Едва ночной мрак начал растворяться в рассветных сумерках, Саим подскочил с подстилки, словно за ним захлопнулись врата преисподней. Он увидел престранную картину. Тлеющие угли вместе с пеплом оказались разбросанными по поляне, в пустой яме костра безмолвно стоял Аладон, скрестив на груди руки и устремив неподвижный взгляд к невидимым Папалонским скалам. Заметив удивление Саима, он нехотя вышел из ямы.
-- Постой ногами на сухом песке, -- предложил он, -- может, в другой раз не придется...

На старых картах, оставшихся от Андроля Великого, Анголея трезубцем вдавалась в Северный океан тремя полуостровами, путь к которым преграждал Папалонский хребет. На новых осталась одна стена, растянутая с запад на восток, несколько сотен километров сплошного горного массива, который должен был преградить путешественникам путь к каменному материку. Все остальное пространство сожрал океан. И пока Папалонская стена не возникла над гладкой линией горизонта, Саим терялся в ориентирах. Он рылся в чертежах, сделанных на скорую руку перед отъездом, помечал все, что могло торчать из воды, и делал путеводитель по горным выступам. Он рассчитал, где, когда, в каком порядке, под каким углом должны возникать вершины затопленных холмов, и проложил меж ними пунктирные дороги, которые в прежние времена вели караваны в Папалонию из всех обитаемых земель. Путешественники утверждали, что сами боги чертили молниями направления пути, собирая вокруг университетов мыслящее мироздание. Те, кто наблюдал эти черные пунктиры, словно выжженные в земле, соглашались, что в этом и впрямь имеется божественный умысел. Черные дороги стали появляться в эру расцвета папалонских наук и держались на грунте до той поры, пока она не покрылась водяной гладью. Будто сами боги испугались содеянного и решили смыть грехи с поверхности планеты. Но чем больше дождь заливал размокший папирус походной карты, тем настойчивее Саим прочерчивал на ней свой собственный пунктир.
Верблюдица, обогнув последний выступ западного Косогорья, спустилась в воду по брюхо. Следующий сухой подъем предстоял через трое суток пути. Это были Мертвые горы -- последняя серьезная преграда перед Папалонией, последний барьер...
Мертвые горы, по традиции анголейцев, назывались иначе, но репутацию имели ту же самую. Анголейцы посылали туда собирателей яда и верили, что внутри горы находится смертоносный магнит, притягивающий к себе ядовитых птиц и насекомых. Растения Мертвых гор были в основном ядовиты, а высокое озеро, которое давало начало двум рекам, имело на дне ядовитый осадок, поэтому воду из рек не пили даже гадюки. В долине между заливом и Мертвыми горами не жил никто, разве что духи неудачливых собирателей яда. Казалось, боги оградили Анголею от старых Ингурейских земель, и при первом же нашествии именно эти горы спасли анголейцев. Точнее, дали им спасительную отсрочку для того, чтоб закопать глубже библиотеки, уничтожить все, что варвары смогут превратить в оружие, да и просто убраться подальше. Ибо на языке анголейской военной тактики, превентивное бегство -- лучший способ самозащиты. Ингурейцы придерживались тактики иной. Они были уверены, что неожиданно обрушиться на противника со стороны ядовитой горы лучше и быстрее, чем изнурять себя равнинными маневрами. Они просчитались. Самая высокая вершина была раз в пять ниже Ингурейских вулканов. Но, вскарабкавшись однажды на Мертвые горы, доблестные воины не спустились до сей поры.
Теперь Саим, вспоминая предостережение Бароля, чаще поднимался в седле, чтобы заблаговременно заметить подъем слева по курсу. Но по истечении трех суток вершина горы стала проявляться почему-то справа в пенках тумана. Дождь моросил все реже, а Саим все чаще прыгал в седле. Все чаще его светлые мечты о Папалонии уступали место мрачным предчувствиям. Все большее недоверие в нем вызывал неподвижный затылок Аладона.
-- Либо мы свернули на запад, -- злился он, -- либо еще не пересекли косогорскую параллель. -- Но солнце не появлялось в редких разрывах облаков, тень не ложилась на водное полотно. Все было размыто, затоплено, и только легкий ветерок бродил туда-сюда по зыби сплошного океана. - Не иначе как ты собрался меня надуть, босианин?
Разбуженный Аладон первым делом понюхал воздух.
-- Как можно...
-- Как можно столько времени брести по воде! Мы давно уже должны были придти к Южному склону. Где он, я тебя спрашиваю?
-- Южный склон неприступен, -- ответил Аладон, -- мы потеряем месяц на переходе. Надо взять левее, войти в Папалонию с запада.
-- Лучше потерять месяц, чем до конца потопа валяться среди ингурейских костей, -- Злился Саим. -- Разве ты не чуешь запаха дохлых ингурейцев?
-- Отовсюду, -- согласился Аладон, погружаясь в спячку. -- Вся планета провоняла дохлыми ингурейцами.
-- Мертвая гора должна быть слева, -- настаивал Саим. -- Где она, отвечай?!
-- Повернешь назад -- будет слева, -- ответил босианин.

Саим уже готов был повернуть, когда гора в сгустках тумана внезапно исчезла с призрачного горизонта, прямо по курсу появилась новая одинокая сопка, ничуть не похожая на папалонский хребет, однако высоту имела такую, что древний картограф не мог ее не отметить. Саим, пересмотрев схемы, совершенно лишился покоя и перестал понимать происходящее. Ремни крепления разболтались, верблюжьи горбы промокли и оплешивели, седло давно натерло Саиму мозоль на пятой точке опоры. Силы оставляли его тело так же стремительно, как вера покидала его душу. Папалония больше не мерещилась ему в розовом тумане. Перед ним сплошной полосой стояли непроходимые босианские леса. Он еще не видел, но уже чувствовал запах обглоданных костей фарианских вельмож. Он еще ни в чем не был уверен, но уже точно знал, что совершил ошибку, возможно, самую роковую и, несомненно, последнюю в своей жизни. Он не удивился, заметив справа новые вершины, которые перемещались параллельно со скоростью экспедиции и за половину суток пути ни на градус не отклонились назад. Зато потом внезапно исчезли, и новая гора появилась в таком неожиданном месте, что Саим отказался признать в увиденном гору.
-- Мы возвращаемся в выруб! -- скомандовал он, верблюдица не остановилась, Янца не проснулась, а Аладон не обернулся в его сторону. - Или я возвращаюсь один, а вы можете убираться ко всем босианским чертям.
Его спутники пребывали в том же сомнамбулическом состоянии, и Саим сделал попытку спуститься с седла. Вода в низине была по брюхо верблюдице. Позади рябила дождем мокрая пустыня, впереди лежало облако желтого тумана. У него не было сил даже справиться с застежкой седельного ремня, чтобы высвободить ноги. "Какой же я дурак", -- подумал Саим и тихонько заплакал. Ему показалась, что все это происходит не с ним, что все это фантазия, воспаленная от бессонницы. Наплакавшись, впервые за время экспедиции, он презрел осторожность и уснул в седле, чтобы его разбухшее воображение не наползало на реальный мир; чтобы перенести себя в естественную среду для чудес и видений, где можно не искать объяснения тому, чему объяснения нет.
Но сон не принес покоя. Едва Саим успел забыться, прижавшись телом к мокрому горбу, как трое черных крылатых тварей взяли его за портки, подняли к облакам и стали бессовестно глумиться. Одна крылатая тварь ощипала свое брюхо и насовала пух Саиму в ноздри, в уши, в горло; другая крылатая тварь вытряхнула Саима из ботинок и стала щекотать, повизгивая от восторга; третья порхала над ним и плевалась, пока не попала одним плевком в оба глаза. Твари разлетелись и стали перекидывать друг дружке Саима, как пустую тыкву. Твари были ловки. Они подхватывали Саима за руки, за ноги и бесились от счастья, видя, как беспомощный фарианин на лету старается выковырять пух из ноздрей. Наигравшись вдоволь, они окружили его черным кольцом сплетенных крыльев и стали душить холодными пальцами, похрюкивая от натуги и отпихивая друг дружку.
-- Бароль!!! -- закричал Саим и так замахал руками, что чуть не выпал из седла, но не услышал своего крика. -- Бароль!!! -- близкое эхо пробежалось мурашками по коже. В носу щипало, в горле першило, глаза застилал влажный туман. Верблюжий горб терял свои очертания, расплываясь серым пятном, словно это был не горб, а новое привидение горы, до которой нельзя добраться, которую нельзя потрогать руками. -- Где мы? - - крикнул Саим и потер глаза. Но приступ удушья напугал его больше, чем глупый сон, и он закутался в плащ, вдыхая застрявший между складками воздух. Такого густого тумана Саим прежде не видел, хотя и слышал о паровых столбах над Косогорьем, которые поднимаются со дна преисподней к небесам, и птицы, зацепившие это облако, исчезают в полете.
-- Где мы? -- спросил он и попробовал дотянуться до спины Аладона. Верблюдица шла на подъем, седло елозило, раскачивалось, и Саим навалился на горб, чтобы не соскользнуть вниз. -- Это Мертвая гора? Эй?! -- Его рука наткнулась на влажную перепонку крыла. Крыло дернулось, и Саим остолбенел. -- Кто здесь? Аладон! Что происходит?!
Новый приступ удушья заставил его глотнуть тумана, и ощущение невесомости вернулось, как продолжение сна. Только теперь Саима никто не подбрасывал и не ловил, тело покоилось в равновесии. Вокруг не было ни души, лишь маленькая летучая мышь билась в коконе капюшона. Саим извлек ее за кожаный хвостик и сжал в ладони. У мышки были человеческие ручки, маленькие ножки и личико слепого младенца, лишь цепкие крылья, освободившись из плена, крепко облепили Саимов кулак.
-- Я твоя душа, -- пищала мышка, -- не убивай меня.