда Рыжий Олли перевалит через порог, он достал подзорную трубу и, поднявшись на веранду прики, занял свое излюбленное место с видом на север.
-- Все же ты неисправимый упрямец, -- подошел к нему закутанный в плащ Махол. -- Сколько лет прошло...
-- Сколько лет? -- рассердился Бароль. -- Разве я не приказал оставить меня в покое!
-- К сожалению, время от этого не остановилось.
-- Время -- ничто. Оно для меня не существует, и я не собираюсь с ним воевать.
-- Если мы не снимемся до следующего прилива... Еще одной бури прика не выдержит.
-- Смотри, как долго держится северный ветер.
-- Проснись же, наконец!
Бароль сложил трубу и поглядел в прорезь капюшона, из которого выглядывал сизый от холода нос писаря.
-- Куда ты рвешься, дед? Ты видел хоть один остров над водой?
Махол почесал обрубком руки свое пустое брюхо.
-- Мы могли бы сняться и пойти в Анголею.
-- Иди отогрей мозги, Махол. Против такого ветра идти в Анголею -- надо быть самоубийцей.
В узком коридоре верхнего этажа выруба жгли последнюю лепешку верблюжьего навоза. Над горящим котелком висел кривой дымоход с переменной тягой во все стороны света и сквозняками, которые, прогуливаясь по галерее, считали своим долгом в него заглянуть, а заодно обдать дымком и искрами озябших фариан. Один Бароль не замерзал в насквозь промокшем халате и то лишь потому, что с детства приучил себя не допускать даже мысли о том, что он, как всякая альбианская тварь, может позволить себе замерзнуть, притом на виду у подданных.

-- ... Ну и что, -- кряхтел Хун, -- мне вчера приснилась туча, из которой сыпались куски льда. Круглые, с кулак... А мы собирали их в кучу. Куча рассыпалась, а мы опять собирали, а она опять рассыпалась...
-- Паршивый сон, -- заметил Логан, -- вот если б куча держалась -- тогда другое дело.
-- Водой надо было поливать, -- советовал Махол.
-- Да, -- согласился Логан, -- если обдать водой -- тогда бы держалась.
Посрамленный Хун опустил глаза на тлеющую навозную лепешку.
-- Во сне почему-то тепло было.
-- А мне, -- вспомнил старый Махол, -- приснилось, что Бароль зарезал повара. -- В ответ воцарилась похоронная тишина, словно тело повара внесли в коридор и положили у костра. -- Кухонным ножом заколол. Кровищи напустил. А мы сидим и вспоминаем, как засолить мясо. Хоронить жалко. Не те времена, чтоб добро закапывать.
-- Много кровищи, говоришь, -- цокнул языком Логан, -- это к дождям.
-- Тебе что мокрое -- то и к дождям, -- проворчал Хун, а Логан потер ладонями коленки, покряхтел, поерзал и принял молельную позу, без которой долгих речей говорить не умел.
-- Это что... -- начал он, -- я тут недавно... Когда вы заперли меня в прике на трое суток, вздремнул... -- он помотал взъерошенной бородой, будто прогоняя лишние воспоминания. -- Вздремнул это, значит, я... Даже не знаю, стоит ли говорить?
-- Короче, вздремнул ты... -- поддержал его Хун.
-- Так вот, вздремнул я, что называется, и вижу...
-- Бароль!!! -- донесся с веранды истошный вопль Рыжего Олли. Собеседники замерли. -- Бароль!!! -- кричал Олли, словно его схватило за палец морское чудовище. -- Скорей!
Благородные фариане как ошпаренные выскочили на веранду. О каменную стену надстройки билась бортом полуразвалившаяся самутийская лодка с перекошенной мачтой.
-- Чего орать, -- огрызнулся смуглый босианин, накидывая на перила канат, -- помог бы лучше. -- На дне под мокрым парусом лежали двое -- мужчина и женщина в изорванных одеждах, сквозь которые были видны окровавленные нарывы, размоченные дождем и растравленные соленым ветром.
Бароль бросился к затопленной лестнице, ведущей на нижние этажи.
-- Разведи огонь в прике, Логан. Приготовьте чистые простыни. Да не стойте же вы как столбы!